Я смотрела на проплывающие баржи и катера, любовалась парусами яхт, слышала гудки, перекличку невидимых мужских голосов совсем, кажется, близко, на берегу, а может быть, и далеко, но уже по воде, по которой каждый негромкий звук разносится на километры, и думала: как хорошо, что я на целый день вырвалась из наших каменных джунглей за город!Музыка смолкла и вдруг зазвучала совсем по-другому. Наверное, в честь прибытия такой большой, как наша, группы, администрация решила задействовать музыкантов; группа из пяти человек сидела на эстраде и старательно пыталась разжечь нас мелодией. Это музыкантам удалось; стулья задвигались, на танцплощадке стало тесно, наши девочки, радуясь уже тому, что танцевать можно было лишь для собственного удовольствия, плясали вовсю. Поймав мой взгляд, Верочка, танцевавшая с Сашей-барменом, махнула мне рукой и что-то прокричала, наверное, приглашала присоединиться.Я вытащила сигарету и закурила. Граф вопросительно посмотрел на меня:— Может, и мы пойдем?— Сейчас, докурю… — сказала я и вновь повернулась к танцплощадке.Музыка ускорялась, народ наш двигался все быстрее, кто-то уже визжал — топот, крики… Из общего клубка вырвались Марина и Катька и побежали в нашу сторону. Подбежав, Марина взяла меня за руку:— Да что это вы сидите? Пошли с нами!Катька сзади обвила руками шею Графа и стала ему что-то шептать на ухо. Он мягко снял ее руки с шеи и повернул к ней голову.— Ладно, ладно, пойдем, — сказал он и поднялся. Катька обрадованно завизжала и, вновь обнимая Графа, быстро поцеловала его в губы. Марина все тянула меня. Я потушила сигарету и поднялась. Катька тоже тянула Графа к танцующим, среди которых особенно заметен был наш Шурочка, танцевавший так неистово, что вокруг него не успевал опадать ореол его шикарных волос.Катька сразу плотно прильнула к Графу, ему это, видимо, нравилось, потому что он тоже обнял ее и кружил, кружил, насколько позволял быстрый ритм. Это выглядело сексуально, возбуждающе, во всяком случае, обоим танец доставлял удовольствие, и было заметно, что их захватывала не только музыка, но и вожделение, усиливающееся с каждым мгновением. В какой-то момент я вдруг поймала ее взгляд: в нем плескалось нескрываемое торжество, ненависть и возбуждение.Мне расхотелось танцевать. Я незаметно выскользнула из пляшущей толпы и прошла к двери на смотровую площадку, широким балконом обвивавшую стеклянный банкетный зал. Мне хотелось побыть одной. Атмосфера ресторана, а может быть, впечатления всего путешествия, незаметно повлиявшие на меня, сейчас проникли в мою кровь. Я была взволнована, разгорячена, хотелось, чтобы все усилилось, хотелось опьянеть, но и протрезветь в то же время, — я не знала, чего я хочу.Свернув за угол, чтобы меня не было видно из зала, я внезапно наткнулась на Петра Ивановича. Наш швейцар в одиночестве курил, тяжело облокотясь на перила. Он был красен от водки, от коньяка, который (я видела) он тоже пил на теплоходе, красен, как всегда краснеют полные, часто пьющие люди. При моем появлении он обрадовался и пододвинулся, словно бы мне не могло хватить перил, на многие метры уходящих в разные стороны.— Светочка! Проветриться вышла? А не холодно?— Да нет как будто…— А то смотри… Курить будешь? — спросил он и протянул мне пачку.Я взяла сигарету и поднесла кончик к трепетавшему огоньку в его согнутой козырьком от ветра ладони. Попробовав перила, я убедилась, что держатся они крепко. После чего, как и Петр Иванович, облокотилась и стала смотреть на реку, неспешно текущую мимо нас. На другом, более низком берегу тянулся полосой лес, за которым разливались атласно-зеленые поля каких-то посевов. Еще дальше виднелись купола каменной церкви, вокруг которых в этот момент густо летали птицы — вороны, грачи?..— Я слышал, ты все Матвеем интересуешься? — вздохнув, спросил Петр Иванович.— Да не то что бы… просто мне о нем рассказал Граф, да и вы все постоянно о нем напоминаете: Матвей да Матвей!.. Я просто не могу понять, что вы так с ним носитесь? Обычный бандит, каких много, наверное. Вон у нас полный клуб таких по ночам оттягивается. Что в них интересного?— Ну, положим, не совсем такой.— Да такой… только что неуловимый. Никак мне не удается его увидеть.— Ты же его уже видела, — Петр Иванович вынул сигарету изо рта и удивленно посмотрел на меня.— Когда?!— Ну как же?.. Неужто не помнишь? Вспомни, как ты к нам первый раз попала? Ну, в ночь убийства, когда Алтына и Мирона подстрелили?И вдруг, словно бы сейчас вокруг меня был не ранний летний вечер, а вновь опустилась ночная, моросящая дождиком тьма, увидела я озаренный яркими огнями фасад клуба, неоновый контур цветной русалки над входной дверью, блестящие, яркие, похожие на огромных тюленей машины вдоль тротуара, двоих мужчин, наткнувшихся на меня, и темную, потом мне везде мерещившуюся фигуру мотоциклиста, рассматривающего случайную свидетельницу убийства сквозь тонированное стекло шлема и прицел своего бесшумного пистолета.