Он баск, а это нечто совершенно иное.
Корри пришлось стерпеть и это. Черт возьми, откуда такие знания! Но больше всего ее бесил этот насмешливо-соболезнующий взгляд.
– Баленсьяга против Скиапарелли, Атлантика против Средиземноморья… довольно странное соперничество, не находите? – беспечно бросил он, но тут же вновь стал серьезным. – Правда, я не сомневаюсь, что в конце концов Атлантика выйдет победительницей. Что ни говори, но как может обыкновенное озеро равняться с огромным океаном?
Корри презрительно проигнорировала вопрос, прекрасно понимая, на что он намекает. Она всего-навсего жалкая, ничтожная, заурядная простолюдинка а он богатый аристократ, то, что называется «сливки общества». Но кто знает, может, и она сумеет чем-то удивить его? Что, если и у нее в запасе несколько сюрпризов?! Он накупил ей кучу унылых противных дорогих тряпок, но она станет носить их гордо, как самые модные туалеты, с шиком настоящей светской дамы! Она ему покажет!
Корри без возражений наблюдала, как Гай покупает ей строгие, изысканно-простые серебряные ожерелья и серьги, туфли ручной работы в «Селин», перчатки и шарфы в «Эрме», принимая его неуемную щедрость с ледяной вежливостью и не забывая холодно благодарить за каждую покупку. Кроме того, Корри внимательно прислушивалась к его советам и даже вытащила блокнот и карандаш, чтобы делать записи.
– Прекрасная мысль, – одобрительно кивнул Гай. Корри покорно опустила ресницы, чтобы скрыть кипевшее в ней бешенство.
– Только серебряные украшения, – диктовал он. – Золото для нуворишей и содержанок. Кстати, слово «нувориш» пишется через «о».
Корри немедленно исправила ошибку, нажав грифелем на бумагу с такой силой, что она порвалась.
– Не носить оттенков ярче сиреневого, – продолжал Гай.
– А как насчет белого? Надеюсь, это достаточно бесцветно, на ваш вкус?
Гай покачал головой:
– Это общее заблуждение. Белый – самый изменчивый цвет, его надо уметь носить. Он подходит лишь для невест или…
– Не говорите, – перебила Корри. – Я и без того знаю. Классических красавиц.
– Совершенно верно. Поэтому вам никогда не следует надевать белое.
– Даже в день свадьбы?
– Насколько я припоминаю ваши планы на будущее, к тому времени, когда настанет день свадьбы, вы будете слишком стары, чтобы нарядиться в белое.
Грифель сломался, а вместе с ним лопнуло и терпение Корри.
– В таком случае я выйду замуж в алом, как цыганки!
И, решительно опустив окно, выбросила блокнот в канаву.
Дома, на авеню Петра Сербского, Гай уведомил Корри, что, пока заказанные «униформы» не прибыли, она свободна и вольна заниматься своими делами.
– Вашей репутации будет нанесен огромный урон, если я покажусь с вами в обыкновенных платьях? – язвительно осведомилась она.
– Я этого не сказал, – мягко поправил Гай. – Как бы мне ни хотелось проводить каждую минуту в вашем прелестном обществе, к сожалению… у меня много других дел, требующих моего отъезда из Парижа.
– Я могла бы поехать с вами. В конце концов должен же вас кто-то оберегать, – выпалила девушка: ей отчего-то крайне не понравилась интонация, с которой он произнес слово «дела».
– Ваша исполнительность и преданность долгу достойны всяческих похвал. – Губы Гая раздвинулись в улыбке. – Но ваша власть надо мной не распространяется дальше Парижа.
Ну до чего же хитрый дьявол! Он даже не собирается придерживаться соглашения, инициатором которого был сам! Но ничего! В его отсутствие она разработает тщательный план кампании и, как только он вернется, начнет поединок с новыми силами.
– Когда вас ждать?
– Я сообщу за двадцать четыре часа.
– В письменном виде?
– Разумеется.
Наклонившись, Гай легко поцеловал Корри в обе щеки.
– Ну а до того времени слугам приказано обращаться с вами, как с… хозяйкой дома. Пожалуйста, не стесняйтесь отдавать любые приказы и требовать всего, что ни пожелаете. До свидания, мисс Модена.
Корри дождалась, пока машина исчезнет из вида, и тут же, не теряя ни минуты, помчалась наверх, сполоснула лицо холодной водой и распустила волосы. Потом накинула алую шаль, схватила сумочку и отправилась на метро на площадь Оперы.
– Месье Бейер!
Карл Бейер раздраженно поднял голову. Он настоятельно просил не беспокоить его в ближайший час. Оркестранты разошлись на обеденный перерыв, а те, что остались, не смели и близко подойти, прекрасно зная характер маэстро.
– Месье Бейер!
Карл нахмурился и отложил испещренную пометками партитуру. Ему так нужно побыть одному, сосредоточиться и хорошенько подумать! Только от него зависел успех постановки. Певцы, Богом данному таланту которых он ничуть не завидовал, были беспомощны, как дети, особенно новое сопрано из Южной Америки. Но зато у него за плечами возраст и опыт. Они сделали его безжалостным и беспощадным, и в этом крылась сила Карла Бейера.
