"Да сэр, без этого ножа я б уже покойничком был. Кучка ай-рабов окружила меня как-то ночью в переулке. А я просто щелкнул этой старой штукенцией и сказал "Ну валяйте сволочи" и они отвязались."
"Как тебе нравятся арабы?"
"Да ты их просто распихивай как хуишек" и он неожиданно зашагал прямо сквозь кучу арабов на тротуаре, заставив их расступиться по обе стороны, бормоча и размахивая руками бодрыми неестественными качающими движениями кал безумная карикатура на техасского нефтяного миллионера проталкивающегося сквозь Толпы Гонконга.
"Да ладно Бык, каждый день ты так не сможешь."
"Что?" гавкнул он, чуть не взвизгнув. "Просто оттирай их в стороны, сынок, никакого говна не принимай от этих хуишек." Но к следующему дню я понял что хуишками у него были все: -- я, Ирвин, он сам, арабы, женщины, торговцы, Президент США и сам Али Баба: Али Баба или как там его звали, ребенок, выводящий в поле отару овец и несущий на руках ягненка со сладким как выражение на лице Св.Иосифа когда тот сам был ребенком: -- "Хуишка!" Я понял что это просто такое выражение, печаль со стороны Быка по поводу того что он никогда не обретет снова невинности Пастыря или фактически этого хуишки.
Неожиданно пока мы взбирались не холм по белым уличным ступеням я вспомнил старый сонный сон где я взобрался по таким же ступеням и пришел к Святому Городу Любви. "Ты хочешь мне сказать что моя жизнь после всего этого изменится?" говорю я себе, (торча) как вдруг справа от меня раздался большой Капланг! (молотком по стали) ка блам! и я заглянул в черный чернильный зев танжерского гаража и белый сон умер сразу же, навсегда, прямо в солидольной лапе здоровенного механика-араба неистово колотившего по бамперам и обводам Фордов в масляно-ветошном сумраке под одной мексиканской лампочкой. Я продолжал восходить по святым ступенькам утомленно, к следующему кошмарному разочарованию. Бык все орал обогнав меня "Давай, шевелись, такой молодой как ты даже не может удержаться вровень с таким стариком как я?"
"Ты ходишь слишком быстро!"
"Хипстеры саложопые, ни к чему не годятся!" говорит Бык.
Мы сходим почти что сбегая вниз с крутого склона всего в траве и валунах, по тропинке, к волшебной улочке с африканским жильем и вновь меня бьет в глаз старый дивный сон: "Я тут родился: Это та улица где я родился." Я даже поднимаю взгляд точно к тому окошку в жилом доме чтоб разглядеть там ли еще моя колыбелька. (Чувак, этот гашиш в комнате у Быка -- и поразительно как американские курильщики дури проехали уже по всему миру с самой преувеличенной фантасмагорией липких деталей, галлюцинаций на самом деле, с помощью которых их погоняемым машинами мозгам хоть дается в действительности чуточку сока древней жизни человека, поэтому Господи благослови дурь.) ("Если б ты родился на этой улице то должен был бы утонуть уже очень давно," прибавляю я, подумав.)
Бык входит размахивая руками и чванясь как фашист в первый же бар для голубых, оттирая арабов в стороны и оглядываясь на меня с: "Эй чего ты?" Я не вижу как ему это удавалось вот только позже узнаю что он целый год провел в маленьком городишке сидя у себя в комнате на громадных передозировках морфия и другой наркоты уставясь на носок своего ботинка слишком боясь принять хотя бы одну содрогающуюся ванну за восемь месяцев. Поэтому местные арабы помнят его содрогающимся костлявым призраком который очевидно поправился, пускай себе буйствует. Все кажется его знают. Пацаны орут "Здорово" "Буроуз!" "Эй?"
В сумрачном баре для педиков где также обедает большинство голубых европейцев и американцев Танжера с ограниченными средствами, Хаббард знакомит меня с большим жирным голландцем средних лет владельцем который грозится вернуться в Амстердам если очень скоро не найдет себе хорошего "малшика", как я уже упоминал где-то в другой статье. Еще он жалуется на снижение курса песеты но я наверняка вижу как он стонет в своей личной постельке ночью прося любви или чего-то еще в жалком internationale (3) его ночи. Десятки прикольных экспатриантов, кашляющих и потерявшихся на мостовых Могреба -- некоторые, сидят за столиками уличных кафе с угрюмым видом иностранцев читая зигзаги газет над вермутом которого не хотелось. Бывшие контрабандисты в шкиперских шляпах ковыляют мимо. Нигде никакого радостного марокканского тамбурина. На улице пыль. Везде те же самые старые рыбьи головы.
Еще Хаббард знакомит меня со своим любовником, мальчиком лет 20 с милой печальной улыбкой как раз того типа который всегда любил бедняга Бык, с Чикаго до Сюда. Мы пропускаем по нескольку и возвращаемся к нему в комнату.
