— Не сметь разговаривать так с Элисон! — взорвался он. — Что вы о себе возомнили? Вы кто такая? Дед Мороз? Скорее расфуфыренная елочная игрушка, которая свалилась с ветки. Вы соизволили сделать мне самое непрофессиональное предложение, какое только можно вообразить. Что у вас на уме? Может, вы просто чего-то нанюхались? Если так, то ради Бога — лечитесь!
Эмма в ужасе попятилась, голова ее затряслась, лицо превратилось в застывшую маску. Она вся сжалась, словно ожидая удара. Рука в испуге прикрыла рот. Прошло несколько чудовищно длинных секунд, пока она смогла вздохнуть. И тут все услышали сдавленный звук. «Уоуоу. Угугугуууу!» — повторила за ней толпа, с интересом наблюдавшая за развитием событий. Адреналин хлынул из крови прямо ей в душу, и она тонула в нем. Она летела куда-то вверх тормашками. Все, что таилось глубоко в душе, рвалось наружу. Но она еще не могла точно определить, что же нанесло ей такой сокрушительный удар, что именно поразило ее. Казалось, это падение будет продолжаться вечность. Внезапно она смогла взять себя в руки. «Непрофессиональное предложение»! В Америке это было единственным самым страшным оскорблением.
«Расфуфыренная елочная игрушка»! Он вычислил ее. Попал в ахиллесову пяту. Он смог понять, что она, законодательница грядущей моды, вовсе не умела и не знала, как одеваться. Он во всеуслышанье заявил, что она наркоманка и ей хорошо бы пойти к психоаналитику. Мысли вертелись с бешеной скоростью и, замедляя свой фантастический танец, складывались в одно страшное слово: «унижение». Она полностью раздавлена, размазана по стенке перед всеми этими людьми. Они все слышали и ничего не забудут. Завтра, нет, уже сегодня вечером в редакции ее журнала «Нью селебрити» не будет никого, кто не узнал бы о ее страшном унижении. В Голливуде она станет человеком недели. В огромном, скоростном, с бешеным темпом жизни Нью-Йорке это станет сенсацией дня. У Эммы в ее жизни хватало всевозможных огорчений и переживаний, но такого сокрушительного удара еще не было. Ненависть охватила ее и требовала выхода. И во всем виноват этот ничтожный актеришка! Она не смогла ответить ему, не нашла уничтожающих слов! Она чувствовала, как краска заливает ей лицо. Вот-вот готовы были хлынуть из глаз обильные слезы. Беззвучные рыдания сотрясали плечи. Она немедленно уходит! Опустив глаза, тщетно пытаясь унять сердцебиение, Эмма повернулась и пошла, раздвигая толпу, к выходу. Она шла и неразборчиво и тихо шептала какие-то слова. Но для нее они значили больше чем жизнь!
«Я уничтожу Тони Валентино. Я с ним рассчитаюсь за то, что он со мной сделал. Я тебя уничтожу… я тебя сокрушу… уничтожу… раздавлю… уничтожу…»
Машинально посторонившись, она пропустила девушку, стремительно пробиравшуюся в противоположном направлении. Если бы Эмма не была полностью поглощена своим горем и сладкими планами мести, она бы заметила, что девушка тоже вся в слезах и распространяла вокруг себя волны несчастья, сожаления и печали.
Улыбка слетела с лица Тони, когда он увидел, как Тина пересекла дорогу пробирающейся к выходу Эмме. Глядя на возвращающуюся девушку, он тотчас понял, что произошло нечто ужасное. И это имело прямое отношение к нему.
— Что случилось, Тина? — произнес Тони, но уже знал ответ.
Он сам послал Тину за матерью. Но ее уже нет — она была мертва. Тони Валентино мог сыграть любую роль. Вот только плакать он не умел. А сейчас слезы заливали его лицо, из мощной груди вырывались громкие всхлипывания и стоны. Сильно сжав голову, Тони раскачивался со все убыстряющейся скоростью, словно хотел избавиться от своего горя, вытряхнув его наружу. Он не видел сцену, что была прямо перед ним. Внешний мир перестал в одночасье для него существовать. Мир сосредоточился внутри, как воспоминание о единственном любимом человеке — матери.
— Не надо, Тони, ну пожалуйста, не надо. — бормотала Элисон.
Она дотронулась до его плеча, пытаясь сказать, что она здесь, что она любит и скорбит вместе с ним. И ей это удалось. Порой любовь творит чудеса. Она плакала и шептала слова молитвы. Элисон была готова на все, лишь бы облегчить его печаль. Но как всегда бывает в таких случаях — слезами и словами горю не поможешь.