— Так это был?!.— Ну конечно. Мы думали, что ты знаешь.— Откуда же мне было знать?.. А за что он их? — спросила я.— А зачем это знать? — вопросом на вопрос ответил Петр Иванович. — Меньше знаешь, лучше спишь. Кого-то они допекли. Да и не лучшие они были представители рода человеческого, надо признать.— Но, вот видите, — неопределенно сказала я. Петр Иванович, однако, меня понял и сразу возразил:— Конечно, конечно, его оправдать нельзя. Никто и не пытается. Но надо помнить, что каждый живет в своем собственном аду. А у Матвея свой ад.— То есть?..Петр Иванович выбросил окурок в воду и сразу вытащил новую сигарету. Я молча ждала, пока он закурит. Мое любопытство было достаточно возбуждено.— Понимаешь, — наконец сказал Петр Иванович, — когда он исчез… после тех давних событий, он был одним, а вернулся совсем другим. Если точнее, то тогда он был еще салажонком, насколько я вообще понимаю жизнь, а вернулся уже профессионалом, наемником. Где он был, то нам неизвестно. Может, сидел, а может, опять на войне был. Но вряд ли сидел. Его могли взять за непреднамеренное убийство, но ведь тело так и не нашли, а без трупа и дела нет.— Вы имеете в виду?..— Ты же знаешь историю с русалкой? С твоей тезкой?— Да, мне Граф рассказывал.— Ну вот, ее же так и не нашли. Наверное, течением отнесло, кто знает.— А разве заявление от отца о похищении дочери не достаточное основание, чтобы открыть уголовное дело? — спросила я.— Конечно, достаточное. Только тут существует маленький нюанс, — сказал Петр Иванович, густо выдул дым изо рта и посмотрел на меня. Посмотрел с сомнением, как-то оценивающе посмотрел.— Какой нюанс?— Разве Граф тебе не рассказывал?..— О чем?На лице Петра Ивановича сомнение проступило еще сильнее. Он в замешательстве сплюнул в воду, но тут же вспомнил обо мне и спохватился:— Извини, забылся. Разве Граф тебе не говорил, что брат прежней хозяйки клуба исчез сразу после тех событий? Кстати, одновременно с Атаманшей. Ну, с хозяйкой «Русалки».— Нет, не говорил, — помотала я головой. — А что с ними стало?— Кто же знает? Исчезли, и все. Так что заявление было некому подавать. Вся семейка исчезла… — Он вновь посмотрел на меня и добавил после паузы: — Один Граф остался.— А Граф здесь при чем? — резко спросила я. Петр Иванович развел руками:— А кто говорит, что он при чем? Я хочу сказать, что из руководства клуба остался только он. Он, кажется, заявил об исчезновении хозяйки, свой долг он выполнил — ну и достаточно.Из банкетного зала музыка доносилась все громче, там веселье разгоралось все сильнее. Петр Иванович выбросил в воду очередной окурок и сказал мне с неловкой усмешкой:— Светочка! Наверное, я перебрал сегодня и лишнего наболтал. Ты уж не говори Графу, что это я тебе… Может, он не хотел тебе рассказывать подробности, а я вот, видишь, — находка для шпиона, — он покраснел еще больше, отчего его и без того красная физиономия побагровела. — Я не то хотел сказать, Светочка. Ты меня понимаешь?— Петр Иванович! Ничего вы мне не говорили, а я совсем не шпион, если вы это имеете в виду. Мне почему и нравится у нас в клубе, потому что все мы здесь как большая семья. Я правильно понимаю?— О какой это вы семье шепчетесь? Я не помешаю вашей беседе? — раздался вдруг за нами голос Шурочки.Петр Иванович с явным облегчением повернулся к нему.— Какое там помешаешь! Светочке уже, наверное, скучно со мной стало. Мы тут о клубе говорили.— А что говорили? — Шурочка обнял меня и Петра Ивановича за плечи. — Уж не о Матвее?— Почему ты о нем спросил? — поинтересовалась я.— Да очень просто, тебя, кажется, эта тема больше всего занимает последние дни.— Что, так заметно?— Мне заметно. Так что тебя интересует? Я о нем тоже кое-что знаю, чего другие не знают. Спрашивай.Мне показалось, что легкомысленная веселость его сейчас напускная, он говорил серьезно. Я и повторила прежнее: почему все так носятся с бандитом?— Ах, Светик! Как до тебя не доходит? Ты ведь женщина, тонко чувствующее существо. Разве тебя не волнуют примеры возвышенной любви?— Это у кого возвышенная любовь? У Матвея? — удивилась я.— В том-то и дело. Он ведь вернулся уже другим. Свихнулся парень. Везде и всюду ищет свою утонувшую русалку. Его, мне кажется, поэтому и не трогают. Или судьба спасает. У него ведь какая опасная профессия — киллер.Я рассердилась, потому что ничего уже не понимала:— Не морочь мне голову, Шурочка! Если хочешь что-то сказать, то говори так, чтобы тебя поняли.