В оркестровой яме, как всегда, было светло, поэтому, Карл, обернувшись, долго вглядывался в серый полумрак. Нет ничего печальнее и тоскливее, чем пустой оперный зал солнечным полднем. Но кто-то, подобно тонкому лучику, все же пробрался сквозь тьму. Перед дирижером возникла фигурка девушки в желтом платье с алой шалью, накинутой на плечи.
– Месье Бейер? – повторила она, подходя ближе.
Он надменно воззрился на нее, отмечая раскрасневшиеся щеки и растрепанные волосы. Странно… он будто где-то видел ее. В ней есть нечто знакомое, хотя он был уверен, что никогда не встречал ее раньше. Незнакомка рассматривала его с не меньшим интересом. Дирижер нахмурился:
– Да?
Резкий австрийский акцент, от которого он никогда не пытался избавиться, очень помогал ему на протяжении всей долгой карьеры. Каждая из его весьма многообразных интонаций ценилась на вес золота. Сарказм, приказ, вежливость, неохотное одобрение… все это Бейер мог передать одним лишь словом или наклоном головы.
– Что вам угодно?
– Я хочу петь.
И тут Бейер заметил эти глаза глубокого аметистового цвета.
– Для вас.
Сердце старика упало. Он едва не позвал на помощь швейцара, чтобы тот избавил его от непрошеной гостьи, но любопытство и легкая досада, оставшаяся после утренней неудачной репетиции, заставили его передумать. Она была такой юной, полной жизненных сил, со своими непокорными волосами и пронизывающим взглядом. Теперь он понял, почему она с самого начала показалась ему знакомой. Он уже видел такие глаза у статуи греческого возничего, уголки век которого тоже были слегка оттянуты вверх.
– А почему вы решили, что я захочу слушать вас? – со зловещим спокойствием осведомился дирижер.
– Потому что в противном случае вы станете жалеть до конца жизни.
Бейер спрятал улыбку. Ее по крайней мере скучной не назовешь, эту неоперившуюся валькирию. Возможно, у нее голос, как у вороны, зато она – существо необыкновенное, это сразу видно.
Бейер кивком указал на сцену:
– У вас пять минут.
Незнакомка, не колеблясь ни секунды, быстрым гибким движением вспрыгнула на сцену. Стальной предохранительный занавес был опущен; ее лицо ярко выделялось на темно-сером фоне. Для столь молодой девушки она прекрасно держится. С неким гордым достоинством!
Карл задумчиво сощурил глаза. Такое качество можно определить двумя словами – эффект присутствия. Да, этим она щедро наделена. И станет выделяться в любой толпе.
Сердце старика забилось чуть быстрее. В ней есть что-то бередящее душу, нестандартное, необычное. Она из тех, кто готов нарушить все правила, чтобы избрать собственный путь. Многообещающее свойство!
Но конечно, ни о каком голосе не может быть и речи. Бейеру несказанно повезет, если у нее окажется слух. Она, наверное, даже умеет петь, но голосом это не назовешь. Чтобы заполнить звуком оперный зал, перекрыть игру оркестра, требуется намного больше, чем просто честолюбие: луженая глотка, легкие кита и лошадиное здоровье.
Дирижер тихо вздохнул. Девушки все одинаковы – мечтательницы, романтики. И все воображают, будто опера – волшебный мир грез. Но это далеко не так. Опера – это реки пота, ноющие мышцы, многочасовые репетиции и труд, труд, труд…
– Что вы хотите спеть? – вежливо спросил Бейер, не скрывая нетерпения.
– Арию Коломбины из первого акта «Паяцев». Начиная со слов: «Как блещет солнце в небе полуденном…», – уверенно ответила девушка.
Дирижер снова вздохнул. В довершение ко всему она собирается петь на итальянском, самом музыкальном из всех языков, беспощадно обнажающем все недостатки голоса и произношения! Бейер молча склонил голову, надеясь, что страдания не будут слишком долгими. При первой возможности он прервет ее.
Девушка чуть расставила ноги, словно черпая силу из земли. Нет ни малейших сомнений, она прекрасно смотрится. Но все это второстепенно и совершенно не важно. Тигр в клетке тоже прекрасно смотрится, но это еще не значит, что он может петь.
Незнакомка глубоко вздохнула и начала петь. Карл сел прямее, услышав первые речитативные фразы. Она удивила его. Какой грудной низкий голос с такими мрачными интонациями, что мурашки бегут по коже. И при всем этом каждое слово выпевается отчетливо, до последней буковки.
Речитатив перешел в арию, и Карл изумленно замигал. Такого широкого диапазона он давно не встречал. Дирижер встал и пошел вглубь зала, но воздух вокруг был напоен прекрасными бархатистыми нотами, отдававшимися в самых дальних уголках. Но, несмотря на силу и мощность тембра, интонации казались вкрадчивыми, проникавшими в самую душу. Откуда она взялась?! Высокие ноты были тоже чисты, без вибрации и того металлического отзвука, который так портит голоса драматических сопрано, а нижние… Да у нее настоящее контральто, такое редкостное, что у Бейера сжалось сердце от восторга и непонятного ужаса.
