(b) вышел из себя. Однако накануне вечером я нашел забегаловку, где бармен среди прочих запасов держал ящик монастырского пива (сей напиток — одно из величайших достижений католицизма, которое следует поставить в один ряд с философией Бл. Августина). Резонно полагая, что завсегдатаи этого притона не способны по достоинству оценить сие темное чудо, и следуя примеру кембриджских донов, которые во время Гражданской войны самоотверженно опустошили винные подвалы колледжей, чтобы кларет и выдержанный порт не достались врагу, я приложил все силы к тому, чтобы вкус благословенного напитка остался лишь в памяти философа-не-в-ладах-с-законом в надежде, что мой язык окажется не способен выразить восторги иначе как нечленораздельным мычанием, а еще лучше, если сама память о славной дегустации прейдет в небытие, подернувшись ряской забвения.
Бар открыт всю ночь напролет? Не верьте — ночь свое возьмет. Они закрылись в час — или это называется как-то по-другому, когда заведение запирает входные двери? Можно, конечно, утверждать, что я дошел до той стадии, когда без бутылочки пивка мне уже не спится, но мне действительно не спалось. Право слово, я всегда рад поваляться в постели, — что может сравниться с ощущением надежного, удобного матраса, дающего вам гарантированную точку опоры в изменчивом мироздании, — однако мне становится все сложнее провалиться в освежающую темноту, пустить, так сказать, тьму в сады моей души.
Возможно, это естественные признаки старения или (что почти то же самое) нежелание поддаваться урокам тьмы, которая со временем заполонит мою черепную коробку, наполнит ее отборнейшим перегноем, а пока понемногу приучает меня к будущему состоянию.
Как бы там ни было, чувствуя себя немногим лучше иного покойника — даром что меня мучила бессонница, — я с грехом пополам доковылял домой, где обнаружил Юбера, готового пуститься в авантюру. Подумав, что мне так и так нечем себя занять, я решил составить Юппу компанию — любая вылазка обещала оказаться забавнее, чем пребывание в постели.
Корсиканец жил в многоквартирном доме новейшей постройки. Много света, отнюдь не дешево, но — не хоромы. Юпп разобрался с замками — если и не моментально (сказывалось-таки отсутствие практики), то без особых усилий.
— Просто позор! Чтобы полицейский его уровня так беззаботно относился к безопасности... Он бы еще неоновую вывеску над дверью повесил: «Добро пожаловать!» — возмутился Юбер.
Квартира отличалась той опрятностью, которая свойственна живущим вдали от работы холостякам и детективам: все разложено по своим местам, а возможно, что и каждое место продумано. Пара книжных полок, на которых — вполне предсказуемо — стояли по большей части классики (школьная программа), очевидно, призваны были засвидетельствовать тот факт, что когда-то хозяин квартиры читал книги. С тем же успехом покойник мог бы давать свидетельские показания в суде. Покуда я бегло осматривал книги нашего хозяина (сказано же: по корешкам их узнаете их), Юбер устремился на кухню, где принялся возиться с кофеваркой.
— Будешь кофе, проф?
— Ты вроде говорил, что хотел кое-что забрать здесь — и все.
— Ну да. Мы же не воры какие-нибудь. Расслабься: сядь, посиди — в ногах правды нет.
— А если он вдруг вернется?
— Я думаю, он свалил на целый день. И вообще — кто здесь круче? Вернется — хорошо: я бы перекинулся с ним парой слов.
Найдя где-то газету (вчерашнюю), Юбер перенес вес своего тела на диван. Что ж, коль мой напарник собирался малость побездельничать, я хотел немного поразмыслить. Корсиканец, судя по всему, был человеком оптимистичным: он застелил кровать свежими простынями — черного цвета, вполне щегольскими; я не преминул ими воспользоваться и занял горизонтальное положение — никогда не мог отказать себе в удовольствии со вкусом вытянуться на кровати.
В конце было слово
Несмотря на то что я провел ночь на ногах, забыться я не мог. Спать в чужой постели — само по себе испытание, однако это испытание становится мукой, если постель принадлежит человеку, который за вами охотится. Сколько я ни считал зебр, заснуть мне не удавалось.