"Завтра француженка которая заправляет этим пансионом вероятно сдаст тебе ту великолепную комнату на крыше с ванной и крытым двориком, дорогой мой. Я же предпочитаю оставаться тут внизу в саду чтоб можно было возиться с кошками и еще я тут выращиваю розы." Кошки, две, принадлежат китаянке-домоправительнице которая убирает за смутную даму из Парижа, которой принадлежит жилой дом по какому-то старому выигрышу в Рулетку или какому-то старому обзору Парижской Фондовой Биржи, или еще чего-то -- но позже я узнаю что на самом деле всю работу выполняет большая негритянка-нубийка живущая в подвале (в смысле, если вы хотели больших романтических романов о Танжере.)
53
Но на это нет времени! Бык настаивает чтоб мы поехали кататься на лодке. Минуем целые кафе кислых арабов на набережной, все они пьют зеленый чай с мятой из стаканов и одну за другой курят трубки с кайфом (марихуаной) -- Они наблюдают как мы проходим этими своими странными глазами с красными кругами, как будто они наполовину мавры а наполовину карфагеняне (наполовину берберы) -- "Боже те парни должно быть ненавидят нас, почему-то."
"Нет," говорит Бык, "они просто ждут чтобы кто-нибудь кинулся в амок. Ты когда-нибудь видел как бегают в амоке? Амок здесь случается периодически. Это когда человек вдруг хватает мачете и начинает бегать по базару регулярной и монотонной трусцой на ходу кромсая народ. Обычно он убивает или калечит человек десять прежде чем эти типы из кафе просекают подымаются и кидаются за ним и разрывают его на куски. А между тем они курят свои бесконечные трубки дури."
"Что они думают о тебе когда ты каждое утро трусцой бегаешь на набережную нанимать лодку?"
"Где-то среди них есть парень который получает прибыль -- " Какие-то мальчишки присматривают за гребными лодками на пристани. Бык дает им денег и мы садимся и Бык бодро выгребает, стоя лицом вперед, как венецианский лодочник. "Когда я был в Венеции то заметил что только так и можно грести, стоя, бум и бам, вот так," гребя движением вперед. "Если не считать этого Венеция тоскливейший городишко после Бивилля штат Техас. Никогда не езди в Бивилль мальчик мой, и в Венецию тоже не надо." (Бивилль это там где шериф поймал его за любовью с его собственной женой Джун в машине, на обочине шоссе, за что ему пришлось провести два дня в тюрьме со зловещим помощником шерифа в очках в стальной оправе.) "Венеция -- Бог мой, ясной ночью там слышно как на Площади Святого Марка в миле от тебя визжат педали. Можно увидеть как в гондолах увозят в ночь преуспевающих молодых романистов. На середине канала они вдруг бросаются на бедного Итальянского Гондольера. У них есть палаццо с народом прямиком из Принстона который унижает шоферов." Самое смешное что когда Бык был в Венеции его пригласили на элегантную балёху во Дворце, и когда он возник в дверях, со своим старым гарвардским дружком Ирвином Свенсоном хозяйка протянула руку для поцелуя -- Ирвин Свенсон сказал: "Видишь ли в этих кругах ты должен поцеловать руку хозяйки, по обычаю" -- Но когда все посмотрели что там за заминка в дверях Бык завопил "Да чё там, я лучше ее в пезду поцелую!" Этим все и завершилось.
Вот он гребет энергично а я сижу на корме врубаясь в Танжерскую Бухту. Неожиданно подгребает лодка полная мальчишек-арабов и они вопят Быку по-испански: "Tu nuevo amigo Americano? Quieren muchachos?"
"Нет, quieren much-CHAS"
"Роr que?"
"Es macho por muchachas mucho!" (4)
"Ах," все они размахивают руками и угребают, пытаясь раскрутить заезжих гомиков, они спросили Хаббарда не гомик ли я. Бык греб себе дальше как вдруг устал и заставил грести меня. Мы приближались к концу волнолома. Вода стала неспокойной. "Ах черт, я устал."
"Ну ради Бога еще чуть-чуть чтоб нам с тобой хоть немного вернуться." Бык уже устал и хотел вернуться к себе в комнату сделать маджун и сесть писать свою книгу.
54
Маджун это конфетка которая делается из меда специй и сырой марихуаны (кайфа) -- Кайф на самом деле по большей части дает побеги с меньшим количеством листьев на растении химически известном как Мускарин -- Бык скатал это все в съедобные шарики и мы их съели, жуя часами, выковыривая из зубов зубочистками, запивая простым горячим чаем -- Через два часа зрачки у нас в глазах стали огромными и черными и вот мы вышли в поле за город -Неимовернейший торч давший выход множеству цветных ощущений вроде, "Заметь нежный белый оттенок вон тех цветочков под деревом." Мы стояли под деревом глядя сверху на Танжерскую Бухту. "У меня много видений на этом месте бывает," говорит Бык, уже серьезно, рассказывая мне о своей книге.
