https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/dizajnerskie/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Молчание затянулось, Альфонсо нахмурился.
– Ответь мне, только честно. Ты любишь мою дочь?
Спустя мгновение Квентин произнес просто и не лукавя:
– Нет.
– Спасибо. Значит, твой отъезд ей только на пользу.
Квентин медленно выдохнул воздух.
– Я не буду пытаться связаться с ней. Даю вам слово.
Таким образом, он рассчитался со своей старой жизнью, своим детством. Он помахал рукой Анджеле Долински Рикони, Своей матери, и единственному дому, что у него был, сел в такси и больше не оглядывался.
Когда сын уже не мог видеть ее, Анджела прижала руку к губам и заплакала.
* * *
Мама не должна была умирать. Ребенок не должен был пострадать. Мне казалось, что я вот-вот взлечу, так переполняли меня гнев и боль. Я убедила себя, что, если бы у нас имелись деньги, мама велела бы мне позвать доктора. А они у нас были бы, если бы папа не заплатил за Железную Медведицу. Из моей памяти стерлись и мамина строгая религия, и ее характер, и ее упрямство.
Папа назвал мальчика Артуром. Он сказал, что это героическое имя, пришедшее из старого уэльсского языка, из времени мифов и легенд, из старых кельтских сказаний. В старых преданиях уважали и медведей, о чем свидетельствовало мое имя. Артур повел себя как герой в день своего рождения, и он и в самом деле оказался чудом, потому что я никогда не винила его в смерти мамы. Мне кажется, я с самого начала знала, что он не совсем такой, как другие дети, что он выстрадал свое право на жизнь. Врач сообщил нам, что он может вырасти умственно отсталым.
Папа заявил, что это не имеет значения, на земле хватит места для всех. Я смотрела на папу в отчаянии. Мне хотелось крикнуть ему: “Тебе следовало подумать заранее. Это все случилось по твоей вине”. Но эти слова так никогда и не сорвались у меня с языка. Они остались внутри, отравляя мою жизнь. Я слишком сильно любила отца, поэтому только в глубине моей души нашлось пристанище ярости и разочарованию.
В школе страшная правда снова обрушилась на меня. Как-то раз Джанин Тайбер подкралась ко мне и прошептала:
– Тебе лучше быть повежливее со мной, а не то я скажу своему папе, чтобы твою маму выкопали. Это мой папа дал деньги на ее похороны. Вы воспользовались нашей благотворительностью.
– Врунья! – моментально ответила я, но она все повторила еще раз. Меня ослепила ярость.
Понимая, что даже Джанин не станет говорить неправду о таких вещах, я ударила ее по лицу. Она потеряла последний передний молочный зуб, но никому ничего не сказала. Это стало лишним доказательством того, что она не обманула меня. Джанин не рискнула рассказать родителям, каким образом она спровоцировала меня.
Я никогда не спрашивала отца о расходах на похороны. Если мистер Джон дал ему деньги в долг, то папа их отдал и ничего не сказал мне. Но зло уже свершилось. Он все время горевал о маме, а я наказывала его тем, что никогда не проронила перед ним даже слезинки. Папа носил маленькое мамино обручальное кольцо на цепочке. Я спала в ее рубашках, надевала ее свитера, тащила к себе все, что могло мне подойти. Но уже тогда, в эти первые недели и месяцы, я изменилась. Папа почувствовал это, лишь когда я стала старше, но сначала не замечал ничего.
Я кралась за ним по ночам, когда светила луна, и смотрела, как он стоит перед Железной Медведицей, подняв залитое слезами лицо к одинокому белому ночному светилу. Его горе превосходило мое, поэтому мне было легче скрывать, что я тоскую без нее и виню во всем его. Два убитых горем человека для нашей семьи это перебор. Теперь я сознавала собственную силу. Мир моего отца, его искусство, его небольшие странности, все это казалось мне эгоистичным и непрактичным. В конце концов ведь это я спасла Артура и вернула его к жизни.
В такие ночи, когда отец возвращался в дом, я карабкалась на Медведицу и усаживалась ей на спину. Я всегда находила какую-нибудь обломанную ветку, чтобы прихватить ее с собой. Со всей своей силой я охаживала палкой неподдающиеся углы и округлости скульптуры, разъяренная тем, что моя боль, утраченное волшебство, обманутая вера не оставляют ни одной царапинки на ее стальном теле. Я не дождалась ни капли сострадания от этого творения, способного отнять у меня все, что я так любила. “Лгунья, убийца, воровка”, – приговаривала я в такт ударам. На нашей уютной ферме, где совсем недавно жили сказочные образы, теперь правили жестокие и безжалостные силы. Я собиралась убежать из этого царства несправедливости, где я ничего не могла с этим поделать. И лишь когда я сделалась такой же несгибаемой и прочной, как безответный железный истукан, я попыталась вырваться на волю.

