И тогда хозяева, кеныровладельцы, как посоветовали, накрыли клетку темной тряпочкой. И произошло чудо. Кеныреечка заткнулась. Свет в клетку не проникает, откуда ей знать, что там рассвело? Она и помалкивает в тряпочку, то есть птичка получилась со всеми удобствами. Тряпочку снимут — поет, накинут — молчит. Согласитесь, такую кенырейку держать дома одно удовольствие.
Как-то позабыли снять тряпочку, — птичка сутки ни звука. Второй день — не пикнет! Хозяева нарадоваться не могли. И птичка есть, и тишина в доме.
А кеныреечка в темноте растерялась: не поймешь, где день, где ночь, еще чирикнешь не вовремя. Чтобы не попасть в дурацкое положение, птичка вообще перестала петь.
Однажды кеныреечка в темноте лущит себе семечки и вдруг ни с того ни с сего тряпка свалилась. Солнце в глаза ка-ак брызнет! Кеныреечка задохнулась, зажмурилась, потом прослезилась, прокашлялась и давай свистать позабытую песню. Стрункой вытянулась, глазки выпучила, тельцем всем содрогается, кайф ловит. Ух, она выдала! Пела о свободе, о небе, словом, обо всем том, о чем тянет петь за решеткой. И вдруг видит — е-мое! дверца клетки открыта! Свобода! Кеныреечка о ней пела, а она — вот она тут! Выпорхнула из клетки и давай по комнате кренделями! Села, счастливая, на подоконник перевести дух... Мама родная! Открыта форточка! Там свобода, свободнее не бывает! Вставлен в форточку кусочек синего неба, и в нем карнизом выше голубь сидит. Свободный! Сизый! Толстый! Ему бы ворковать о свободе, а он спит, дурак старый! Интересно, почему о свободе поют только те, у кого ее нет?
Кеныреечка подпрыгнула, и что ж она с ужасом видит?! За стеклом на карнизе сидит рыжий котяра и, как истинный любитель птичьего пения, в предвкушении облизывается.
Кенырейкино сердце шмыг в пятки и там «ду-ду-ду»... Еще немного, и свободно попала бы коту в пасть. На черта такая свобода — быть съеденным? Тьфу-тьфу-тьфу!
Кенырейка пулей назад к себе в клеточку, лапкой дверцу прикрыла, клювиком щеколду задвинула. Фу! В клетке спокойней! Решеточка крепкая! Птичке не вылететь, но и коту не попасть! Кенырейка на радостях зачирикала.
Кеныреечка, скажу вам, пела как никогда! Потому что близость кошки рождала вдохновение, решетка гарантировала свободу творчества. А это два необходимых условия для раскрытия творческой личности.
Стреляный воробей
Старый воробей, прислонясь к рваной калоше, обратился к собравшимся на помойке молодым воробьям:
— Ну, птенцы желторотые, что клювы разинули? Да, я тот самый знаменитый стреляный воробей Чирик Сорвиголова! Кое-кто норовит унести свой богатый опыт в могилу. А я жизнь прожил, можно сказать, стоя одной ногой в могиле, потому делюсь опытом, пока второй ногой с вами тут, а не обоими там. Если нет ко мне вопросов — отвечу на них подробно. Первый вывод, который сделал на собственной шкуре: с волками жить — не все коту масленица!
Летел как-то, знаете, с приятелями за город, на банкет. Свалка открылась на сорок персон. Вдруг с высоты птичьего полета видим: на полянке быки отношения выясняют. Два здоровенных бугая сшибаются лбами: мозг в мозг! Воробьи врассыпную, а я быков разнимать бросился... Цирк!.. Растащил и их... Потому что очнулся, быков никаких не вижу. Вообще ничего не вижу. Темнота. Вот так приполз к выводу: одна голова хорошо, а две лучше, если ты не между ними! С тех пор меня зовут Сорвиголова! Цирк!
