Ответом был дружный смех, покуда Клерик не продемонстрировал, как это делается. Вегетарианцы поспешно покинули репетицию. Те, кто был позакаленней, пытались отмазаться, ссылаясь на то, что крыса ведь тоже может тяпнуть за язык, на что получили ответ: «Каждый из нас — либо хищник, либо жертва. Выбирайте!» В результате труппа разбежалась. Но в те времена Клерик еще не отучился в университете и семестра.
Успех — товар, приветствуемый везде и всюду. Заручившись солидной финансовой поддержкой (возможно, проходящей по той же статье отчетности, что и списание из фондов нашей библиотеки «Отчета Королевского Академического общества за 1764 г.»), Клерик ставил постановку за постановкой — так что вскорости его актеры привыкли живьем есть саранчу и прочих тварей. «Смысл в этом один, — разглагольствовал актер, извлекая крылышко, застрявшее между зубов. — Показать всем, что они просто-напросто скоты и быдло».
Одна из работавших с Клериком прим бросила университет и поддерживала связь с семьей только посредством открыток, отправленных третьими лицами. Открытки приходили из самых разных и, главное, отдаленных мест: из Чили, с Соломоновых островов, районов, все еще населенных представителями племени зулусов. Сообщать свое местонахождение девица отказывалась, резонно полагая, что если оное станет известно кому-то на родине, не ровен час о том прознает и Клерик. Каждые три дня она меняла место жительства. «Цель моей жизни — сохранять максимальную дистанцию между мной и ЭТИМ».
Однако что-что, а делать сборы он умел. Так, он поставил «Гамлета». В постановке были задействовани лишь двое актеров, мужчина и женщина (своего рода протожерардизм — отчасти), играли они на сцене абсолютно голые: кассовые сборы порой оказываются вопиюще несоразмерны затратам на костюмы. К середине представления половина зрителей покинула зал (говорю об этом, потому что сам там присутствовал): сделать это вначале им мешало благоговение перед самым человечным из титанов прошлого, столь одержимого, оказывается, созерцанием гениталий. Но это театр Клерика как раз не волновало: деньги-то зрители платили, когда входили в зал, а не когда актеры выходили на поклоны.
Комната Клерика
Клерик жил в комнате на двоих, но вряд ли нужно говорить, что напарник
давным-давно оттуда съехал, а въехать туда никто больше почему-то не жаждал.
«А, Эдди! Ну входи же, — любезно приветствовал меня хозяин. — Тебя-то
я и поджидал!» Он поднялся и пересел поближе к огромному холсту,
сплошь покрытому черным. Встреча, оказанная мне, ничем не напоминала
приветствие зарвавшимся студентом преподавателя, что явился вышибить его из
колледжа. Я уставился на холст площадью так примерно пять квадратных метров
— сплошь черный; предо мной была чернота, уходившая в стену, как провал
шахты.
— Понравилось, а? Сам рисовал — это еще не предел моего таланта.
Называется полотно «Чернуха — это нечто совсем иное».
С чего же начать? Идя, я не сочинил никакого вводного слова,
оправдывающего экзорцизм и прочее. Честно говоря, я ведь надеялся, что
Клерик начнет сам, сказав что-то вроде: «Доктор Гроббс, поразмыслив, я
решил покинуть Кембридж и достойно распорядиться останками Авиатора, не
шокируя нравы, царящие в Англии в конце века. Мне бы не хотелось давать
повод к каким-либо пересудам. На ваш взгляд — это верное решение?»
— Как поживает Авиатор? — поинтересовался я.
— Он в надежном месте. Просто невероятно, чего можно добиться за
бутылку виски.
Я выложил ему, как на сложившуюся ситуацию смотрят в колледже. Клерик
среагировал как-то странно: сослался на то, что в Уставе колледжа ни слова
не сказано о запрете держать у себя набивные чучела бродяг — и все.
— Вот ведь и у вас дома стоит чучело сычуаньского... землеройкокрота,
да?
Еще одно доказательство того, что пренебрежение уборкой в собственном
доме может обернуться против вас.
Потакание собственным слабостям: за и против
1. Клерик не владеет навыками бальзамирования трупов.
2. Он же это еще не сделал, верно?
3. Ящики Chevalier-Montrachet (упоминание которых обличает мой
непрофессионализм).
Потакание Клерику: за и против
1. Оборотная сторона пункта 1 вышеупомянутого списка: университеты дают
универсальное образование.
2. В музее Фитцвильяма десятки мумий выставлены на всеобщее обозрение -
при этом усопшие в отличие от Авиатора вовсе не давали на то согласия.
3. Почему лишь какие-то сомнительные и малосимпатичные иностранцы имеют
право на то, чтобы их останки были сохранены надлежащим образом для
потомков?
4. Предложение пожертвовать мумифицированные останки Авиатора колледжу
— через пару тысяч лет их можно будет не без выгоды толкнуть тому же музею
Фитцвильяма.
