Напротив, отсутствие у него большого сексуального опыта как-то успокоило меня, ибо означало, что мне не придется соответствовать изо всех своих слабых сил. Для меня в сексе главное — человеческое тепло и нежность , а не множественные оргазмы. А нежности и тепла Гасу было не занимать.С ним я проскочила долгий, скучный этап узнавания и постепенного сближения и сразу перешла к влюбленности.Поэтому я горько сожалела о необходимости ехать в гости к маме и попусту тратить время, которое могла бы провести если не вдвоем с Гасом, то хотя бы рассказывая о нем знакомым.Единственное, что делало предстоящий визит более или менее сносным, — компания Дэниэла. У мамы дома я не смогу говорить о Гасе, но в поезде по пути туда и обратно у меня будет время пошептаться с Дэниэлом.В четверг после работы я встретилась с Дэниэлом, мы спустились в метро и отправились в долгий путь до конечной по Пиккадилли-лайн.— На этот вечер я могла бы придумать себе занятие поинтересней, чем ехать на край света с визитом к маме, — ворчала я, пока мы, стоя, тряслись в битком набитом поезде, где воняло мокрыми пальто, а весь пол был заставлен портфелями и хозяйственными сумками.— Не забывай о папе, — напомнил Дэниэл. — Ты ведь и к папе в гости едешь. Разве это тебя не радует?— Да, конечно, но я с ним толком поговорить не смогу, пока она рядом. И еще ненавижу потом уезжать от него. Чувствую себя ужасно виноватой.— Люси, ты сама создаешь себе трудности, — вздохнул Дэниэл.— Знаю, — улыбнулась я, — а может, мне так больше нравится.Я не хотела, чтобы Дэниэл начал воспитывать меня прямо в вагоне метро, потому что знала, что толку в этом чуть, но Дэниэл из тех, кого легко остановить, если уж они закусят удила. А сколько дружб разбилось о скалы непрошеной помощи!Когда мы вышли из метро, было темно и холодно, а нам предстояла еще пятнадцатиминутная пешая прогулка до маминого дома.Дэниэл отобрал у меня сумку.— Господи, Люси, она весит не меньше тонны. Что там?— Бутылка виски.— Для кого это?— Да уж не для тебя, — хихикнула я.— Мог бы и сам догадаться. Мне ты ничего, кроме всякого хлама, не даришь.— Неправда! Разве плохой галстук я подарила тебе на день рождения?— Спасибо, хороший. Во всяком случае, по сравнению с прошлым годом это явный прогресс.— А что я тебе тогда подарила?— Носки. Ты всегда делаешь мне «папочкины подарки».— Что ты имеешь в виду?— Ну, галстуки, носки, носовые платки — такие вещи всегда дарят отцам.— Я не дарю.— Да? А что ты своему даришь?— Как правило, деньги. Иногда бутылку хорошего бренди. А тебе в этом году я собиралась купить что-нибудь особенное. Я хотела подарить тебе книгу…— Но у меня уже одна есть. Да, Люси, знаю, знаю! Этой шутке сто лет! — грубовато перебил меня он.— Ладно, прощаю тебе эту банальность! Но кое-что я простить тебе не могу. Ты погляди на женщин, с которыми встречаешься!— Люси! — рявкнул он так, что я испуганно вскинула на него глаза. Судя по голосу, он здорово разозлился, но тут же рассмеялся, недоуменно качая головой. — Люси Салливан, тебе слишком многое сходит с рук. Не понимаю, почему я до сих пор тебя не убил.— И я не понимаю, — задумчиво сказала я. — Я с тобой такая недобрая. А главное, я не имею в виду того, что говорю. Я вовсе не считаю тебя тупым. Да, вкус на женщин у тебя, по-моему, просто ужасный, и обращаешься ты с ними действительно скверно, но во всем остальном ты вполне приличный человек.— Вот расхвалила, дальше некуда, — ухмыльнулся Дэниэл.Мы шли мимо рядов маленьких, одинаковых домиков, похожих на коробки. Стало еще холоднее.