ЧАСТЬ II
ГЛАВА 7
Двадцать два года спустя
Анджела хранила альбом с вырезками о подвигах сына, хотя она никогда не говорила об этом Квентину. В пухлом томе была и статья, вырезанная ею из журнала для ветеранов. Журналист взял интервью у солдата, служившего вместе с Квентином во время войны в Заливе в 1991 году.
“Командиром нашей роты рейнджеров был кадровый военный по фамилии Рикони, но мы прозвали его Рентгеном за то, что он мог видеть вещи насквозь. Этот капитан умел ловко разобрать все что угодно, исправить и собрать обратно, так что вещи получались как новенькие. Ему никогда не требовались ни схемы, ни прочие бумажки. Если его попросить, он починил бы все: личное оружие, пушку, черт, да что там, даже целый танк.
Я слышал, что он родом из не слишком благополучных кварталов Нью-Йорка. Он умел говорить, как уличные хулиганы. Но при этом был очень воспитанным и образованным человеком. По его глазам можно было догадаться, что есть что-то такое, о чем ему никак не забыть. Вероятно, поэтому он и остался в армии. Наверное, дома его не ждало ничего хорошего. С ним легко было ладить, однако связываться с ним никто не решался. Капитан любил читать стихи и прочую чушь в том же духе. Господи прости, он даже говорил по-латыни.
Но капитан Рикони всегда оказывался рядом, если мы нуждались в нем. Как-то раз наша машина заехала на иракское минное поле. Пятеро ребят были тяжело ранены, они кричали и стонали. Но никто не решался подойти к ним. Тогда капитан Рикони посмотрел внимательно на те места, где уже взорвались мины, нашел путь между ними и добрался до солдат. Пять раз он ходил туда и обратно, вынося их по одному, а мы стог ли и глазели. Обычно офицеры не рискуют собственной задницей.
Капитан Рикони вынес всех раненых с минного поля, ни разу не оступившись. Наш полковник позже спросил его, как ему это удалось, а капитан ответил, что все на свете, мол, укладывается в схему. Остается только найти ее.
Когда наша рота вернулась обратно в Штаты, правительство наградило его парой медалей. О нем даже в новостях сообщалось. Вскоре после этого он из армии уволился. Думаю, что парень доказал то, что хотел доказать. Я частенько вспоминаю о нем и думаю, что с ним стало. Капитан был самым отважным солдатом, какого мне доводилось встречать, и он наверняка прошел не по одному минному полю еще до того, как началась эта война”.
Всякий раз, когда Анджела перечитывала последние строчки, у нее разрывалось сердце, но она никогда не говорила Квентину, как волнуется за него, как тревожит ее его теперешняя жизнь, как ей жаль, что из их отношений ушла былая искренность. Ведь и сын не рассказывал ей, что спас людей и его назвали героем.
Этот невероятный год, закончившийся кровопролитием на Медвежьей горе, начался для Квентина в одном из отдельных кабинетов крупнейшего аукционного дома на Манхэттене. Он стоял за зеркальной стеной, разглядывая собравшихся внизу богатых коллекционеров предметов искусства с любопытством чужака. На следующий год ему должно было исполниться сорок лет, волосы на висках уже тронула легкая седина. Но он оставался мускулистым и крепким, строгим мужчиной со спартанскими, но элегантными вкусами.
В своем красивом сером костюме, с блестящими в свете неярких ламп черными волосами, он мог бы сойти за одного из богачей, что собрались внизу, если бы не мозолистые руки, армейская татуировка, скрытая одеждой, и глубоко укоренившаяся сдержанность и наблюдательность, выдававшие нечто куда менее элегантное, чем то, что обещал костюм.
Семь лет, прошедшие после его ухода в отставку, не отличались ни легкими победами, ни особо приятными воспоминаниями, но они принесли успех. Квентин Рикони ныне владел компанией, разбиравшей приговоренные к сносу дома и продававшей то ценное, что в них еще оставалось. Мечты о том, чтобы стать архитектором или строителем, давно увяли. С упрямой настойчивостью и некоторым состраданием к утраченным ценностям, он с точностью хирурга расчленял здания, когда-то дававшие кров другим.
В кармане дорогих серых брюк по-прежнему лежал подарок его отца, отточенный, как бритва, тонкий серебристый стилет. Квентин держал его больше ради воспоминаний, чем из нужды, но иногда он тайком сжимал его загрубевшими пальцами.
Анджела сидела рядом с ним, с прямой спиной, и гордо взирала на суету внизу. Благодаря манхэттенскому стилисту ее волосы всегда были подстрижены и уложены по последней моде. На лице проступили легкие морщины, свидетельства печали и мудрости.