— А вам и впрямь хорошо здесь? — поинтересовался я. — Ваше ли это?
— Хорошо? Плохо? Разве это важно, когда перед тобой непочатый край
работы. — Клерик протянул мне плошку с жарким, которое разогревалось, покуда
мы беседовали. Из вежливости я съел кусок-другой. — По старинному рецепту, -
пояснил Клерик. — Семейному рецепту.
Я попробовал еще один заход:
— Некоторые считают вас странноватым.
— Это декан-то? Ну, знаете ли, я как-никак Антихрист. На всеобщую
любовь я не претендую. Не по чину.
Сказано это было нарочито двусмысленно. На суде такие высказывания
может цитировать — в свою пользу, разумеется — и защита, и обвинение.
— А как вчерашняя поездка в Лондон? — сменил он тему.
— Ничего, — ответил я с деланым равнодушием: мне не хотелось тешить
самолюбие оппонента вопросом, откуда ему известно, что вечер накануне я
провел в советском посольстве, угощаясь на дармовщинку тамошними hot de
oevur.
— Ну, Эдди, давай. Ты же — наш человек!
Не знаю уж, что он хотел этим сказать, однако у меня было такое
чувство, что он недалек от истины.
— Думаю, со временем у меня найдется для тебя дело. Не хочешь ли
получить в управление парочку стран?
Шутовство. Сплошное дуракаваляние.
Я ретировался — с ощущением, что моя навязчивая доверительность
посрамлена. Но нет существа опаснее загнанного в угол философа.
Изгнание Клерика
Что-то мне говорило, что Клерик сдаст экзамен. Худо-бедно, но сдаст.
Жаль; провали он его, и у нас был бы безупречный повод выбросить парня из
колледжа, как балласт с тонущего судна. Откажи мы ему в дальнейшем обучении
по каким бы то ни было моральным соображениям, он вполне мог устроить нам
скандал, но если вы не сдали экзаменационную работу — самое время упаковать
чучело старого бродяги и отправиться прочь из колледжа. Клерик был
математиком, что вселяло некую надежду; естественника можно провалить.
Занимаясь английским, иностранными языками или историей, вы можете с треском
провалиться на экзамене, только если, придя на него, вы вдруг запамятовали,
как писать или читать. Итак; провал на экзамене = ящик Chevalier-Montrachet.
Я вынашивал одну подлянку. Почти всю жизнь я прожил так, чтобы, не дай
бог, не пришлось принимать какие-либо решения, особенно — под давлением
обстоятельств. Но сейчас, когда мне выпал счастливый билет и на горизонте
маячил фонд, который можно пощипать, я готов был побороться. По нелепой
прихоти судьбы мне удалась карьера философа; от добра добра не ищут.
Альтернативы у меня не было. На что я еще годен: разливать чай в борделе?
Знание может быть долгое время совершенно бесполезным, а потом вдруг
обернуться насущно необходимым и крайне выгодным для человечества. Сколько в
истории науки теорий, наблюдений, интуитивных построений, долгие годы
пролежавших под спудом — как медведь, уснувший в берлоге, — чтобы потом
триумфально восстать во всем блеске славы их: булева алгебра, двоичное
счисление, падающие яблоки.
То же самое можно отнести к Бев. Я не виделся с ней много лет, при том
что Кембридж — городок маленький и просто так рассчитывать на подобное здесь
не приходится. Одна из забавных черт зрелости: соседи по кампусу, с которыми
ты жил бок о бок в студенческие годы, к этому времени занимают
начальственные кресла; Бев — один из примеров тому: в этом году она отвечала
за проведение экзамена по математике.
Приветствовала она меня несколько... замороженно, я бы определил это
так. Она не то чтобы достигла самых высот математического Олимпа, но ее
жизнь свидетельствовала, чего можно добиться кропотливым упорным трудом.
Комната ее выглядела как обычно: будто целая бригада снедаемых рвением к
работе уборщиц только что рассортировала и разложила по местам каждый клочок
бумаги, каждую книжку и каждый огрызок карандаша. Была там и пара фотографий
обнаженных женщин (снимали тоже женщины — так что результат был в корне
отличен от той погани, которая выходит, когда за съемку берутся похотливые
потные самцы). Не будь Бев весьма изысканной воительницей, принимающей
участие в битвах ученых мужей, она бы раскроила разводным ключом череп
всякому, кто посягнул бы на эту ее вселенную.
Глядя на Бев, я задался вопросом: продолжится ли это безостановочное и
стремительное развитие науки и дальше с той же головокружительной скоростью
или же ограниченные возможности человека положат этому предел и процесс
замедлится и какова во всем этом роль книг? Однако я вовремя вспомнил, что
пришел шантажировать Бев, что было нелегко, так как каждый аспект ее жизни
мог послужить мне укором.