Немного спустя Дэниэл заговорил:— Так для кого оно?— Что для кого?— Виски. Для кого?— Для папы, разумеется. Для кого же еще?— Разве он до сих пор поддает?— Дэниэл! Ты говоришь так, будто он совсем опустился, стал алкоголиком… В общем, ужасно.— Просто Крис говорил, что твой отец вроде как завязал.— Кто, папа? — презрительно скривилась я. — Папа бросил пить? Не смеши меня! С чего бы это?!— А маме ты что везешь?— Маме? — изумилась я. — Ничего.— Нехорошо как-то.— Нормально. Я никогда ей ничего не привожу.— Почему?— Потому что она работает. У нее есть деньги. А папа не работает, и денег у него нет.— И тебе никогда не приходило в голову купить ей хоть какую-нибудь безделицу?Я остановилась, встала перед Дэниэлом, чтобы преградить ему путь.— Слушай, ты, подхалим несчастный, — сердито начала я. — На день рождения, Рождество и День матери я дарю ей подарки, и хватит с нее. Может, ты таскаешь своей маме подарки при каждом удобном случае, а я — нет. И нечего пытаться заставить меня чувствовать себя плохой дочерью!— Я только хотел… ладно, неважно.У него был такой удрученный вид, что сердиться я уже не могла.— Хорошо, — тронув его за плечо, примирительно сказала я, — если тебе станет от этого лучше, я куплю ей торт, когда дойдем до магазина.— Не утруждай себя.— Дэниэл! Ты что, еще дуешься? Что это еще за шгучки — «не утруждай себя»?!— Да, — раздраженно буркнул он, — я попросил тебя не беспокоиться, потому что уже купил ей торт.Я попыталась возмутиться:— Дэниэл Уотсон, ты все-таки подхалим!— Вот и нет. Я просто воспитанный. Твоя мама приготовила для меня обед, и прийти с пустыми руками было бы невежливо.— Можешь называть это вежливостью, а я называю подхалимажем.— Ладно, Люси, — улыбнулся он. — Называй как хочешь.Мы свернули за угол, я увидела свой дом, и у меня екнуло сердце. Ненавижу этот дом. И приходить сюда ненавижу.Тут я спохватилась и строго сказала:— Дэниэл! Скажи при маме хоть слово про Гаса, и я тебя убью.— Будто я сам не понимаю, — обиделся он.— Вот и хорошо, что мы друг друга понимаем.— По-твоему, она не обрадуется? — желчно спросил Дэниэл.— Заткнись! 36 Я увидела, как в окне гостиной колыхнулась штора. Мама побежала открывать входную дверь раньше, чем мы успели нажать кнопку звонка.Я сразу же загрустила.Неужели ей больше нечего делать?— Входите, входите, добро пожаловать! — весело защебетала мама — само гостеприимство и любезность. — Вечер такой холодный, скорее в тепло! Как дела, Дэниэл? Какой ты молодец, что не побоялся долгой дороги и приехал к нам! Замерз? — спросила она, хватая его за руки. — Нет, вроде не очень. Снимайте пальто и проходите в дом, я только что поставила чайник.— Не знал, что нас ждет чайная церемония, — многозначительно и лукаво улыбнулся ей Дэниэл.— Перестань! — по-девчачьи звонко рассмеялась она, беззастенчиво строя ему глазки. — Ужасный человек, ужасный!Я засунула в рот два пальца и тихо захрипела.— Прекрати, — шепотом приказал Дэниэл. — Ты ведешь себя как капризный ребенок.Его слова разозлили меня, поэтому, когда мы сняли пальто в крохотной прихожей и оставили их на перилах лестницы, я сделала глупую гримасу и раз пятьдесят противным голосом произнесла: «Капризный ребенок».Потом мы немного подрались. Я пыталась ударить его, но он поймал мои запястья и держал крепко. Потом он смеялся надо мной, пока я лягалась и извивалась в его лапищах, стараясь вырваться, но не могла ослабить его хватку ни на дюйм, а он стоял как ни в чем не бывало и ухмылялся.