https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Dorff/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Он рисковал, причем не меньше, чем во время своего позорного броска через пустыню Данакил в Эфиопии, где обитало племя, специализировавшееся на кастрации чужаков. Мэдди покорно шла за ним, прижимая к груди пакет с вещами.
– Есть хорошая новость. Антология закончена!
Мэдди поежилась. Она покрылась мурашками, как ощипанная курица. Для сентября было на удивление холодно.
– Я собираюсь уйти от нее, как только договорюсь с новой няней.
Жесткая джинсовая куртка царапала кожу. Лето прошло. Рядом с ними с визгом затормозил грузовичок. «Не полагайтесь на авось, – насмехался стилизованный презерватив со стенки кузова, – действуйте наверняка».
– Ты бы видела ее огромную задницу! Теперь мне понятно, почему иностранную прислугу называют au pairs – она действительно состоит из двух одинаковых частей.
По тротуару катились воздушные шарики, оставшиеся после вчерашнего митинга шахтеров. Мэдди они напоминали груди, из которых сцедили молоко.
Больница не нуждалась в вывеске. Опознавательным знаком для нее служили кучковавшиеся у входа противники абортов, возбужденные, закутанные в платки. На фасаде белой краской из баллончика было выведено слово «геноцид». Один из членов этого отряда защиты воли Господа на земле навел на них видеокамеру.
– Гм, может, я подожду в машине? Кажется, это заведение неприступно. – Он ободряюще похлопал Мэдди по спине, как будто она шла на собеседование по работе. – Удачи, – прошептал он и нырнул в переулок.
Мэдди пришлось в одиночку продираться через лес шестов с забрызганными ненастоящей кровью плакатами, на которых было написано: «Убийцы», «Пусть у каждого будет день рождения – скажите абортам «Нет!», «Вступайте в отряды противников абортов». Мэдди знала, что представляют собой эти противники абортов. Они утверждают, что жизнь священна, и одновременно отчаянно борются за возобновление смертной казни. Какая-то женщина брызнула на нее святой водой. Другая сунула ей в руку бумажку с молитвой за невинного младенца. Мужчина со значком «Прекратить бойню» сунул ей под нос забальзамированный эмбрион. Мэдди порадовалась тому, что идет на аборт. Чертовски приятно сделать назло этим ублюдкам.
Душная приемная была выдержана в бежевой гамме, как зал заседаний. Элементы дешевой обстановки плохо сочетались друг с другом. Одинокая лампочка без абажура освещала сидевших на стульях женщин желтым, как моча, светом. Женщины с блестевшими глазами и застывшими улыбками были напряжены. Стараясь не встречаться взглядами, они, как и Мэдди, листали старые журналы, из которых самое интересное уже давно было выдрано. Читая по диагонали статью о племени охотников за скальпами из Папуа-Новой Гвинеи, Мэдди подумала, что это о ней. «Я делаю аборт». Это точно о ней.
Сотрудница отдела социальных проблем – из тех, кто всегда действует из лучших побуждений, склонен к вегетарианству и трезво смотрит на жизнь, – доброжелательно спросила:
– Имя?
«Мадонна, Мелоди, Моника… Нет, слишком вычурно».
Джиллиан права. Ты никогда не сможешь перевоспитать Алекса. Обновленный Человек – это миф. Реальность же такова, что участь отца нелегка.
«Джейн, Дженни, Кайли… Нет, слишком примитивно».
Не говоря уже о боли, эпидуральной анестезии, швах. Осмотр через шесть недель после родов, или, как сказали бы ее друзья, консультация на тему «Смогу ли я снова заниматься сексом». Появившееся из твоего чрева существо, покрытое слизью. Как в голливудских блокбастерах, напичканных спецэффектами.
«Мармадьюк, Максимилиан, Орландо… Нет, опять вычурно».
Еще есть «детская отметина» – неисчезающее влажное пятно блевотины на плече.
Оно у всех мам, которых она видела в супермаркете.
«Джек, Джозеф, Питер, Пол… Нет, опять примитивно».
Лондонский туман ничто по сравнению с туманом в голове. Новоиспеченные мамаши, кажется, постоянно убирают еду в посудомоечную машину и сыпят стиральный порошок в холодильник, ежедневно оставляют ключи в машине и забывают закончить предложение.
«Бри, Блю, Двизил, Уинсон, Хиро, Геркулес, Фодо – это список имен, которыми ребенка точно не назовешь». Есть еще туземные имена, но все они переводятся как «отдых у источника». Хотя это не имеет особого значения. В Англии все обязательно получают прозвища. «Пышка», «Желток», «Сю-сю».
Мэдди с облегчением осознала, что глупо рожать ребенка ради того, чтобы сохранить отношения. Один только выбор имени может послужить основанием для разрыва.
– Мэдлин Вулф, – наконец ответила она.
Сотрудница похлопала ее по руке.
– Дорогая, вы хорошо все обдумали? Ваше решение не вызывает у вас душевного дискомфорта?
Мэдди отрицательно покачала головой.
