— Конечно, иди, — спохватилась Таня. У двери дочь опять приостановилась:
— Между прочим, мама, с этой стрижкой и макияжем ты помолодела лет на десять.
— Спасибо, дорогая, — улыбнулась Таня. — Спокойной ночи, пусть тебе приснится… кто-нибудь хороший, а я сейчас со стола приберу и тоже лягу.
Лечь-то она легла, а вот сна все никак не было. Какое-то странное чувство не давало уснуть. Что-то она не поняла, что-то важное не узнала. Словно окружающие ее люди сговорились не волновать ее и потому скрывали от нее нечто важное, а из-за незнания его Таня вела себя не так, как надо, и делала совсем не то, что должна была бы делать. И это ощущение незнания и непонимания нисколько не делало ее жизнь легче, то есть давало противоположный результат от задуманного ее близкими.
К примеру, не сказала Маша, что Каретников к ней приходил. Себя предлагал. Это на поверхности. Но что-то в этом было еще, Саша говорила… нет, наверное, девчонка что-то не так поняла. Рассказала неправильно. Не может же быть, что Маша… что у нее с Леонидом… Вот и получается, что из-за недостатка информации она додумывает события, и от этого становится еще хуже.
Не думать! Просто запретить себе размышления на эту тему. Завтра утром можно будет пойти к Маше и все узнать. Маша никогда не была врушей…
Не была, да вот стала!
Таня вся извертелась на их с Леонидом двуспальной кровати. Не будь так поздно — Маша со Светланой, наверное, давно уже спали, — она побежала бы к сестре, чтобы та ее успокоила. Развеяла ее сомнения… Маленькая девочка ждет, чтобы ее погладили по головке. Она не готова к кардинальным переменам в своей жизни, которые вполне могут произойти, узнай она всю правду.
Таня не знала, что в другой половине коттеджа не спали.
Стороннему наблюдателю, точнее, слушателю или той же Тане, если бы она все же надумала проведать сестру, открылась бы истина. Но вряд ли она дала бы ей спокойствие.
Маша со Светой вовсе не спали. Они лежали рядом на такой же двуспальной кровати, просто каждая под своей простыней, и негромко разговаривали. Не потому, что их мог кто-то подслушать, а по извечной привычке людей ночью невольно понижать голос.
— Представь себе, — говорила, всхлипывая, Маша, — он появился на пороге моего кабинета. Бледный. Руку к себе прижимает. Я еще хотела съехидничать, что Леонид из себя Наполеона изображает, а он вдруг стал падать лицом вниз. Хорошо, Майечка встала из-за стола — ей в регистратуру выйти понадобилось, — успела его подхватить. Позвали Вадика, хирурга, оказали первую помощь, а там и «скорая» подъехала.
— И ты вместе с ним на «скорой» поехала?
— Конечно. Во-первых, я врач, а во-вторых, родственница…
— Машка, ну что ты передо мной-то выделываешься! Без тебя бы его до больницы не довезли!
— Я подумала: он в машине очнется и подумает, что его все бросили. Его и так никто не любит. Он, конечно, храбрится, говорит, что ему все по фигу, но я-то знаю… Ты не представляешь, какой он уязвимый!
— Он подумал бы, что его ТЫ бросила, — с нажимом подсказала Светлана.
— Не дави на меня, Светка, я и сама не пойму, что в нем нашла. Сравни их хотя бы внешне: Валентина и Леонида. Один — красавец мужчина, высокий, стройный, положительный…
— Потому и от семьи гуляет.
— Погоди, не ехидничай. А другой — тот, кто никогда не будет моим. Муж сестры, ради которой я не только мужчину, жизнь отдам!
— Умоляю, Маруся, только без патетики. По мне, так она всегда смахивает на истеричку. И вы все с ней носитесь: бедная Таня! Я видела, как твоя младшая сестра на своего бывшего мужа смотрела!
— Ну и что, — пожала плечами Маша. — Любит одного, живет с другим. Разве для нашей жизни это редкость?
— Тем более поговори с ней…
— Никогда в жизни! — вскричала Маша. — Я бы скорее сказала Тане, что Ленька ко мне пристает, этим и себе, и ему бы все пути отрезала. Пусть бы за ним последила, скандальчик устроила, может, он от меня бы и отстал.
— Говоришь, а сама в это не веришь, — усмехнулась Света.
— Поверишь тут! Ну почему я такая невезучая?
— Вот-вот, поразмышляй, почему ей все, а тебе — ничего.
— Какое там — все? Бедная девочка очень несчастна.
— О бедной девочке потом. Он приходил в себя или нет?
— Лучше бы не приходил, — опять заплакала Маша. — Попросил, чтобы я его за руку взяла, и стал говорить, что он умирает, а перед смертью люди не лгут…
— Он действительно так плох?
— Выживет. Крови много потерял, но мы привезли его вовремя.
— И что он говорил?
— Бормотал: «Машенька, я плохой человек. Я много чего в жизни делал не так. Никого не любил… Просто не знал, что это такое. А с тех пор, как тебя узнал, покой потерял. Засыпаю — о тебе думаю, просыпаюсь — ты перед глазами стоишь…» В общем, говорил всякую сентиментальную ерунду.