Эта демонстрация мужской силы несколько растревожила меня. Будь на месте Дэниэла любой другой мужчина, потасовка вышла бы очень эротичная.— Ты, громила!Я знала, что он обидится, и была права, потому что он немедленно меня отпустил. И тут я испытала легкое разочарование. Извращенная я все-таки натура.Мы вошли в теплую кухню, где мама сновала вокруг стола, возясь с печеньем, сахаром и молоком.Папа, тихонько похрапывая, дремал в кресле. Пушистые белые волосы вихрами торчали над его головой. Я нежно пригладила их. Очки сидели на носу косо, и у меня болезненно сжалось сердце: я вдруг поняла, что папа похож на старика. Не на мужчину средних лет, не на пожилого, а на сухонького старичка.— Сейчас выпьете по большой чашке горячего чая и совсем отогреетесь, — сказала мама. — Люси, у тебя новая юбка?— Нет.— Откуда она?— Она не новая.— Я отлично слышу. Так откуда?— Ты все равно не знаешь.— А ты попробуй, скажи, — я ведь не такая старая перечница, как она думает, — звонко рассмеялась она, обращаясь к Дэ-ниэлу и через весь стол подвигая к нему блюдо с печеньем.— Кукай, — процедила я сквозь зубы.— Ничего себе название для магазина, а? — осклабилась она, притворяясь, что ей смешно.— Я же говорила, ты не знаешь.— Не знаю. И знать не хочу. Из чего она? — Мама помяла пальцами ткань.— Откуда мне знать? — огрызнулась я, вытягивая подол из ее клешней. — Если вещь мне нравится, я ее покупаю, а из чего она, мне все равно.— По-моему, чистая синтетика, — продолжая ощупывать юбку, заметила мама. — Смотри, смотри, искры летят!— Перестань!— А подол как обработан — малый ребенок лучше подрубил бы. Сколько, ты говоришь, ты за нее отдала?— Я ничего не говорила.— Ладно, так сколько же?Мне хотелось ответить, что этого я ей говорить не собираюсь, но я понимала, как по-детски это прозвучит.— Не помню.— Помнить-то ты помнишь. Тебе просто стыдно сказать мне. Наверняка цена несуразная и отдала ты намного больше, чем она того стоит. Да, Люси, деньги считать ты не умела никогда.Я стоически молчала.— Знаешь старую поговорку: дураку и его деньгам всегда не по пути.И снова мы все трое погрузились в тяжелое молчание. Я демонстративно не прикасалась к чаю, потому что готовила его мама.Вечно она будит во мне все самое дурное.Напряжение разрядил Дэниэл: он вышел в прихожую и вернулся с тортом, купленным для гостеприимной хозяйки.Разумеется, она пришла в телячий восторг и накинулась на Дэниэла, как кожная сыпь.— Вот это я понимаю — воспитанный человек! Спасибо, только зачем же было тебе тратиться? Увы, дела мои печальны, если моя собственная родная кровиночка пришла к матери с пустыми руками.— Это не от одного меня, а от нас обоих, — нашелся Дэниэл.— Подлиза, — едва слышно прошептала я через стол.— Вот как, — промолвила мама. — Что ж, Люси, спасибо. Только разве ты не знала, что в пост я шоколада не ем?— Но здесь нет шоколада, — слабо возразила я.— Шоколадный торт без шоколада не бывает, — ответствовала она.— Так заморозь его и съешь, когда кончится пост, — посоветовала я.— Он испортится.— Не испортится.— И вообще это противоречит душевному состоянию поста.— Ладно, ладно! Не ешь. Мы с Дэниэлом сами съедим.Торт раздора сиротливо торчал посреди стола, вдруг превратившись в нечто угрожающее вроде часовой бомбы. Если б я верила в сверхъестественные явления, то поклялась бы, что он тикает. Я знала, что быть съеденным ему не суждено.— Люси, а от чего ты отказалась ради поста?— Ни от чего! В моей жизни проблем и без того хватает, — уныло добавила я, надеясь дать ей понять, что речь идет о моем визите к ней. — Мне не нужно ни от чего отказываться.