А насчет Валентина — оранжерею ему обирать вовсе не обязательно. Он мог просто купить у какой-нибудь старушки весь ее товар — целое ведро. В старых фильмах она такое видела.
— Дайте мне все! — кричал обычно влюбленный, бросал этой самой старушке крупную купюру, добавляя при этом: — Сдачи не надо.
И крупным планом — благодарные глаза старушки.
Таня как раз на кухне собирала корзинку, чтобы пойти в больницу к раненому мужу, а тут — явление. Левой, правой, гренадеры, выше кивера! И стояли барышни у обочин. В смысле, у окон. Отогнув уголок занавески… Коня ему не хватает! Но тогда, как пел Боярский, и не верьте ни мне, ни коню…
Чего вдруг Таня распыхтелась? К Маше пришел ее любовник. Она ни от кого и не скрывала, что спит с Валентином. И совсем недавно объясняла сестре насчет нехватки гормонов.
Вообще-то Таня зацепилась взглядом за цветы. Почему Леня так редко их дарит? Только из-за того, что дает ей деньги? Но покупать цветы самой себе как-то унизительно…
Мишка любил таскать ей цветы. Таня к этому так привыкла, что и не удивлялась, когда он возникал в дверном проеме с огромным букетом — порой и обрывал клумбы, если поблизости не оказывалось пресловутой старушки с ведром цветов.
— Не только в песнях петь: я устелю тебе путь цветами! — смеялся Мишка. — Кому-то надо эти выдумки поэтов претворять в жизнь. Тяжело нам, реалистам, приходится. Вечно чего-то боишься: то милиционеров, то шипов, то собаки…
— Какой собаки? — смеялась Таня.
— Такой, за забором.
Он стеснялся собственной сентиментальности. Однажды — смешно сказать — они любили друг друга на полу, усеянном ландышами…
Ботаник бы содрогнулся: какое варварство! Ей тоже было жалко цветы, но это уж потом.
Если на самом деле те, которых кто-то вспоминает, в это время икают, то Мишка за последние два дня просто-таки изыкался!
Однако с таким букетом, с каким прошел к Маше Валентин, сподручнее всего делать предложение. Интересно, так это или нет?
И тут Таня сотворила то, чего никак от себя не ожидала. И за что совсем недавно осуждала родную дочь. Она быстренько вытащила из машины выстиранное белье, которое собиралась повесить, когда вернется из больницы, и помчалась по лестнице на второй этаж. Через супружескую спальню выскочила на веранду, она же лоджия — на кой черт Ленька ее застеклил? — и с хозяйственной сосредоточенностью стала вешать белье. Не забывая прислушиваться к тому, о чем говорят на соседней веранде.
Да что там не забывая! Она поднялась сюда именно подслушать, о чем будут говорить на Машиной половине. Белье — лишь предлог. Самообман. Мало ли что белье вполне могло пару часов полежать в машине.
Честно говоря, ее вовсе не интересовал Валентин. Но зато Тане хотелось услышать реакцию Маши на его предложение… Слишком все между жильцами этого двора перепуталось. Таня отчего-то решила, что ее сестра любит Каретникова. В таком случае у Валентина не было никаких шансов, а если она все это выдумала, то, кто знает, может, Маша ответит согласием на предложение подполковника, и тогда… А что наступит тогда?
Тогда Таня, так и быть, простит свою сестру и поверит, что между ней и Леонидом все произошло случайно. Как несчастный случай. И они вовсе друг друга не любят… Странно, что Таня готова была примириться с изменой сестры только в случае, если она не любит Каретникова… Ну и дела!
Да она просто непорядочная женщина, если отказывает сестре в таком чувстве, как любовь. То есть не возражает: пусть любит кого угодно, только не того, кто принадлежит ей.
Хорошо, что продолжалось лето, и стеклянные рамы лоджии подняты, и Маша сидела, как всегда, со Светкой за столом. Чаевничали. Или кофейничали. А такое-то слово есть? С какими-нибудь очередными сырниками. И ведь едят, не полнеют. Причем обе, а вот у Тани уже наметился животик.
— Я, пожалуй, пойду, — услышала она голос Светланы. — А то я у тебя уже прописалась. Прижилась. Раньше у богатых барынь были такие старушки, которых называли приживалками.
Маша засмеялась, но как-то без энтузиазма, и Таня подумала, что ссора с младшей сестрой, то есть с ней, ее всерьез гнетет.
— Ничего себе напридумывала! — сказала Маша. — Приживалка. Что бы я делала без тебя? После всех этих неприятностей. Тихо скончалась бы на своей половине, никто бы и не узнал.
— Я — напридумывала, а ты нет! — возмутилась Света. — С чего, интересно, тебе кончаться, такой молодой и здоровой? Всеми любимой.
— Любимые тоже умирают.
— Ну, раз о смерти заговорили, значит, мы в печали. Может, глицинчику выпьешь? Он слабенький…
— Или, может, обратимся к врачу? Ничего я не хочу! — пропела Маша. — Раньше я все думала, вот Николка приедет… Не так уж много вокруг нас людей, которые любят бескорыстно… А он написал, в этом году вряд ли получится…
Голос Маши дрогнул.