Маша резко оборвала себя.
— Все, давай спать. Мне завтра на работу к восьми часам — я должна выспаться.
— Может, тебе снотворного дать?
— Еще чего, организм баловать! Заснет как миленький.
— Тебе видней, — улыбнулась Светлана. — Надо же, и со своим организмом разговаривает по-военному. Нахваталась у друзей в мундирах. Валентина теперь восвояси отправишь?
— Пусть пока покрутится возле меня. Если, конечно, не будет докучать предложениями руки и сердца.
— Другие женщины любовников поедом едят: женись да женись, а эта…
Светлана вздохнула по-бабьи.
— У меня такое предчувствие, что мы на пороге великого перелома.
— Типун тебе на язык, — нарочито сонно отозвалась Маша.
Она представилась подруге засыпающей, хотя вряд ли Свету это могло обмануть. Ей больше не хотелось говорить о том, что и так терзало ее, как коршун мультяшного Прометея. Она не догадывалась, что одновременно с сестрой пытается приказать себе: «Не думать! Больше об этом не думать!»
Но разговора сестры с подругой Таня слышать не могла, как и мыслей Маши, но заснуть все-таки смогла, а проснувшись утром, первым делом стала упаковывать пакет с продуктами для раненого мужа.
После перенесенных волнений пробудилась она довольно поздно и Машу дома уже не застала. Та ушла на работу. Почему-то и машину она оставила во дворе.
Машина оказалась незапертой, и Таня при ярком солнечном свете еще раз обследовала ее салон на предмет наличия пятен крови. И ничего подобного не нашла. Но Маша так красочно живописала: весь салон в крови! Кто ее тянул за язык?
Конечно, она может теперь сказать, что все вымыла с утра пораньше, а на утверждение, что чехлы вовсе не были мокрыми, станет утверждать, что высушила их с помощью фена.
Но Таня не станет ловить ее на лжи. Значит, у Маши была какая-то причина, по которой она не сказала правду. И наверное, впопыхах выдумала эту историю, где концы с концами не сходятся. Пусть ее. Так ли уж важно, каким образом доставили в больницу Леню и как он возле Маши оказался. Странно другое: почему она плакала? А еще точнее, не тo, что она именно плакала, а КАК плакала. Отчаянно. Безнадежно. И при том уверяла, что рана Леонида не смертельная.
С другой стороны, если она увидела Каретникова раненным, в крови, без сознания, могла и заплакать. Наверное, боялась, что ее младшая опять без мужа останется. На этот раз, будучи вдовой…
Ответить на эти вопросы самой себе сейчас Тане все равно бы не удалось, но Маше она таки позвонила. Спросить, что можно нести Леониду, есть ли ограничения, и на ее вопросы сестра коротко ответила:
— Ему можно все.
— Маша, можно, я возьму твою машину? — спросила Таня.
— Во-первых, она вовсе не моя, а во-вторых, возьми, конечно. Техпаспорт лежит на журнальном столике. Да, а у тебя ведь нет доверенности.
— Я напишу ее сама, а твою подпись подделаю. Если что, скажешь, что это ты написала?
— Конечно, скажу!
И повесила трубку. Тане показалось, что она чем-то озабочена. Наверное, сестра как раз вела прием пациентов.
Но она ошиблась, потому что телефон зазвонил тут же, на этот раз звонила ей Маша.
— Прости, забыла спросить: у тебя нет запасных ключей от Лениного «форда»? А то надо бы его отогнать домой. Он стоит под зданием клиники. Вчера охранники разрешили его поставить, но сегодня главный уже намекал мне, что машину пора убрать.
— Хорошо, — сказала Таня, — вначале я заеду к Лене в больницу, а потом завезу тебе ключи. Ты можешь сама пригнать машину к дому.
— Сделаем лучше так, — предложила Маша, — ты пригонишь мою… вернее, твою машину, а домой поедешь на «форде»…
— Не хочу и слушать, — рассердилась Таня, — твои оговорки, чья машина. Твоя, поняла? Если это тебя так напрягает, когда-нибудь потом отдашь мне за нее деньги. Мы же договаривались!
— В самом деле, не будем спорить, — согласилась Маша; машину ей хотелось иметь. — Раз уж мы все равно ее купили.
Вот только, как она объяснит то, что Ленина машина оказалась возле здания клиники? Может, сказать, что к зданию ее подогнал кто-то из охранников по ее просьбе? Тогда как Ленька оказался у Машиной «десятки»? Поставил рядом свою и упал возле Машиной? Попятно, Таня повторяется, но она все равно готова утверждать: Каретников не знал, что его жена купила машину сестре!
Глава четырнадцатая
Говорят, у родителей первые дети рождаются более крупными, но на примере Тани с Машей это правило можно было бы рассматривать как исключение, то, что обычно пишется в сноске со звездочкой.
