https://wodolei.ru/catalog/unitazy/vstroennye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Женщины оставили горшок каши для тех, кто следит за огнем и водой. Я
немного поел, а затем проспал большую часть второй половины дня.
После того, как стемнело, молодые люди, ответственные за огонь,
развели опять костер, и цикл поедания пейота начался вновь. Он примерно
шел по тому же порядку, что и предыдущей ночью, и кончился на рассвете.
В течение всей ночи я старался наблюдать и записывать каждое
отдельное движение каждого из семи учатсников в надежде раскрыть малейшую
форму видимой системы словесной или бессловесной связи между ними. Однако,
в их действиях не было ничего, что указывало бы на скрытую систему.
В начале вечера цикл поедания пейота возобновился опять. К утру я
знал, что потерпел полную неудачу в попытках найти ключи, указывающие на
скрытого лидера, или раскрыть хоть какую-нибудь форму скрытой коммуникации
между ними или какие-либо следы их системы соглашения. Весь остаток дня я
сидел, приводя в порядок свои записи.
Когда мужчины собрались опять для четвертой ночи, то я каким-то
образом знал, что эта встреча будет последней. Никто ничего об этом не
говорил мне, однако я знал, что на следующий день они все разъедутся. Я
вновь сел у воды, и каждый занял свое место в том порядке, какой был
установлен ранее.
Поведение семи человек в кругу было повторением того, что я видел три
предыдущие ночи. Я ушел в наблюдение за их движениями, также, как я делал
ранее. Я хотел записать все, что они делали, каждое движение, каждый жест,
каждый звук...
В какой-то момент я услышал своего рода гудение в ушах. Это было
обычным звоном в ушах, и я не придал ему значения. Гудение стало громче,
однако оно все еще было в границах моих телесных ощущений. Я помню, что
стал делить свое внимание между людьми, за которыми я наблюдал, и звуком,
который я слышал. Затем в определенный момент лица людей стали, казалось,
ярче; как будто бы включили свет. Но это было не совсем так, как если бы
включили электрический свет или зажгли лампу, или как если бы их лица
освещал свет костра. Это скорее было похоже на люминисценцию, розовое
свечение, очень размытое, но заметное с того места, где я сидел. Гул,
казалось, увеличился. Я взглянул на подростка, который был со мной, но тот
спал.
К тому времени розовое свечение стало еще более заметным. Я взглянул
на дона Хуана. Его глаза были закрыты; так же были закрыты глаза у дона
Сильвио и у мочо. Я не мог видеть глаза четырех молодых людей, потому что
двое из них склонились вперед, а двое сидели спиной ко мне.
Я еще больше ушел в наблюдение. Однако, я еще полностью не понял, что
я действительно слышу гудение и действительно вижу розовое свечение,
охватывающее людей. Через минуту я сообразил, что размытый розовый свет и
гудение были очень постоянны. Я пережил момент сильнейшего замешательства,
а затем мне пришла в голову мысль, ничего общего не имеющая с окружающим и
происходящим, как и с той целью, которую я поставил себе, находясь тут. Я
вспомнил одну вещь, которую моя мать сказала мне, когда я был ребенком.
Мысль была отвлекающей и очень неуместной; я попытался отогнать ее и
вновь заняться наблюдением, но не мог этого сделать. Мысль возвращалась.
Она становилась сильнее и более требовательной, и затем я явно услышал
голос моей матери, которая позвала меня. Я услышал шлепанье ее тапочек и
затем ее смех. Я оглянулся, ища ее. Мне представилось, что благодаря
какому-то миражу или галлюцинации я понесусь сейчас во времени и
пространстве и увижу ее, но я увидел только сидящего подростка. То, что я
увидел его рядом с собой, встряхнуло меня, и я испытал короткий момент
легкости и трезвости.
Я опять посмотрел на группу мужчин. Они совсем не изменили своего
положения. Однако свет пропал и также пропало гудение у меня в ушах. Я
почувствовал облегчение. Я подумал, что галлюцинация, в которой я слышал
голос своей матери, прошла. Ее голос был таким ясным и живым. Я вновь и
вновь думал, что на мгновение этот голос чуть не поймал меня. Я мельком
заметил, что дон Хуан смотрит на меня, но это не имело значения.
Меня гипнотизировало воспоминание о голосе моей матери, позвавшем
меня. Я отчаянно старался думать о чем-либо другом. И потом я вновь
услышал ее голос так ясно, как если бы она стояла у меня за спиной. Она
позвала меня по имени. Я быстро повернулся, но все, что я увидел, так это
силуэт хижины и кустов за ней.