Вы, конечно, хотите спросить: почему это у меня левый глаз дергается не так, как правый? Хороший вопрос. Отвечаю. Что нужно для соколиной охоты? Правильно. Сокол. А я тогда еще соколом был. Устроили, понимаешь, охоту на медведя. Уже думали все, уйдет косолапый! Тут я соколом на медведя р-раз! И в это время один охотник, сволочь, из двух стволов как даст крупной дробью!.. Медведь-то ушел. Я его грудью прикрыл. Три дробины принял на себя. Лежат дома в почетном углу, рядом с шашкой, которой меня рубанули казаки... Цирк! Какой вывод выведем на чистую воду? Помогая ближнему, держись от него подальше!
Остановлюсь подробнее на эпизоде с военными учениями. Точка. Тире... Точка... Тире... Тире... Точка... Нет, я не заговариваюсь! Просто блеснул знанием азбуки Морзе. Кстати, был у меня товарищ. Знал эту азбуку, как никто. Никто не знал, а он знал! И уважали все! Потому что никто не знал, а он знал! Как никто!.. Цирк! О чем это я? При чем тут Морзе?.. Заморозки... Ага! О военных учениях!
Меня пригласили в качестве наблюдателя. Вернее, никто не приглашал, но я участвовал. Ну, самолеты, танки и еще кое-что, чего разглашать не имею права, потому что не помню ни черта, а то бы с удовольствием разгласил! Я тогда, как сейчас помню, очутился на стороне «синих»! Они еще в желтом были для маскировки... Когда мы в атаку пошли на «зеленых», те засандалили ракету «земля-воздух». А я как раз в воздухе был... Цирк! Как говорится, грубо говоря, смелого пуля боится, а ракета, оказывается, не очень! Другими словами, в жизни всегда есть место подвигу, хочешь ты того или нет! У каждого должна быть голова на плечах или в любом другом удобном для нее месте... Хотя лично мне кажется, что сегодня январь... Цирк! После прямого попадания в ракету у меня шок случился. Шокнутый немного, хотя в глаза не бросается. Да плюс, вернее, минус несмыкание клюва. Не смыкается клюв, зараза! Хочу чирикнуть — не могу! Вместо чирка — «цирк» получается! Говоришь одно, а понимают другое. Я ж говорю — цирк!
Отойдите подальше, счас буду при вас делать выводы. Что ж это: случайность эпизодности? Или идиотизм закономерности? Формулирую формулировку формулы: «Не плюй в колодец, если клюв не смыкается!»
Есть вопросы? Не?! Не слышу! Уж год ни черта не слышу! Полный Бетховен! Зато на ошибках мы что делаем? Учимся, желторотики! Ученье, товарищи, свет, потому что ошибок тьма!.. Но я ни о чем не жалею. Жил по полной программе. Есть что вспомнить. Жаль, нечем. Остается на старости лет одно: щедро делиться опытом с молодежью. Чем я и занимаюсь по месту жительства, поскольку вчера угодил ногой в мышеловку! Слава Богу, не в первый раз. Дай Бог, не в последний! То есть нашел свое место в жизни, будь оно проклято!.. Чего и вам желаю.
Про того, кому больше всех надо
Зимой люди переходили речку по льду, летом шли по пояс в бурлящей воде. Человек сделал из бревен мостик. Теперь все шли по мосту, было тесно, люди ругались:
— Да что же это делается? Придумал, понимаешь, мост, давку устраивает! Что ему, больше всех надо, что ли?
Человек вырыл возле дома колодец. Люди наливали полные ведра чистой воды, вскидывали на плечо коромысло, кряхтели:
— Ну, тип! Вечно ему больше всех надо! Ни у кого нет колодцев — и ничего, а у него, видите ли, — возле самого дома!
Чтобы летом не было пыльно и жарко, человек посадил вдоль улицы деревья, и уже через несколько лет шумела прохладная листва, к осени под тяжестью плодов гнулись вниз ветви. Люди рвали сладкие плоды, сидя в тени, сплевывали косточки и возмущались:
— Тьфу! Раньше была улица как улица. Куда ни глянешь, горизонты какие-то. А теперь?! Как в лесу живем, честное слово! И что ему, больше всех надо?