Маша, на взгляд сестры, была росточка небольшого — всего метр шестьдесят пять, а Таня на целых десять сантиметров выше ее. Конечно, Мишка со своими метр восемьдесят пять подходил Татьяне по росту куда больше, чем Леня, который выше жены всего на два сантиметра. И заметно это, только если они стоят рядом босиком, а так обычно кажется, что она выше его. Прическа, каблуки, пусть и самые маленькие…
Что у Татьяны с головой? Чего вдруг она занялась этими подсчетами?
Ничего не вдруг. Все можно объяснить, если не закрывать глаза на правду. Танина ностальгия по прошлому вполне объяснима. Они с Ленькой все больше отдалялись друг от друга, вот она и цеплялась за что-то основательное. Вспоминала то время, когда она не чувствовала себя ненужной и одинокой. За ее жизнь с Мишкой.
Зря она все время талдычит, что разбитого не склеишь. Никто не разбивал их жизнь. Их просто насильственно друг от друга оторвали…
«Замечательная теория, не правда ли? Прямо хоть собирай вещи и возвращайся к бывшему мужу. А Маше оставить Леньку, раз уж они друг другу так по росту подходят! Если захотеть, можно объяснить самой себе все, что угодно!
Пожалуйста, Татьяна Всеволодовна, думайте о своих насущных делах!»
Маша оказалась права, к ее приходу Леню уже перевели в общую палату, где вместе с ним лежали еще пятеро мужчин. Таня подумала, что, наверное, она слишком лихо расправилась с деньгами, врученными ей супругом. А вдруг ему захочется лежать в отдельной палате, и она совершенно не представляла, сколько это может стоить.
Леонид, как видно, чувствовал себя более-менее сносно, потому что, увидев Таню, даже слегка помахал ей рукой: мол, я здесь. Но в остальном… Сейчас он не был похож на себя, бледный, заросший черной щетиной, с черными кругами под глазами.
Она прошла мимо кроватей, на которых лежали или сидели другие мужчины, которые проводили ее заинтересованными взглядами.
Таня могла, конечно, в угоду Леньке, который привык видеть ее куда менее яркой, чем теперь, вернуться к своему прежнему облику, но ей не хотелось больше идти на поводу ни у кого. Пусть и Леня принимает ее такой, какая есть, вернее, такой, какой она хочет быть. Даже в этом белом халате, отглаженном и затянутом белым же пояском, — чего-чего, а в их доме халаты не дефицит.
Все труднее оказывается держать в руках это ее новое «я», неуместно себялюбивое и эгоистичное. О чем думает Татьяна, будучи в этом храме Гиппократа!
— Первый раз в жизни я в больнице, представляешь, — проговорил Леонид почти весело и кивнул на капельницу: — А уж чужой крови и так называемого физраствора в меня столько закачали, что от горячей крови Каретникова остались одни воспоминания.
Он взглянул на нее доброжелательно.
— А ты знаешь, я был не прав. Что поделаешь, привык к тебе той, а теперь надо привыкать к совершенно другой. Но такой облик тебе идет больше. Ты и похорошела, и помолодела…
Кажется, разбавили не только кровь Каретникова, но и его собственнический инстинкт. Впервые она услышала от него подобный комплимент.
— Погоди обо мне. — Таня наклонилась к мужу и поцеловала его, приятно удивленная такими изменениями. — Это же не я лежу в больнице. Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь?
— Торчу, понимаешь, здесь и удивляюсь, почему я до сих пор не умер.
— Вот ты пошутил!
— А кто стал бы горевать? — Он усмехнулся и посмотрел Тане в глаза.
Она на один миг смутилась и пробормотала по возможности искренне:
— Давай не будем обсуждать то, что, я надеюсь, произойдет еще не очень скоро.
— Но надеешься, что произойдет?
Вот так всегда, он обязательно все испортит. Опять он недоволен. Таня-то здесь при чем?
— Скажи, а ты знаешь, кто ударил тебя ножом? — спросила она; не потому, что ее это так уж интересовало, но чтобы поддержать разговор.
Лицо мужа в момент стало отчужденным.
— Какая тебе разница кто, — сказала он грубовато, — главное, не до смерти зарезали, и на том спасибо.
— Но как же… ты так спокойно об этом говоришь, будто тебе просто на ногу наступили. Наверное, и милиция станет тебя расспрашивать.
— Уже расспрашивала, — хмыкнул Леонид.
— И что ты сказал?
— Сказал, что бандиты напали. А я их в темноте не разглядел…
У Тани тоже испортилось настроение. Видит Бог, она хотела в сотый раз попробовать перейти с мужем на доверительные отношения. Чтобы он видел в ней не только домработницу и спальную принадлежность. Потому она сказала внешне спокойно и даже безразлично:
— Ну ладно, не хочешь — не говори. Тут я тебе продукты принесла.
Она стала выгружать пакеты в тумбочку у его кровати.
— Может, тебе хочется чего-нибудь вкусненького, так ты скажи. Я приготовлю.
— Пока я и сам не знаю, чего хочу. Не суетись. Ты же знаешь, я до жратвы не очень жадный. И не привередливый. К тому же ты так готовишь, что любое блюдо становится шедевром…
Это он спохватился, что слишком резок с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32