То, что я услышал свое имя, привело меня в глубокое замешательство. Я
невольно застонал. Я почувствовал себя холодно и очень одиноко и начал
плакать. В этот момент у меня появилось ощущение, что я нуждаюсь в ком-то,
кто бы обо мне заботился. Я повернул голову, чтобы посмотреть на дона
Хуана; он смотрел на меня. Я не хотел его видеть и поэтому закрыл глаза. И
тогда я увидел свою мать. Это не был мысленный образ моей матери так, как
я обычно о ней думал. Это было ясное видение ее, стоящей рядом. Я
почувствовал отчаянье. Я дрожал и хотел убежать. Виденье моей матери было
слишком беспокоящим, слишком чуждым тому, что я искал на этом пейотном
собрании. Однако не было, пожалуй, способа избежать этого.
Вероятно, я мог бы открыть глаза, если б действительно хотел, чтоб
видение исчезло, но вместо этого я стал его детально рассматривать. Мое
рассматривание было больше, чем простое смотрение на нее; это была
подсознательная скурпулезность и тщательность. Очень любопытное чувство
охватило меня, как если б это было внешней силой, и я внезапно
почувствовал ужасающую тяжесть любви моей матери. Когда я услышал свое
имя, я как бы разорвался; память о моей матери наполнила меня нервозностью
и меланхолией, но когда я рассмотрел ее, то я понял, что никогда не любил
ее. Это было шокирующее открытие. Мысли и видения хлынули на меня, как
обвал. Видение моей матери должно быть тем временем исчезло. Оно более не
было важным. Я не был более заинтересован в том, что там делали индейцы.
Фактически, я забыл о митоте. Я был погружен в серию необычных мыслей;
необычных, потому что это было больше, чем просто мысли; это были
законченные единицы ощущений, являвшихся эмоциональными определенными и
бесспорными доказательствами истинной природы моих взаимоотношений с моей
матерью.
В определенный момент приток этих необычных мыслей прекратился. Я
заметил, что они потеряли свою текучесть и свое качество целостных единиц
ощущения. Я начал думать о других вещах. Мой мозг запинался. Я подумал о
других членах моей семьи, но эти мысли не сопровождались уже видениями.
Тогда я взглянул на дона Хуана. Он стоял. Остальные мужчины тоже стояли, и
затем они все пошли к воде. Я подвинулся и толкнул паренька, который все
еще спал.
Я рассказал дону Хуану всю последовательность моих поразительных
видений почти сразу же, как только мы сели в мою машину. Он засмеялся с
большим удовольствием и сказал, что мое видение было знаком, указанием
таким же важным, как и мой первый опыт с мескалито. Я вспомнил, что дон
Хуан истолковал те реакции, которые я имел, когда впервые попробал пейот,
как первостепенной важности указания; фактически, благодаря этому он и
решил учить меня.
Дон Хуан сказал, что в течение последней ночи митота, мескалито так
явно указал на меня, что все были вынуждены повернуться ко мне и
поэтому-то он и смотрел на меня, когда я взглянул в его сторону.
Я захотел узнать его истолкование моих видений, но он об этом не
хотел говорить. Он сказал, что что бы там я ни увидел - это чепуха по
сравнению с указанием.
Дон Хуан продолжал говорить о том, как свет мескалито покрыл меня и
как все это увидели.
- Это действительно было кое-что, - сказал он. - я, пожалуй, не мог
бы потребовать лучшего знака.
Мы с доном Хуаном явно шли по двум разным проспектам мысли. Он был
занят важностью тех событий, которые он истолковывал, как указание, а меня
занимали детали того, что я увидел.
- Мне нет дела до указаний, - сказал я, - я хочу знать, что такое
случилось со мной.
Он сделал гримасу, как если бы был огорчен, и оставался минуту очень
неподвижным и окаменевшим. Затем он взглянул на меня. Его тон был очень
полон силы. Он сказал, что единственно важным моментом было то, что
мескалито был так благосклонен ко мне и покрыл меня своим светом, и дал
мне урок, хотя я не сделал со своей стороны для этого никаких усилий, а
просто находился поблизости.



4

4 сентября 1968 года я поехал в Сонору навестить дона Хуана. Выполняя
его просьбу, которую он сделал в мой предыдущий визит к нему, я по пути
остановился в Ермосильо, чтобы купить ему самогонку из листьев агавы под
названием баканора. В этот раз его просьба показалась мне очень странной,
поскольку я знал, что он не любит пить, однако я купил четыре бутылки и
сунул их в ящик вместе с другими вещами, которые я вез ему.
- Зачем ты купил четыре бутылки? - сказал он, смеясь, когда я открыл
ящик. - я просил тебя купить мне одну. Наверно, ты подумал, что баканора
для меня, но это для моего внука Люсио, и тебе нужно будет дать это ему,
как если б это был твой собственный подарок.