Тина прерывающимся голосом сообщила подробности несчастья. Элисон и Тони поспешили на обочину шоссе, где совсем рядом с переходом лежало тело матери Тони, забрызганное кровью. Стараясь не опоздать на триумф своего сына, Мария Валентино оказалась под колесами автомобиля. Элисон была в шоке, как будто издали глядя, как Тони нежно обнимает мертвое тело матери, как шепчет ей ласковые слова, бережно поддерживая голову, покрывая поцелуями щеки, глаза и лоб. Тони шептал самые ласковые слова, какие знал и какие стеснялся сказать при ее жизни. Медленно, словно во сне, Элисон и Тони вернулись с места трагедии. Тони передвигался как сомнамбула. На глазах он превратился в маленького, жалкого мальчика, из груди которого вырывался хрип, прерываемый всхлипываниями.
— Мы всегда были вместе, — бормотал Тони. — Одни против всего этого жестокого мира. Она всегда была на моей стороне. Что бы ни случилось — я знал, что мама со мной. Даже когда я вел себя плохо, когда был груб с ней, когда я был молодцом… Тони судорожно вздохнул, и воздух заполнил горестный стон. Он свидетельствовал о его глубоком горе и полном отчаянии.
— Я знаю… я понимаю… — снова и снова повторяла Элисон, хотя ничего не знала, да и не могла знать.
В детстве, когда она проказничала и была в этом уличена, в качестве наказания ее отправляли в отдаленное крыло обширного дома, где правила суровая гувернантка. Ее родители, отстраненно улыбаясь, произносили слова типа «Мне кажется, что Элисон переутомилась, ей лучше побыть в постели до завтра...». А назавтра они уже смотрели на лошадей в Кентукки, потом отправлялись в Вирджинию на рыбную ловлю, затем в Палм-Бич… Элисон так и не смогла узнать родительской любви и ласки..
— Мама была дикаркой и свободным человеком… И она делала только то, что хочу я. Она жила для меня. Даже если бы я стал отъявленным негодяем, то и тогда она, несомненно, была бы со мной. Потому что любила меня.
Снова волна печали и тоски захлестнула его. Он не был богачом, и никогда у него еще не было собственного дома. Получив диплом об образовании в школе Кентукки, Тони все еще иногда делал орфографические ошибки. Его отец предал и жену, и сына. Но Тони смог сохранить и развить свой духовный мир. И, мать стала тем фундаментом, на котором он строил все свои амбициозные планы, мама была его убежищем от житейских невзгод. И так было всегда.
— Мама хотела стать актрисой… Она говорила мне об этом. И как старались всякие бездари ей помешать.. Я помню и как смеялась она им в лицо, когда они пытались навязать свою волю и диктовать правила игры. Мама никогда не была марионеткой. Она лучше, чем кто-либо в мире. Она была так добра… Только ей удавалось рассмешить меня до слез…
Тони опустил голову на пыльные половицы сцены. Воспоминания о прошлом еще более разбередили его душу. Стало еще горше и больнее. Неужели смех и радость навсегда ушли из его жизни? Победит ли его стремление к борьбе, к первенству ту мрачную мглу, что сейчас накрыла его в этом пустом и гулком зале театра?
Тони больше не противился попыткам Элисон разделить его скорбь. И потом, она все же, пусть и немного, но знала его мать. Да, Элисон стала неким связующим звеном с его прошлым. Она чувствовала, она понимала его.
— Я всегда искал и черпал в ней силы. Я никогда не говорил, как сильно я люблю ее, как она мне нужна. Она отдала мне всю свою жизнь. Отдала себя мне, незаконнорожденному от ублюдочного отца, сделавшего свое дело и ушедшего, не оглядываясь. Она ведь могла отказаться от меня, подбросить в приют или еще куда. Нет, она сделала по-другому и посвятила свою жизнь мне…
— Тони, перестань, не надо больше.
Элисон не могла позволить Тони так говорить, так думать. Мать Тони создала и воспитала ее героя. Он был самым замечательным человеком, которого когда-либо встречала Элисон. Его самоуверенность, сила, способность к концентрации, его помыслы и амбициозные планы были именно тем, что требовалось Элисон, что покоряло и воспламеняло ее. В благополучном и сытом детстве у девочки не было никаких особых проблем. Когда же она решила стать актрисой, все в семье лишь снисходительно улыбались. Затем точно такими же покровительственными улыбками они пытались прикрыть свое смущение. Ведь Элисон оказалась в числе тех счастливчиков, которые выдержали конкурс в престижную драматическую школу Джулиарда.
В отличие от Элисон у Тони была твердая цель: поступить в эту же школу. Его устремления подкрепляла сильная воля, которая помогла ему сметать все препятствия и преграды. Эта же воля зажгла и бедное сердечко Элисон Вандербильт.