— Объяснить яснее? — Шурочка задумчиво посмотрел на Петра Ивановича. Тот кивнул, словно бы разрешал говорить.Шурочка посерьезнел, машинально сунул руку в карман пиджака Петра Ивановича, вынул оттуда пачку сигарет, извлек одну. Потом так же бездумно повторил процесс в обратном порядке, но из кармана приятеля его рука появилась уже с зажигалкой. Закурив, он резким движением головы откинул волосы назад и вдруг улыбнулся.— Я Матвея помнил еще с первого его появления в клубе, — начал он, — хотя он крутился тогда в клубе всего пару месяцев.Матвей запомнился. И не только оттого, что потом было столько событий, а просто он бросался в глаза. Видно было, что парень приехал в Москву делать карьеру, что он просто голоден. Не в прямом смысле, конечно, а в том житейском, обычном для молодых энергичных людей, желающих сделать карьеру.Что было у него раньше? Армия, братство молодых волков, которых убивают и которые убивают сами, потом демобилизация, прощальные объятия друзей… И тут разом все переменилось: не дай Бог кому-либо вновь пережить то унизительное ощущение обмана — одиночество брошенного человека в большом городе после крови и всех тех слов о гражданском долге, о Родине, которая о тебе позаботится… а на самом деле — гнусный гнет ожиревшего меньшинства, презирающего и ненавидящего обманутое и обнищавшее большинство!С Матвеем тогда произошла метаморфоза хищника, не желавшего оставаться в роли жертвы и на этот раз: если деньги являются инструментом и знаком социальной значимости — он возжелал их. Некоторое время он действовал по новым правилам, но потом надломился. И правда, что для немца хорошо, для русского — смерть. И наоборот.— Я к нему присматривался, — говорил Шурочка, смущенно улыбаясь, — мне он казался каким-то особенным, мужественным, не похожим на тех суперменов-блатарей, что крутились в нашем клубе. А тут как-то иду вечером в одном из арбатских переулков — дел никаких, настроение тягостное, тоска непонятная охватывает, — а погода прекрасная, воздух свежий, теплый, солнце уже не жарит, как днем, а словно орошает золотом лучей, и ветерок!.. Словом, бреду, погруженный в свои мысли, потом поднимаю глаза и вижу: идет мне навстречу Матвей в своей неизменной кожаной куртке и потертых джинсах.Я ужасно обрадовался, кинулся к нему навстречу, а он скользнул взглядом — и мимо. Главное, я понял, что он меня просто не заметил, я чувствую, когда меня не хотят узнавать, ну, понимаешь. Разобрало меня любопытство, тем более что вижу — он направляется прямо к старой церкви, мимо которой я только что прошел. Заходит он на паперть, потом в дверь. Я иду за ним, теряясь в догадках, что ему там надо.В церкви темно после солнца снаружи, свечи горят, старухи шныряют, в глубине священник топчется — ясно, что службы нет. Тем более любопытно, что здесь Матвею понадобилось. Смотрю, купил свечку и мнется в нерешительности, не зная, куда ее поставить. Наконец сориентировался, пошел к амвону, поставил свечу на подсвечник ближайшей иконы и застыл на месте, устремив глаза на алтарь.Все так необычно, странно. В церкви темновато, электрический свет выключен, только свечи едва разгоняют сумрак. И еще сводчатые потолки, тени от темных фигур старушек, обживших храм, стрельчатые узкие окошки, забранные толстыми решетками… Мне не видно было от входа лица Матвея, поэтому я стал по стеночке пробираться вглубь — ужасно мне хотелось увидеть, что он задумал? Мелькнула у меня одна мысль, которой верить не хотелось, но которая напрашивалась сама собой: глядя на тусклую позолоту риз на образах алтаря, на сами темные лики икон, я подумал, что Матвей собирается ограбить храм, а для этого проводит рекогносцировку объекта.Мне помогло и то, что он, видимо, не предполагал, что за ним тоже могут наблюдать, поэтому не оглядывался на окружающих. В общем, я добрался до места, откуда мне стало видно его лицо. Вот так мы и стояли: он смотрел на алтарь, а я на него. И чем дольше я смотрел, тем больше убеждался, что все мои подозрения беспочвенны. Во взгляде его было столько мольбы, сколько можно наблюдать в глазах человека, объятого глубоким горем или страстным желанием. Он был весь напряжен, как струна, окаменел, словно превратился в изваяние, не видел ничего и не слышал, наверное, кроме тех слов, которые желала слышать его душа. Только губы что-то беззвучно шептали. Потом он вдруг резко повернулся и пошел к выходу. А через день-два все и произошло: похищение, исчезновения, потери.— Что вы тут делаете?Слова застигли нас врасплох, церковные своды медленно растаяли, Матвей, отвернувшись, ушел в свои дали, а я потянулась к незаметно подошедшему Графу, с радостью убеждаясь, что Катьки рядом с ним нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38