Я встречался с внуком дона Хуана двумя годами раньше; ему было тогда
28 лет. Он был очень высокий - выше 180 см, и всегда был экстравагантно
хорошо одет для своих средств и по сравнению с окружающими его. В то
время, как большинство индейцев яки носили джинсы, соломенные шляпы и
домашнего изготовления сандалии - гарачес, - одежду Люсио составляли
дорогой черной кожи жилет со множеством черепаховых пуговиц, техасская
ковбойская шляпа и пара сапог с монограммами и ручной отделкой.
Люсио был обрадован получением самогонки и немедленно утащил бутылки
в дом, очевидно, чтобы их убрать. Дон Хуан значительно заметил, что
никогда не следует прятать напитки и пить их одному. Люсио ответил, что не
прячет их, а убирает до того вечера, когда он пригласит своих друзей и
выпьет с ними.
Тем же вечером, около семи часов, я вернулся к дому Люсио. Было
темно. Я смутно разглядел силуэты двух людей, стоящих под деревом. Это был
Люсио и один из его друзей, которые ждали меня и провели в дом при свете
карманного фонарика.
Дом Люсио представлял собой саманное неуклюжее сооружение с земляным
полом и двумя комнатами. Длиной он был около 12 метров и поддерживался
довольно тонкими деревянными стойками из мескайтового дерева. Он имел, как
и дома всех индейцев яки, плоскую покатую крышу и рамаду, которая
представляет собой своего рода веранду вдоль всей фронтальной части дома.
Крыша рамады никогда не бывает покатой; она делается из прутьев, уложенных
с промежутками так, что крыша дает достаточно тени и в то же время
позволяет воздуху свободно циркулировать.
Когда я вошел в дом, то я включил свой магнитофон, который был у меня
в портфеле. Люсио представил меня своим друзьям. Включая дона Хуана, в
доме было восемь мужчин. Они сидели кто где в центре комнаты под ярким
светом бензиновой лампы, свисавшей с перекладины потолка. Дон Хуан сидел
на ящике. Я сел лицом к нему на краю трехметровой скамьи, сделанной из
толстой доски, прибитой к двум чурбакам, вкопанным в землю.
Дон Хуан положил свою шляпу на землю рядом с собой. Свет бензиновой
лампы делал его короткие седые волосы сверкающе белыми. Я взглянул ему в
лицо. Свет также подчеркнул глубокие морщины на его шее и лбу и заставил
его выглядеть темнее и старше.
Я взглянул на остальных мужчин. При зеленовато-белом свете бензиновой
лампы все они выглядели усталыми и старыми.
Люсио обратился ко всем по-испански и сказал громким голосом, что мы
сейчас разопьем бутылку баканоры, которую я привез ему из Ермосильо. Он
пошел в другую комнату, принес бутылку, открыл ее и передал ее мне вместе
с маленькой жестяной чашкой. Я налил очень немного в чашку и выпил.
Баканора оказалась много более густой, чем обычный самогон, да и крепче
тоже. Я закашлялся. Я передал бутылку и каждый налил себе небольшую дозу,
каждый, за исключением дона Хуана. Он просто взял бутылку и поставил ее
перед Люсио, который был последним по кругу.
Все обменялись замечаниями о богатом букете и вкусе содержимого этой
бутылки, и все согласились, что напиток, должно быть, приготовлялся высоко
в горах Чихуахуа.
Бутылка прошла по кругу еще раз. Мужчины облизали губы, повторили
свои похвалы и начали живой разговор о заметной разнице между самогоном,
изготовляемым около Гуадалахара и тем, что приходит с высот Чихуахуа.
Во время второго круга дон Хуан опять не пил, и я налил себе лишь на
глоток, но все остальные наполнили чашку до краев. Бутылка прошла третий
круг и опустела.
- Принеси остальные бутылки, Люсио, - сказал дон Хуан.
Люсио, казалось, колебался, и дон Хуан, как бы невзначай, объяснил
остальным, что я привез четыре бутылки для Люсио.
Бениньо, молодой человек в возрасте Люсио, посмотрел на портфель,
который я бессознательно поставил позади себя, и спросил, не являюсь ли я
продавцом самогона. Дон Хуан сказал, что это не так и что я приехал
навестить его.
- Карлос изучает мескалито, и я его учу, - сказал дон Хуан. Все
взглянули на меня и вежливо улыбнулись.
Бахеа, дровосек, небольшого роста тощий человек с острыми чертами
лица, пристально смотрел на меня секунду, а затем сказал, что кладовщик
обвинял меня в том, что я шпион американской компании, которая собирается
открыть рудники на земле яки. Все реагировали, как будто не причастны к
подобному обвинению. Кроме того, они все недолюбливали кладовщика, который
был мексиканцем или, как говорят яки, йори.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38


А-П

П-Я