— Ты ее продолжение в этом мире, — выдавила Элисон сквозь слезы. — Она была у тебя такая замечательная, и все, что она хотела в этой жизни — чтобы у тебя все сложилось, как надо. Я успела ее полюбить. Как хотела бы я, чтобы она была и моей мамой… Да, как бы это было здорово…
Тони полностью растаял перед этим таким нежным телом, что сейчас уговаривало и убаюкивало его. Трудно было поверить, что это было то самое тело, которое он вчера взял, и так грубо и жестоко. Что ж, его триумф кончился. Успех его смогли увидеть многие, но один человек так и не увидел — его мать. Как бы она порадовалась за него! И это было для него, черт возьми, самым мучительным, занозой, сидевшей в его сердце, в душе, везде…
— Я все же не могу в это поверить… Ведь ничто не предвещало трагедии…
Элисон не могла позволить ему жалеть себя. Она не любила слабых. И потом, Тони был достаточно сильным, даже жестоким и резким. И именно этим он и покорил ее. «Принимай меня таким, каков я есть. Если не можешь, отстань от меня, не путайся в моей жизни» — таков был девиз Тони. И в этом он был честен. Это же делало все остальное несущественным. Боже! Зачем потребовалось для него это суровое испытание? Она могла бы дать Тони душевный покой, порядок и мир, уют и безопасность, самоуважение и просто нормальную достойную жизнь. Но ее семья… Тот мир с изощренной мерзостью и низостью. Как ей быть? «Я люблю тебя» — хотелось сказать ей, но эти слова от частого употребления превратились в самую дешевую монету и не приносили удовлетворения даже тогда, когда использовались влюбленными.
— Тони, перестань, Все пройдет, все наладится, потому что ты — продолжение своей матери. Она сделала самое лучшее, что могла — тебя.
Элисон прижала его к себе. И в этот момент Тони вдруг почувствовал себя ребенком. Это было почти забытое чувство: ощущение детства, защищенности от враждебного мира. Тони пытался увидеть свое будущее, но темная пелена вокруг него была непроницаема.
— Я не знаю, что мне теперь делать, — сказал он. Это не был вопрос, это было утверждение. В первый раз в жизни Тони отчаянно нуждался в чьей-либо помощи. Элисон Вандербильт затаила дыхание. Сказать ему сейчас о своих мечтах? Ведь это был уже последний май в школе Джулиарда. Закончился последний семестр, и все осталось позади.
— Тони, давай уедем вместе. На край света, может быть, тебе тогда станет легче? Может, я смогу тебе помочь… Я так хочу…
Тони взглянул на нее. Лицо его было искажено едва сдерживаемыми рыданиями, слезы текли по щекам, смывая грим и оставляя белые дорожки.
Вдруг он увидел, как она красива. Как бездонна синева ее глаз, как изящна линия скул и подбородка. Но он продолжал молчать, и Элисон неуверенно предложила:
— Мы могли бы поехать в Калифорнию, — сказала она. — У моей семьи там есть пляжный домик, в котором обычно никто не живет. Мы могли бы поехать в Малибу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Сквозь решетчатые двери с пляжа пробивался яркий солнечный свет. Лучи медленно ползли по фешенебельной мебели типа «Шератон», отсвечивая блёстками на яркой обивочной ткани.
Затем очередь дошла до картин Мирро, Кандинского и Эгона Шеля, украшавших стены гостиной. Наконец лучи высветили крупное лицо Ричарда Латхама.
Он поудобнее устроился в кресле, поправил безукоризненно завязанный галстук. Еще ни разу он не приезжал н Малибу в качестве официального лица. Дик Латхам придирчивым взглядом обвел гостиную — плод творчества дизайнера Джона Стефанйдиса — и остался доволен, хотя всегда старался не привязываться к вещам, домам или еще чему-либо.
В гостиной собралось человек пятьдесят, большинство из которых были признанными знаменитостями. Окажись они на улицах славного города Пеории, им пришлось бы туго — их замучили бы просьбами дать автограф… Сегодня Дику Латхаму было лестно, что эти люди откликнулись на его приглашение и посетили его. Но уже очень скоро многие из них осознают, что оказаться в числе избранных на сегодняшнем рауте будет лестным прежде всего для них самих.
Кресла расположили полукругом, дабы не оскорбить кого-либо из присутствующих, не ущемить чьих-то прав или попросту самолюбия. В центре зала держал речь новоизбранный почетный мэр Малибу Мартин Шин. Из его речи стало понятно, что его уважаемый предшественник Али Макгроу вовсе не намеревался сделать колонию Малибу задворками Тихоокеанского побережья. И что он, Мартин Шин, намерен продолжать его линию.
Новоиспеченный мэр долго и бестолково говорил что-то, перемежая идеализм и цинизм, любовь и нежность и прочую словесную чепуху. Радовало лишь то, что речь была уже близка к завершению.
— Отныне я провозглашаю Малибу зоной, свободной от ядерного оружия. Убежищем для чужестранцев и пристанищем для бездомных! Уголком мира, где природа будет под защитой вне зависимости от того, дикая она или нет…
Новый мэр обвел присутствующих взглядом, одарил энергичной улыбкой, полностью уверенный в том, что его слова достигли сердец слушателей. Вполне возможно, что и так, но вежливые аплодисменты уже успели стихнуть еще до того, как он дошел до своего кресла. Латхам понял, что настал его миг. Он встал и пошел к трибуне, стараясь двигаться так, чтобы все смогли оценить его уверенность в себе и поверить в его силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64