Она давно сменила очки на контактные линзы, а простые юбки и блузки на не менее простые, но элегантные, сшитые на заказ костюмы и платья. Она не носила драгоценностей, кроме крошечных золотых сережек и гладкого обручального кольца, когда-то подаренных ей Ричардом. При ходьбе Анджела теперь опиралась на изящную деревянную трость с бронзовой ручкой, сделанную Квентином из остатков металла, которые он нашел в мастерской отца. Ее поведение так же, как и внешний облик, должны были создавать правильное впечатление о гении Ричарда и принесенной им жертве.
В мире искусства вдову Ричарда Рикони за глаза называли Стальным Ангелом. Уважительное прозвище отдавало дань тому, что сделала эта женщина, пропагандируя искусство своего мужа. За последние двадцать лет Анджела написала бесчисленное количество статей о его творчестве в различные журналы, убеждала музеи выставить его скульптуры, организовывала выставки в галереях и добивалась поддержки маститых критиков.
Анджеле удалось даже уговорить владельцев одного издательства выпустить книгу с фотографиями скульптур Ричарда Рикони и выдержками из его дневниковых записей и писем. До сих пор она регулярно бывала в книжном магазине при Музее современного искусства, проверяла наличие книги на полках и тайком от продавцов ставила книгу о Ричарде Рикони в первый ряд.
Наконец, именно Анджела сумела организовать небывалую рекламную акцию. Она договорилась о встрече с черноволосым подвижным итальянским модельером по фамилии Лука, взлетевшим на гребень моды, и убедила его поставить несколько скульптур Ричарда в парижском демонстрационном зале. Эротичные мужские скульптуры работы Ричарда удивительно гармонично вписались в мир, центром которого был Лука.
– В них столько же жизни, желания, жажды удовлетворения, сколько и в моих работах, – заявил кутюрье в интервью журналу “Вэнити фэр”.
Очень скоро скульптуры Ричарда Рикони появились во всех его демонстрационных залах в Европе, а затем и в Нью-Йорке. Как только изваяния одно за другим принялись покупать известные знатоки искусства, богема обратила на это внимание. Неожиданно все коллекционеры современного искусства захотели иметь в своем собрании работы Рикони. Всю коллекцию оставшихся скульптур Ричарда Рикони предстояло продать на самом крупном аукционе последних лет.
За ходом этого аукциона, вокруг которого было столько разговоров, и наблюдали Квентин и Анджела.
– Они продают скульптуру, названную папой “Отсутствие”, – обратилась мать к сыну.
На подиуме появилось вытянутое творение. Над головами покупателей взлетели карточки, голос ведущего завел монотонную песню.
– Я видел, как он ее создавал, – заметил Квентин. – Это было летом.
Теплый собачий язык, коснувшийся его руки, отвлек его внимание, и он был благодарен за это. Квентин погладил лобастую голову крупной беспородной белой псины, уютно устроившейся у его ног на длинном сером плаще, брошенном Квентином на пол. Хаммер лизнул ботинки своего хозяина и снова занялся мозговой костью, которую служащие аукционного дома поторопились принести из ресторана. Наследникам Ричарда Рикони дозволялось делать все что угодно, даже приводить с собой собаку и кормить ее.
– “Свет надежды”, лот сто пятьдесят семь, продано, – объявил ведущий аукциона и стукнул молотком по полированной блестящей трибуне. – За двести двадцать пять.
Удар молотка донесся в отдельную кабинку и показался каким-то нереальным. Двести двадцать пять тысяч долларов.
– Почему твой папа не дожил до этого дня, чтобы самому это увидеть? – спросила Анджела. – Я знаю, что он сейчас с нами. Его дух следит за всем происходящим, но все же…
Квентин наклонил голову, молча подтверждая слова матери, но не желая принимать участия в подобных разговорах. Ей очень хотелось верить в смягченное описание самоубийства Ричарда, данное ей отцом Александром, сказавшим Анджеле, что ее муж наблюдает за всем происходящим, незримо пребывая с ней. Квентин не опирался более на веру, рассматривая ее скорее как курьез, нежели как потребность.
Анджела напряглась, не получив от сына ответа.
– Неужели тебе никогда не хотелось, чтобы твой отец остался жив?
– Мне бы хотелось, чтобы папа знал, как сильно ты его любишь.
– А ты?
– Он был моим отцом. Я стараюсь не думать о том, как могло бы быть.
Анджела сердито посмотрела на него, оставшись недовольной ответом сына. На изящном антикварном столике рядом с Квентином лежала стопка глянцевых каталогов, приготовленных к этому аукциону. Золотые буквы заглавия бросались в глаза. “Ричард Рикони: Скульптуры индустриального тысячелетия”. Анджела раскрыла каталог и заставила себя взглянуть на ту страницу, которую так старательно избегала до этого.
На ней издатели поместили крупнозернистую черно-белую фотографию Железной Медведицы. Критики называли эту скульптуру концептуальным поворотным пунктом творчества Рикони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45


А-П

П-Я