«На меня намекает, — подумала Таня. — Я и в самом деле люблю ее корыстно: чтобы и плечо рядом, и сестра заботливая, и чтобы никаких хлопот не доставляла».
Она ощущала себя неуютно. Наверное, как режиссер, у которого актеры в день генеральной репетиции говорили не то, двигались по сцене не так, да к тому же замешкался за кулисами один из ведущих актеров. Или его роль проходная? Как бы то ни было, он медлил со своим появлением. Наверное, стоял в коридоре, набирался сил перед решительным объяснением или тоже, как Таня, элементарно подслушивал?
Вошел в дом, а подружки и не слышали. Или у Маши опять была открыта входная дверь.
Явно, не слышали. Вон Светка говорит медленно, с ленцой, как человек, которого ничто иное не отвлекает. Неужели она права, и Валентин просто стоит и слушает?
— Можно подумать, у меня своего жилья нет.
Это Светлана. Все собирается уйти, но ей не хочется. Не обломится сегодня Валику походя услышать какой-нибудь секрет.
— Свою квартиру будешь сдавать, помогать молодой семье. Им сейчас много чего нужно.
— Оставь, с Олежкиными запросами, — имелся в виду зять, — это были бы так, деньги на сигареты!
Светлана недавно выдала замуж дочь и теперь частенько оставалась ночевать у Маши. Дома одной с непривычки было одиноко. Дочь жила с мужем у его родителей. Говорила, у тех такой огромный дом, что при желании можно не встречаться с родственниками месяцами.
— К тому же… Иной раз Славик у меня остается. У тебя ночевать он стесняется.
— Так бы сразу и сказала, что все дело в Славике…
— Здравствуйте, милые дамы!
Наконец-то решил нарисоваться. Жених! Таня представила себе, как Валентин раскланивается и всем целует руки. Маша рассказывала, что он из Петербурга, а там все такие воспитанные.
— Здравствуйте, королева! Чуть свет, и я у ваших ног! Света, похоже, опять заторопилась уходить домой.
— Спасибо, подружка, за доброту и ласку, за приют, мир вашему дому, пойдем к своему. Пока, Валик, ни пуха ни пера тебе.
— Погоди-ка, Света, мы еще с тобой не обо всем договорились! — сердилась Маша, а Таня догадывалась, что она просто не хочет оставаться с Валентином наедине.
— На работе договорим, — не сдавалась та. — И вообще, ко мне должен пациент прийти.
— На дом? Не придумывай!
— Вот еще, стану я придумывать!
— Ну хорошо, уходи, раз ты такая! Только, Свет, поставь, пожалуйста, цветы в вазу… Ваза в серванте в гостиной…
— Знаю, найду, — послышался удаляющийся голос Светланы.
— Спасибо за розы, милый.
Вроде и слово ласковое сказала, а прозвучало оно у нее как-то по-дежурному.
— Машенька!
Голос мужчины прозвучал тише. Видимо, он отошел зачем-то на другой конец веранды. Или потянулся за Машей, но Таня его услышала; прежде ей никогда не доводилось подслушивать, а тут попробовала, и понравилось, даже оторваться не может. То-то стыда не оберешься, если кто-то из говоривших заглянет на ее веранду.
Подумала так и покачала головой, будто сама с собой беседуя. Никто ее здесь не заметит, потому как тем двоим сейчас не до нее и вообще ни до кого. Особенно Валентину.
Он проговорил с отчаянием:
— Маша, ты даже не смотришь на меня. Я тебя чем-нибудь обидел?
— Ничем ты меня не обидел, — послышался голос Маши, — просто у нас в доме неприятности: Танин муж лежит в больнице. Видишь, мне сейчас не до праздника.
— Но при чем здесь чей-то муж?
— Не чей-то, а муж сестры, — поправила Маша.
— Но не твой же. Для тебя — так, седьмая вода на киселе.
«Ох, как ты не прав! — злорадно подумала Таня. — Этот больной нам очень даже близок. Мы его сами и в больницу отвозили, и лекарства приносим, чтобы, не дай Бог, каких осложнений не было…»
Но тут же ей захотелось самой себе дать пощечину: чего она опять злобствует? Просто не Таня, а мегера какая-то! И, услышав голос Маши, опять стала слушать.
— Это я во всем виновата: позволила тебе за черту зайти.
— За какую черту?
— Ту самую, за которой кончаются легкие, необременительные отношения и начинается ответственность…
— Только не про ответственность! — перебил ее Валентин. — Я с детства слышу про нее. Неужели всякий, кто женится, уверен, что это непременно на всю жизнь. Ты ведь такую ответственность имела в виду? Что поделаешь, все мы рискуем. Брак — это не гарантийная мастерская.
— Но-но, подполковник, не передергивайте карты! Когда мужчина идет с женщиной в загс, он вступает в определенные отношения, в которых без понятий «ответственность», «долг» и брака не получается. Тебя ведь никто не заставлял это делать? Значит, отвечай за базар, как говорят крутые мэны. Кстати, в твоей формуле ты такое составляющее, как долг, не предусмотрел, правда же?