И она чувствует себя свободно и легко, как птица в небе! Ей нравится все, что она делает, она наслаждается собственным пением!
– Спасибо, довольно.
Девушка немедленно смолкла. Но голос продолжал звучать в мозгу Бейера, тревожащий, почти неземной.
«Сумеречный, – подумал он. – Напоминающий то странное синеватое свечение, когда солнце закатилось, а ночь еще не наступила. Переливающийся всеми красками, вечно изменчивый, ускользающий…»
– Кто ваш преподаватель?
Последовала длинная пауза. Незнакомка подошла к краю сцены.
– У меня нет преподавателя, – спокойно объявила она.
Бейер вспыхнул от внезапного гнева. Это многое объясняет! Она еще смеет так рисковать! Такой богатый голос! Поистине преступление растрачивать его попусту. И все же, как бы она ни издевалась над собой, не сумела испортить его!
– Я надеялась, что вы согласитесь учить меня.
– Вот как! – раздраженно буркнул старик, не смея признаться себе, что в глубине души трясется от ужаса. Он уже давно не молод, занят с утра до вечера, в зените карьеры, к чему ему подобные хлопоты?!
Он проклял минуту, когда девушка появилась в театре.
– Подойдите сюда, пожалуйста.
Незнакомка послушно спустилась со сцены. Теперь Бейер смотрел на нее другими глазами. Только сейчас он заметил разворот ее плеч, стройную шею и широкий рот, из которого вырывались изумительные по красоте звуки.
– Сколько вам лет?
Девушка нахмурилась:
– Какое это имеет значение?
Дирижер пронзил ее негодующим взглядом:
– Я не привык задавать праздные вопросы.
Она ничуть не испугалась, очевидно, посчитав его ответ совершенно разумным и логичным.
– Мне восемнадцать.
Бейер глубоко вздохнул, довольный и в то же время почти испуганный. Такой голос в восемнадцать?! Что же будет в двадцать? Двадцать пять? Этот голос способен разбивать сердца и вершить судьбы.
– Средний регистр не слишком хорош. Он не собирается расшаркиваться перед ней – не то настроение.
Лицо девушки омрачилось.
– Знаю. Чувствую. Я сама не всегда им довольна. Но обещаю, что сделаю все возможное!
Она, казалось, просияла внутренним светом.
– Надеюсь.
Откровенно говоря, это пустяки, а может быть, и преимущество. Сумеречный голос – такое невозможно забыть. Переливающееся синее марево, дрожащая дымка, граница между тьмой нижнего регистра и ослепительным сверканием верхнего.
– Вы согласитесь давать мне уроки?
Бейер испуганно встрепенулся. Он даже не запомнил ее лица. Какая она – красавица, хорошенькая, дурнушка? Он понятия не имел. В его возрасте любая девушка привлекательна. Да и разве это важно? Голос, голос, вот что главное!
– Нет.
Девушка вскинула подбородок, по-видимому, пытаясь найти способ заставить его согласиться. Она так просто не сдастся. Это тоже неплохо. Путь наверх невыносимо труден.
– Я не учитель. Учить можно медицине, механике, математике. Я артист. И в любом случае вы еще не готовы…
– Что вы хотите этим сказать? Средний регистр?
– Нет-нет, – нетерпеливо отмахнулся старик. – Это не имеет значения. Все установится само собой по мере того, как окрепнет голос. Дело в вас самой.
– Не понимаю, – вызывающе выпалила девушка. – Могу я петь или нет?
– Можете, конечно, можете. Но опера – это не только пение. Это еще и чувство. Вы пели арию, как богиня, бессмертное существо, оказавшееся случайно на земле. Но Коломбина еще и Недда – сицилийская крестьянка. Она замужем за одним мужчиной, любит другого и чересчур слаба, чтобы сделать выбор. Эта слабость и стоила ей жизни. Вы же слишком чисты, слишком невинны. Слишком молоды.
Она попыталась что-то сказать, но Бейер повелительно поднял руку:
– И не убеждайте меня. Я знаю, что это такое – быть молодым. Вы так тонко чувствуете, уверены, что этого достаточно. Заблуждение – вы просто обязаны уметь передать эти чувства другим, а для этого необходимы строгая дисциплина, работа и опыт. А самое главное – мужество. И хотя в этот момент вы считаете себя храброй, на самом деле испуганы и так ужасно боитесь провалиться, что преувеличиваете трагедийность роли и тем самым уничтожаете очарование Недды. Вы должны петь ее легко и трогательно. Представьте себе взмывшего высоко в небо жаворонка. Вот чего надо добиться – естественности, простоты и нежности. И если вам удастся это, то споете партию Недды в девяносто пять куда лучше, чем в двадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39