Умирая, человек попросил похоронить его на кладбище рядом с отцом и матерью.
— Ишь ты, какой хитрый! На кладбище и так не повернуться, а его, видите ли, возле папы с мамой положи. Все не как у людей.
И похоронили его в стороне на высоком холме.
Глядя издали на его могилу, люди говорили:
— Вот, полюбуйтесь! Все лежат на кладбище друг на друге, понимаешь! А этот разлегся на холме, как у себя дома. Ему и при жизни больше всех надо было.
И люди начали хоронить своих близких на холме, рядом с могилой человека.
Помесь
Никитины пошли на базар за клубникой, а купили собаку. Ну так получилось... Лысый толстяк уронил щенка, и тот, грохнувшись на асфальт, заплакал, как дитя. Маша прижала кроху к груди и оторвать уже не смогла.
Смекнув, что в бабе сработал материнский инстинкт, мужик содрал сотню долларов, мотивируя тем, что родители щенка сплошь чемпионы и второго такого пса в мире нет. Никитины не уточнили тогда, что значит «родители сплошь чемпионы», полагается всего-навсего два.
Более ласковое смышленное существо трудно было придумать. Фердинанд ел все, что плохо лежит и быстро набирал вес. Правда, рос почему-то в длину.
Через полгода он напоминал фигурой многоместную таксу. И в профиль чистая таксочка. Ножки кавычками, как положено.
А теперь полюбуйтесь на фас! Мордуленция кулачком, наподобие мопса.
Никитины, округлив глаза, кружили вокруг зверя часами... Вид сверху — вроде бульдог! При этом уши кудряво висели до полу. Спаниель, что ли?
Хвост закорючкой к собакам вообще отношения не имел, скорей намекал на то, что в роду были свиньи!
Напуганные Никитины набрали литературы, стремясь докопаться, что за мичуринская порода произрастает в доме.
Фердинанд, чуя неладное, спозаранку вертелся у зеркала, после чего в ужасе тряс головой и лез под диван. Бедняга не знал, повадкам какой породы ему соответствовать. Решив, что он по национальности такса, отрабатывал норный инстинкт, зарываясь в землю по пояс. То, насмотревшись на отражение мопсом, сопел, как астматик, вгрызался в прохожих, демонстрируя охранные навыки. Или, задрав голову, мчался за самолетами, как спаниель, натасканный на летучую дичь.
Диапазон собачьих способностей приводил Никитиных в ужас.
По ночам Фердинанд скулил под диваном, проклиная родителей. Днем, желая загладить вину, услужливо суетился: без конца подавал газеты, тапочки, спички. По звонку снимал трубку и, облаяв абонента, аккуратно клал трубку на место.
Не собака, а чудо! При этом снаружи чисто оборотень!
Все мысли Никитиных вертелись вокруг Фердинанда. Он рос в длину, тасуя породы, и медицина была тут бессильна.
Его выводили теперь поздно ночью и рано утром, когда на улице никого.
У Никитиных развился комплекс неполноценности. Из-за собаки появилось ощущение, что и они не такие, как все.
Этот пес приносил несчастье... Обещанное Диме повышение по службе откладывалось. Машу выживали с работы.
И вдруг, то ли пес съел что-то без спросу, то ли гены кувыркнулись по-новому, Фердинанд начал расти резко вверх! Прибавлял в день по сантиметру! Плюс дикая линька! Шерсть валилась клоками, под ней лоснилась гладкая шкура. Кукиш морды разжался. Ноги, сохранив кривизну таксы, вытянулись. Походка вразвалочку кавалериста. Не исключено, предки Фердинанда командовали эскадроном.
Каждый день приносил изменения. Никитины, просыпаясь, с надеждой и ужасом подзывали собаку, гадая, кто войдет в комнату.