К моему удивлению, она не стала придираться, а посмотрела на меня почти… нежно. Но недолго.— Я приготовила твое любимое блюдо, — сказала она задушевно.А я и не знала, что у меня здесь есть любимое блюдо. Любопытно поглядеть, что она там такое настряпала.Но из чистой вредности я ответила:— Ой, мама, как здорово! Я и не знала, что тайская кухня тебе по силам.Мама обернулась к Дэниэлу с притворно-добродушным лицом, как будто я только что удачно пошутила.— О чем это она? «Тай», «дай»… Люси у нас всегда была девочка со странностями. Что «дай»? Мне и дать-то нечего — разве сходить наверх за старыми папиными галстуками в тон твоей юбке. Ему они все равно уже не нужны, — с горечью добавила она. — Он галстука с самой свадьбы не надевал.— Пшла ты, — невнятно раздалось из кресла. — Разве я не надевал галстук на похороны Мэтти Берка?Папа уже открыл глаза и озирал блуждающим взглядом кухню.— Папочка! — обрадовалась я. — Ты проснулся!— И восстали мертвые из праха, и явились живым, — язвительно прокомментировала мама папины отчаянные попытки сесть прямее.— Не восстали! — возразил он. — А вообще-то, это был не Мэтти Берк, а Лоуренс Моллой. Я тебе еще не рассказывал, Люси? Веселое было времечко, когда Лоуренс Моллой аж на два дня прикинулся мертвым, а мы все бодрствовали кто во что горазд. Вот самому Лоуренсу было не больно весело, когда до него дошло, что надо лежать, не шевелясь, в жестком деревянном ящике, не пить ни капли, только вдыхать пары, что от нас долетают. Выскочил он тогда из гроба и выхватил у кого-то бутылку. «Дай-ка мне», — говорит…— Замолчи, Джемси! — рявкнула мама. — У нас гость, и ему, я уверена, неинтересно слушать байки про твою пропащую молодость.— Я не рассказывал баек про мою пропащую молодость, — проворчал папа. — Лоренс Моллой воскрес всего года два тому назад… А, привет, сынок, — спохватился он, заметив Дэниэла. — Я тебя помню. Ты, бывало, приходил к нам играть с Кристофером Патриком. И длинный же ты тогда был — настоящая оглобля. Встань-ка, дай поглядеть, не стал ли с тех пор короче!Дэниэл неловко поднялся, с грохотом отодвинув стул.— Еще длиннее, кажется! — заявил папа. — Даже не думал, что это возможно.Дэниэл благодарно уселся на место.— Люси, — сказал папа, обратив наконец внимание на меня, — девочка моя дорогая, солнышко мое, я и не знал, что ты сегодня придешь. Почему ты не сказала мне, что она придет? — грозно спросил он у мамы.— Я тебе говорила.— Нет, не говорила.— Нет, говорила.— Да точно нет, как бог свят! Не говорила!— Тебе говори — не говори, все без толку! Все равно что со стеной разговаривать.— Люси, — продолжал папа, — я сейчас схожу наверх, приведу себя в божеский вид и вернусь, не успеешь ты и глазом моргнуть. Одна нога здесь, другая там.Он, покачиваясь, вышел из кухни. Я тепло улыбнулась ему вслед.— Он прекрасно выглядит, — сказала я.— Неужели? — холодно отозвалась мама.Последовала неловкая пауза.— Еще чаю? — спросила мама у Дэниэла, следуя доброй ирландской традиции все заминки в разговоре восполнять насильственным угощением.— Спасибо.— Еще печенья?— Нет, спасибо.— Кусочек торта?— Нет, правда, лучше не надо. Должен же я оставить место для обеда.— Да ладно тебе, ты ведь еще растешь.— Честное слово, не надо.— Ты уверен?— Мама, отстань от него! — рассмеялась я, вспомнив, что говорил Гас об ирландских матерях. — Так что у нас на обед?— Рыбные палочки, бобы и жареная картошка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64