Фактически я болтаюсь по его комнате по нескольку часов в день хотя теперь и у меня есть великолепная комната на крыше, но ему хотелось чтобы я тусовался тут примерно с полудня до двух, затем коктейли и обед и большую часть вечера вместе (очень формальный человек) поэтому мне случалось сидеть у него на кровати читая когда зачастую, перепечатывая свою историю, он вдруг сгибался напополам от хохота с того что сам наделал и иногда даже скатывался на пол. Странный сжатый смех исходил из его желудка когда он печатал. Но чтобы никакой Трумэн Капоте не подумал что он просто машинистка, иногда он выхватывал свою ручку и начинал карябать по машинописным страницам которые швырял через плечо когда заканчивал с ними, будто Доктор Мабузе, пока весь пол не усыпался странным этрусским шрифтом его почерка. Между тем как я сказал все волосы были у него набок, но поскольку это лежало в основе моего беспокойства о нем он дважды или трижды отрывался от своего писательства и говорил глядя на меня искренними голубыми глазами "Знаешь ты единственный на свете человек который может сидеть в комнате когда я пишу и я даже не знаю здесь ты или нет?" Великий комплимент, что и говорить. Делал я это просто тем что сосредотачивался на своих собственных мыслях и просто грезил себе, нельзя мешать Быку. "Неожиданно я отрываю взгляд от этого ужасного прикола а ты сидишь и читаешь этикетку на коньячной бутылке."
Саму книгу я предоставлю смотреть читателю. Обнаженный Ужин, вся она про рубашки синеющие при повешениях, кастрации и извести -- Великие ужасающие сцены с воображаемыми врачами будущего лечащими машинных кататоников негативными наркотиками чтоб они смогли стереть всех людей с лица земли но когда это свершено Безумный Доктор остается один с самоуправляемым самомагнитофоном который он может изменять или редактировать по желанию, но никого не остается, даже Чико Альбиноса-Мастурбатора на Дереве, чтобы замечать это -- Целые легионы говнюков заплатанных как перебинтованные скорпионы, что-то типа этого, вам самим надо прочесть ее, но так ужасно что когда я попытался было начать ее перепечатывать аккуратно через два интервала для его издателей на следующей неделе у меня покатили ужасные кошмары в моей комнате на крыше -- вроде вытягивания бесконечных колбас у себя изо рта, из самых своих кишок, целые футы колбас, всё вытягиваешь и вытягиваешь весь ужас того что видел Бык, и писал.
Вы можете говорить мне про Синклера Льюиса великого американского писателя, или про Вулфа, или Хемингуэя, или Фолкнера, но никто из них не был так честен, если не называть... но нет это и не Торо.
"Почему всех этих молоденьких мальчиков в белых рубашках вешают в известняковых пещерах?"
"Не спрашивай меня -- Я получаю эти послания с других планет -- Я очевидно некий агент с другой планеты но еще не совсем ясно расшифровал свои приказы."
"Но зачем весь этот мерзкий ревм -- все эти выделения."
"Я высираю свое образованное среднезападное прошлое раз и навсегда. Все дело в катарсисе где я говорю самое ужасное что могу придумать -- Ты только представь, самую кошмарную грязную склизкую ужасную черномазую позу из всех возможных -- К тому времени как я закончу эту книгу я стану чист аки ангел, дорогой мой. Эти великие экзистенциэльные анархисты и террористы так называемые никогда даже о своей собственной обоссанной ширинке не упоминали, дорогуша -- Им следует ворошить палками собственное говно и анализировать его во имя общественного прогресса."
"Но куда нас все это говно заведет?"
"Давай просто избавимся от говна, по-настоящему Джек." Он извлекает (4 часа пополудни) коньячную бутылку дневного аперитива. Мы оба вздыхаем при виде нее. Бык так много страдал.
55
Четыре часа пополудни это примерно то время когда заглядывает Джон Бэнкс. Джон Бэнкс это симпатяга-декадент из Бирмингема Англия который раньше был там гангстером (он говорит), позже перешел на контрабанду и в самом своем расцвете лихо вплыл в Танжерскую Бухту с контрабандным грузом в своем шлюпе. Может он просто работал на углевозах, я не знаю, поскольку от Бирмингема до Ньюкасла не так уж далеко. Но был он голубоглазым горячим удалым псом из Англии с ихним акцентом и Хаббард его просто любил. Фактически всякий раз когда я навещал Хаббарда будь то в Нью-Йорке или Мехико или Ньюарке или где-нибудь еще у него там всегда в фаворитах бывал raconteur которого он где-то отыскивал чтоб тот потчевал его великолепными байками за коктейлем. Хаббард взаправду был самым элегантным англичанином в мире. Фактически у меня были глюки о нем в Лондоне сидящем перед клубным камином с прославленными врачами, бренди в руке, рассказывающем истории о мире и смеющемся "Хм хм хм" из глубин желудка сгибаясь, как громадный Шерлок Холмс. На самом деле Ирвин Гарден этот сумасшедший Провидец как-то сказал мне довольно серьезно "Ты понимаешь что в Хаббарде есть что-то от старшего брата Шерлока Холмса?
1 2 3 4 5