Собаки с опаской смотрели на странного зверя, мотая башкой, пытались понять, с кем, собственно, имеют дело. Самые любопытные обнюхивали возле хвоста и отпрыгивали, ошарашенные полученной информацией, мол, не может этого быть!
С таким мощным псом пройтись одно удовольствие!
Жизнь постепенно налаживалась. Маша нашла на улице триста долларов, и только сто оказались фальшивыми. Соседка скончалась, и квартирка стала отдельной. У Димы перестали выпадать волосы — наоборот, быстро росли, особенно на спине.
Любимец Фердинанд щеголял золотой медалью, которую отхватил на выставке, оказавшись единственным в своем роде. Судьи совещались: давать, не давать. А Фердинанд подошел, рявкнул и взял медаль со стола. Отбирать не решились. Так он стал чемпионом.
Полгода пролетели как сон. И вдруг, то ли солнце было слишком активно, то ли снова гены на дыбы встали, но с Фердинандом опять стало твориться неладное.
Полезла сквозь шкуру клочьями шерсть, причем, как у колли, болталась до полу! Но какое же это, прости Господи, колли, если темно-синего цвета!
Снова Фердинанд бился в истерике около зеркала. На прогулке рвал поводок, стремясь затянуть на шее потуже.
Никитиных тоже тянуло с моста в реку.
А сослуживцы не могли понять, что случилось. Как Дима, воспитанный человек, на вопрос, сколько времени, отвечал подробно и матом! Маша, интеллигентная женщина, в обед стакан водки залпом!
Случайно издерганный Дима наткнулся в метро на типа, который продал щенка... Их еле розняли.
Дима орал: «Убью, сволочь! Что за породу подсунул?!»
Испуганный дядька признался во всем. Мать Фердинанда была чемпионка, догиня. В 1995 году в Москве прямо на выставке от жары у нее началась преждевременная течка. И лучшие кобели всех пород и национальностей, обезумев, рванули за ней. Вернулась догиня к утру в положении. Кто был отец и сколько их было, окутано тайной. Щенок, как говорится, стал сыном полка. Но зато отцы в своей породе самые лучшие!
Дима заплакал...
По утрам тяжело, как с похмелья, Фердинанд брел в прихожую к зеркалу. Насмотревшись, завывал и брел в комнату. Увидев собаку, завывали Никитины.
Каждый день в собаке что-то менялось. Зад не соответствовал переду, бока разные. Уши в верх, уши вниз...
Да и Никитиных, честно говоря, вы бы опознали не сразу.
Но каждое утро все трое с надеждой и ужасом смотрелись в зеркало, ожидая, что все переменится. Не сегодня, так завтра. Тем более что шерсть на спине Димы с каждым днем становилась короче...
Потомственный неудачник
Старый слуга Патрик объявил:
— Сэр Эдвард Беккерфильд с супругой!
Гости устремились к дверям:
— Неужели тот самый знаменитый Беккерфильд-младший?
Поговаривали, что Беккерфильд-младший происходил из старинного рода потомственных неудачников. Не чета нынешней мелюзге! Эдвард происходил из тех самых, настоящих, проклятых Богом неудачников конца шестнадцатого — начала семнадцатого века.
Если Беккерфильды сеяли пшеницу, соседи обязательно сажали картофель, и в тот год пшеницу обязательно поедали грызуны. Когда они прогуливались по улице в щегольской одежде, соседки поспешно снимали с веревок белье, и тут же разражался чудовищный ливень.
Во все века к Беккерфильдам приходили за советом. Если они говорили, что ни за что не купили бы этот участок земли, надо было хватать его с закрытыми глазами! Алмазы, в крайнем случае золото, там находили обязательно.
Вот такой это был легендарный род Беккерфильдов. Естественно, им не везло в картах, но это была сущая ерунда по сравнению с тем, как им не везло в любви. Если они лезли на балкон к любимой, то всегда попадали сначала в спальню родителей, а уж потом их вышвыривали из окна, причем увечья, полученные ими, были мелочью по сравнению с убытками, которые носило их тело в результате падения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20