— Чем обязана, Эдди?
Я потупился, устремив взгляд на свой правый башмак, чтобы обнаружить,
что его подметка болтается, как язык, вывалившийся из собачьей пасти; я
поспешил пристроиться на софе, однако от меня не укрылись две предательские
дорожки в районе ширинки, явно прочерченные мочой, поленившейся излиться в
туалете.
Тем не менее я перешел к делу и предложил Беверли провести экзамен
таким образом, чтобы Клерик провалился, включив целую тему, которой не было
в программе, и оповестив остальных об этом в самую последнюю минуту. Все
сокурсники Клерика, специализирующиеся по математике, уже разъехались, так
что ему не от кого было бы узнать о внесенных изменениях. Одно из немногих
преимуществ репутации «крепкого орешка» от философии
(«крутого» философа) заключается в том, что окружающие не тратят
времени на удивление по поводу несообразности вашего поведения.
— Что ты пил сегодня с утра, Эдди? Это же дико, аморально, подло и,
кроме всего прочего, невозможно. Задание было роздано им месяц назад. Завтра
я уезжаю в отпуск. Приятно было повидаться. Надо бы нам как-нибудь сходить
пообедать.
Меня всегда удивляло до глубины души, сколь много людей, пребывающих в
физическом и умственном состоянии, позволяющем полагать, что они вполне
способны справиться с организацией совместного обеда и дружеского возлияния,
только говоря о том, что надо бы это сделать, вместо того, чтобы пойти
поесть или пропустить стаканчик.
Что ж, отказ Беверли можно было предвидеть заранее.
Неуместное в своей грубости совокупление
Хотя наша дружба в студенческие годы длилась ровно столько, сколько мы
делили соседние комнаты в общежитии, она была отмечена редкостной
доверительностью. Почему для доверия Бев выбрала именно меня — выше моего
понимания, ибо если бы составлялся мировой рейтинг людей, умеющих хранить
чужие тайны, моя позиция была бы где-нибудь в самом внизу, там, где
десятизначные цифры.
Однажды Бев закадрила какого-то регбиста. Не очень удачно. Видно, в тот
день она ненароком вручила бразды правления демону, что материализуется из
солодового виски. «Он уже наполовину добился, чего хотел, когда я
вдруг вспомнила, что мужчины меня не интересуют, но было бы грубо не дать
ему кончить».
Шабаш мошенника
Лет сто назад объектом шантажа рисковал оказаться какой-нибудь лишенный
отца бедняга, рожденный вне брака, но с тех пор многое переменилось. Сегодня
в зону риска попадают те, (x) чей законный папаша — видный член парламента,
принадлежащий, увы, к партии, вовсе не пользующейся в академических кругах
любовью, (y) сфера деловых интересов этого папаши вызывает в вышеупомянутых
кругах еще меньшее одобрение а (z), а нежно любимый сын обретается в
компании, весьма тесно связанной с некой другой, еще более не любимой
интеллектуалами партией, члены которой до странности любят избивать
низкорослых, хилых, одиноких эмигрантов, на что приемная мамочка
предпочитает закрывать глаза, будто ей это неведомо. Обо этом не пишут в
газетах, черным по белому. Ничего такого совсем уж предосудительного в этом,
конечно, нет, из-за этого никто не будет кончать самоубийством, но для Бев
было бы куда лучше, если бы оная информация и дальше оставалась в тени -
учитывая вовлеченность моей подруги юности в политические движения, которые
считаются на кампусах весьма и весьма прогрессивными.
— Я должен поблагодарить тебя за этот шанс: я понял, каково это -
шантажировать ближнего своего, — признался я.
— И каково же?
— На редкость противно.
Я видел, как она взвешивает последствия. Потом рука ее потянулась к
телефону.
— Я звоню в турагентство, Эдди. Прощай. Если все это еще раз вылезет на
свет, мне будет проще просто убить тебя.
Я вышел от Бев с чувством, что, судя по всему, мне удалось-таки решить
проблему; Фелерстоуну в приватной беседе я сообщил, что Клерик стремительно
приближается к отчислению.
Но тут мне пришло в голову: а не слишком ли я доверился эмоциям? С
Клериком пока еще не покончено. А вдруг ему таки повезет на экзамене? Я не
мог заснуть, хотя пытался представить на сон грядущий музей восковых фигур,
под крышей которого были бы собраны такие выдающиеся личности, как Зайлер,
Зайглер и Замбо. Решение пришло случайно — и как-то само собой: надо
позаботиться о гарантиях.
Двойной хук в челюсть
Двойной в челюсть — девиз, любимый, по словам Уилбура, агентами МИ-6.
Как-то раз Уилбур, будучи в Вене, угостил таким ударом американского
оперативника, висевшего у него на хвосте. Тот принял шефа за советского
шпиона — ну и остался пускать пузыри в каком-то фонтане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51