На самом же деле она ничего не обдумывала. Она не размышляла над этим вопросом до тех пор, пока не забралась на гинекологическое кресло. Она лежала на кресле, одинокая, как кольцо, забытое в ванной. И с болью осознавала, что в ее чреве тикают часы. Бомба замедленного действия. Как такое незначительное событие, ну, вроде сорванного ногтя или ушибленного локтя, могло обрести материальное воплощение?
Мэдди, как загипнотизированная, наблюдала за сновавшими по кабинету сестрами в хрустящих белых халатах. По звяканью металла она догадалась, что кто-то раскладывает инструменты. Одна из сестер закатала рукав желтой казенной рубашки, в которую переоделась Мэдди, и включила лампу над креслом. Мэдди всем телом ощутила давление света. Убийственное давление. Она почувствовала себя раздавленной, ей стало трудно дышать и захотелось вырваться, однако она не могла пошевелиться. Как получилось, что она стала такой пассивной? Она, знавшая, как найти себе поручителя в любой стране Тихоокеанского побережья. Она, знакомая со всеми барменами в Бангкоке. Она, умевшая открывать пивную бутылку зубами. Как получилось, что она стала такой ручной, такой послушной, такой, э-э-э, английской? Мэдди внезапно осознала, что она накрепко связана с перспективой материнства. Решение мучившей ее проблемы пришло к ней в тот момент, когда она, положив ноги на стальные скобы, устремила взгляд на давно не крашенную лепнину георгианского потолка. Решение было таким же четким и ясным, как блеск металлических инструментов. Все встало на свои места. Решение было верным. Оно радовало. И пугало до смерти.
* * *
– Я собираюсь оставить ребенка. – Мэдди будто издалека слышала свой голос, чужой, как у чревовещателя.
– Что?! – Вопрос Алекса прозвучал, как пушечный выстрел.
– Я не могу сделать аборт. – Мэдди была счастлива, что у него есть мобильный телефон. У нее не хватило бы духа взглянуть ему в глаза. Не хватило бы смелости.
– Жди там, – выкрикнул Алекс. Алекс в дождевике – чтобы сливаться со стенами – на удивление быстро нашел второй вход в эту «неприступную» больницу.
– Моя сперма – это частная собственность. Ты ее украла!
Все, кто находился в приемной, тут же оживились и прислушались.
Лицо Мэдди, лишенное всякого выражения, стало белым, как подвенечное платье.
– Право собственности, – напомнила она ему, – составляет девять десятых законодательства.
Алекс схватил ее за руку и потащил в сторону.
– Ребенок значит для меня не больше, чем проба на спиртное.
Мэдди стряхнула его руку.
– Что же произошло со всей чепухой насчет того, что «любовь – это состояние милосердия»? Что же произошло с нашим «неотъемлемым правом на жизнь, свободу и счастье»?
– Если ты продолжишь, между нами все будет кончено. Ты больше меня не увидишь.
Приемная, казалось, затаила дыхание. Мэдди шагнула к выходу.
– Мэдди, я серьезно. Если ты выйдешь в эту дверь, мне придется отпустить тебя, – грустно сказал Алекс, будто обращаясь к цикаде, посаженной в обувную коробку.
Мэдди спустилась по лестнице и вышла на улицу. Алекс не последовал за ней из страха попасть в объективы видеокамер митингующих. Помогая себе локтями, Мэдди прорывалась сквозь шипящую толпу. «Противники абортов» пронзали ее взглядами, как таможенники, ищущие контрабанду, – виноватое выражение лица, вызывающая улыбка гигиеническая прокладка. Женщина в тенниске с надписью «Жизнь священна» плюнула в нее. Плевок попал на волосы. Холод безжалостно вгрызался в Мэдди. Она наблюдала за тем, как ее дыхание превращается в белое облачко.

Часть третья
ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД
Переходный период
– Я еду домой. – В школе нас предупреждали о переходном периоде. О том периоде, когда женщина становится нелогичной, сдается. Со мной такого не случится, думала я в то время. Я известна своим здравомыслием и трезвым умом. Однажды я обезоружила вора. И уговорила самоубийцу не прыгать с моста. – Я сыта по горло. С меня хватит. Это предродовая депрессия. Первый случай в медицинской практике.
– Дыши, дыши, – приказывает акушерка.
Действие эпидуральной анестезии заканчивается. В спине появляется слабенький отзвук боли. Хотя к моим ногам вернулась чувствительность, они неподъемны. Время тянется медленно. Оно движется, как фрегат в арктических льдах.
– Холодно, – кричу я, – холодно. Иоланда тут как тут. Она натягивает на мои ледяные ноги фирменные полосатые носки клуба «Арсенал». Носки Алекса. Он надевал их, когда смотрел игру по «ящику». Это тоже очередная видимость – его любовь к футболу. Чтобы казаться человеком из народа.
– Она не дышит.
– Дыши, Мэдди. Дыши. Мы вынуждены ждать, когда закончится действие анестезии. Иначе придется накладывать щипцы.
– Она не слушает. Мэд-лин! Мы должны ждать, когда головка спустится в малый таз.