— Маша, тебя послушать, так в стране надо запретить разводы! — с возмущением проговорил Валентин. — И это было бы не слишком оригинально, потому что наше воинское начальство только недавно стало закрывать на разводы глаза. Раньше это могло стоить офицеру не только очередной звезды, но карьеры вообще!.. Ты так со мной разговариваешь, будто я пришел предложить тебе что-то недостойное. Я ведь просто хотел сказать: Маша, будь моей женой. Неужели в этой фразе есть что-то обидное для любой женщины?.. Постой, но ведь ты, кажется, говорила что-то о своей ответственности… передо мной? И в чем же она заключалась?
— Я не должна была позволять тебе влюбляться в меня. Разве вообще я похожа на роковую женщину, которая разрушает чужие семьи?
«Кто от этого застрахован?» — со странной горечью подумала Таня.
— Нет, — кажется, смешался Валентин, — но я всегда считал, что женщины хотят замуж…
— Не все женщины, — возразила Маша своему любовнику, который всерьез вознамерился стать ее мужем.
«А если и хотят, то вовсе не за любого», — докончила за сестру мысль Татьяна.
— Интересно было бы посмотреть на твою тайную любовь, — вдруг сказал Валентин.
— Какую такую любовь? — спросила Маша.
— Ту, из-за которой ты мне отказываешь.
— Нет у меня никакой любви, — вяло отговорилась Маша. — Ну чего тебе неймется? Все ведь было хорошо. Никто нам не мешал, ничего я от тебя не требовала…
— А я хочу, чтобы требовала! — заупрямился он.
— Тогда я требую, товарищ Векшев, чтобы вы оставили меня в покое со своей женитьбой. Не хочу и не буду!
Сказала вроде в шутку, а в голосе как стон прозвучал.
— Ты — странная женщина, — медленно проговорил он. — И надо же, чтобы именно такая запала мне в душу, лишила сна и покоя…
— Вот уж не ожидала, что ты такой чувствительный.
— А ты — жестокая.
— Прости, жизнь меня не баловала, а она, как известно, формирует характер.
Таня, которая теперь все время слышала в голосе Маши надрыв и скрытое рыдание, замерла с мокрым пододеяльником посреди веранды: а ведь это она постаралась, из-за нее у сестры такое настроение… Устроила Маше истерику, обвинила в предательстве… Комплекс у нее, что ли, вырос. Прямо все ее предают, несчастную Танечку! Не хватило силенок быть до конца благородной. Сказала «а», говори «б». То, видите ли, она все сестре прощает, то не прощает. Собака на сене!
Неизвестно, кто из двух сестер порядочнее. Ведь Маша могла бы дать согласие на предложение Валентина, жила бы с ним, как говорится, горя не зная. Молодой — кажется, на три года моложе Маши, — перспективный. Может, до генерала бы дослужился. И была бы Маша генеральша, замужняя женщина, а не одиночка, которую и защитить-то некому.
И она могла бы ничего Тане не рассказывать, но, наверное, не хотела больше таиться. Потому что переживала. И год назад у нее не было Валентина. Она много месяцев прожила одна, а тут Леня со своими ласками…
Если уж на то пошло, она могла ответить согласием и на предложение Леонида. Уж он бы постарался содержать ее по высшему разряду!.. Ну вот, теперь она вовсю оправдывает Машу.
Что же делать? Таня так стояла посреди веранды и вопрошала не то себя, не то небо. И не находила ответа. Значит, ей надо всех простить? Или она — мать Тереза?
Оказывается, люди, которые сурово относятся к провинившимся близким, не только сами несчастны, но и делают несчастными окружающих. Тешат свою гордыню…
Но ведь как часто бывают несчастны и те, кто все обиды прощает. Взять хотя бы жену Валентина. Наверняка она догадывается об эскападах мужа, но ведь не уходит от него, терпит. Надеется, что он перебесится и к ней вернется. Или уж вообще нет элементарной гордости.
А что делать Валентину? Маша тоже хороша. Не напоминает ли она чем-то младшую сестру. Одна талдычит про предательство, а другая — про долг, и в конце концов каждая думает только о себе…
Таня больше не вслушивалась в разговор сестры и ее любовника, а привычно нырнула в прошлое, только совсем раннее, до-Мишкин период, как шутливо называли его обе сестры.
В десятом классе Машу вызвали в школу. Не только одну Машу, а родителей всех тридцати учеников класса «Б», в котором училась Таня. Тридцать десятиклассников, все как один, в знак протеста прогуляли урок химии. Их классная руководительница, учительница географии, даже не знала, что родители Татьяны Вревской погибли, и когда в школу пришла Маша, то Мария Федотьевна, класс-ручка, сухо сказала:
— Я просила прийти родителей.
— А я и есть родитель, — в тон ей ответила Маша. — Говорите, я вас слушаю.
— Я не собираюсь обсуждать серьезные вопросы с девчонкой, которая сама недавно окончила школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32