– Где моя одежда? – Все это какая-то чудовищная ошибка. По правде говоря, я не имею ни малейшего представления о том, как воспитывать ребенка. Ты получаешь малыша, но никто не дает тебе «Руководство по эксплуатации». – Вызовите мне такси. – Как я могу кого-то научить жизни, когда я сама так исковеркала собственную? Ребенок обязательно подаст на меня в суд за плохое воспитание. – Я еду домой, чтобы поспать. – В некоторых странах лишение сна – это особый вид пытки. Его придумали очень умные люди. Пытка действует превосходно. Я сейчас готова сознаться в чем угодно. Но мне не в чем сознаваться, только в том, что я влюбилась в подлого, отвратительного английского полукровку, который сначала обрюхатил меня, а потом бросил. Я знаю это. Чувствуешь себя чертовски своеобразно. Как будто задыхаешься под водой или пытаешься выбраться из зыбучих песков. Не могу перевернуться на спину. Ах, если бы я могла переворачиваться с боку на бок. Господи. Мой зад свешивается со стола, и я лечу на пол.
– Черт возьми! – Иоланда хватает меня за предплечье своими пухлыми ручками. Но я отталкиваю ее. Вот моя одежда. Движется по комнате медленно, как зима. Я делаю несколько неуверенных шагов к стулу. Усталость обострила мое восприятие. Обкусанные ногти на руке Иоланды, трещины в штукатурке на потолке, отпечатки чьих-то пальцев на алюминиевом судне, замерзший след от дыхания на окне, надпись на сумке через плечо «Превратим роды в удовольствие, пусть они будут естественными!» Я ни о чем не жалею. Вдруг впервые за все время до меня доходит, что я ненавижу его. Я ненавижу, как он разделяет волосы на пробор. Ненавижу волосы у него в ушах. Ненавижу его такой ценный для Би-Би-Си голос. Ненавижу его шрам от аппендицита. А больше всего я ненавижу его проклятые каламбуры.
– Видите, что случилось? – торжествующе говорит Иоланда акушерке, пытающейся взять меня за другую руку. – Видите, что случается, когда вы пихаете в них всякую дрянь?
Эту женщину толкают? Да, и волокут. За волосы. По улице. Я стенающая женщина. Потому что бьюсь головой о непробиваемую стену. Черт! Его следовало бы упрятать в тюрьму для каламбурщиков. Я бы подыскала сокамерника под стать ему. Я все это говорю или думаю? О Боже! Я двигаюсь от худого к наихудшему. От кушетки к акушерке. Кто там? Друг или врач с клизмой? Чем все это кончится? Это была родовая ошибка. Естественные роды – это миф. А миф – это моль. Пенис – это управляемая боеголовка. Жаль, что я не отрезала его «орудие». Узнал бы, что значит быть евнухом.
Я почти успела одеться, прежде чем меня поднял на руки санитар. Иоланда подкладывает мне под спину подушки. Акушерка раздвигает мои ноги. Сестра измеряет мне давление. Доктор в зеленой маске, в перчатках роется у меня между ног. Я неожиданно вспоминаю, что, по идее, должна влюбиться в своего врача. Я все искала возможности назначить ему свидание, но подходящий момент, кажется, никогда не наступит.
– Отойдите, – приказывает он Иоланде.
– До чего же я люблю древние времена, – бурчит она, пытаясь локтем отпихнуть его. – К примеру, тысяча семисотый год до нашей эры. Если врач совершал оплошность, ему отрубали руку.
Я краем глаза вижу, что врач стучит пальцем по виску.
– Слабая мышца, – безапелляционно заявляет он.
Теперь я узнала его. Это Чертов Доктор с Харли-стрит. Если бы у меня были силы, я бы сказала доктору Этрингтон-Стоппфорду, феминистконенавистнику, что нам далеко до равноправия, если некомпетентных женщин назначают на очень ответственные посты. Например, на должность «акушера-консультанта». Начинаю жалеть, что не захватила с собой какое-нибудь легкое чтиво. Такое, чтобы книжку можно было узнать по обложке. Скажем, «Преступная небрежность врача. Вы тоже вправе подать иск».
Между моих ног появляется Иоланда. У нее в руках зеркало. Я вижу отражение своего лица. Я измождена и бледна, как заложники воздушных террористов после пяти дней голода, жажды и постоянного страха. Я ведь тоже заложница. Мне назначен прием у врача, и отменить его невозможно. Он состоится на этом родильном столе.
Монитор с движущимися по бумажной ленте самописцами напоминает детектор лжи. Я так много лгала! О том, что хочу ребенка, хотя на самом деле не хочу. О том, что буду хорошей матерью, хотя никогда не стану таковой. О том, что все еще люблю человека, который оказался самым настоящим акульим дерьмом.
– Пора, лапушка, – слышу я голос акушерки, – тужиться.
Телесные брюки-клеш и усиливающееся безумие
Для австралийки, находящейся в двенадцати тысячах миль от дома, брошенной своим возлюбленным, с заканчивающейся визой, без крыши над головой и без денег оказаться беременной в Лондоне так же весело, как фазану сесть на поле в сезон охоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33


А-П

П-Я