Голоса: негуманная точка зрения на проблему
Возможно, с моей стороны было несколько поспешно, даже, сказал бы я, скоропалительно делать подобные выводы, но всякий раз, когда кто-то заводил при мне разговор о том, что видел или слышал нечто, недоступное восприятию окружающих — если только дело не обошлось без мощных галлюциногенов: мухоморов, спорыньи и т.п., — я мысленно утверждал: мы имеем дело с сумасшествием или наглым обманом. Чаще всего я склонялся к первой версии. Во всех культурах, во все времена тыкать пальцем в то, чего никак не различают окружающие, было не столько привилегией ревнующих о святости, духовном здоровье, нет. Этот прием был в ходу у других — у тех, кто одержим горячечным бредом и действует несколько странно.
Точно так же — а на недостаток познаний мне пока жаловаться не приходилось — все рассуждения о прикровенных смыслах и сокровенных тайнах я привык рассматривать как откровенное надувательство. То, что иные умники выдают за каббалу, — не более чем лабуда.
Вот почему я испытал почти шок, услышав голос — голос, мне не принадлежащий, звучащий chez moi, в моей голове, в самой сути моего естества, голос, в меня вселившийся, голос, говорящий беззвучно.
Мозг: левое и правое, Hemi и Semi
[«Hemi» — «половина» по-гречески, «Semi» — то же самое по-латыни]
Наше сознание расколото на две половины — возможно, именно поэтому двоичность играет столь значительную роль в истории. Вспомните, сколько там двоичных пар: Адам и Ева, Авель и Каин, Ромул и Рем, Ромео и Джульетта, Джосер и Имхотеп, Толстой и Анна Каренина. Под сводами нашего храма постоянно перекликаются два проповедника: они рядятся в тоги «добра» и «зла», готовы явиться нам как «он» и «она» или, если вам милее латынь, как «animus» и «anima». Возможно, причиной всему тот факт, что противоположности — сама основа всех наших эволюционных эскапад. Мы знаем эти голоса (и их дублеров), знаем этих советчиков, даже если один из них заведомо сильнее другого. Мы давно с ними сроднились.
Но в услышанном мною не было и намека на такого рода доморощенность, на милую моему сердцу келейность сообщения. Сам тон высказывания не имел ничего общего с манерой, свойственной моим эмиссарам мысли. Я слышал бодрый, ясный голос, куда более настойчивый, чем ненавязчивый шепоток сознания, словно в голове вдруг заработал приемник, словно я настроился на волну чьих-то чужих мыслей.
Я был напуган. Ошеломлен. Потому что слышать голоса — это вам не (x) насморк схватить, от них не избавишься, выпив чаю с лимоном; (y) — не родимое пятно или какая-нибудь сыпь на коже: их-то можно чем-нибудь замазать или вывести, а голоса — внутри вас, с ними так не разделаешься; (z) вы над ними просто не властны. Голос в моей голове звучал, не считаясь с моими желаниями, он просто вторгся в сознание, и (zz) я чувствовал, что начинаю сходить с ума.
Я был не на шутку обеспокоен. До глубины души ошарашен. До ужаса напуган. Я не испытывал подобного страха даже в Афганистане, когда вокруг свистели пули, а надо мной барражировал советский вертолет. Раздвоение сознания — это еще не самое ужасное, покуда вы осознаете, что происходит, и имеете возможность хоть что-то сказать по этому поводу; я еще мог бы считать облака и есть шпинат — в расчете на терапевтический эффект, пусть даже это сродни тому, чтобы биться головой об стену, надеясь, что она упадет; но состояние, когда ты не ведаешь, что происходит... Я просто онемел...
Вот что произнес голос:
— Привет!
Веди себя естественно
Я встал с постели и, подчиняясь велениям времени (мои часы настаивали на том, что пора завтракать), позволил взгляду рассеянно блуждать по внутренним пространствам холодильника, в надежде, авось там найдется что-нибудь мне по вкусу, покуда внимание мое не привлекла куриная печенка со специями, украшенная ярлычком, заполненным от руки и утверждающим, что данное блюдо готовилось еще во времена оны, когда каллиграфия была в почете, — печенка произведена на семейном предприятии по бабушкиному рецепту, и для того, чтобы максимально насладиться этим вкусом, разогревая ее, надо соблюдать целый ряд правил.
Что мы и сделали — а затем съели, кусочек за кусочком, заедая свежим хлебом. Печенка и свежий хлеб — они так удачно дополняли друг друга, что в эти мгновения я готов был благословить жизнь, если бы не тот печальный факт, что аппетит мой оставлял желать лучшего: я боялся, что вот-вот мои шарики зайдут за ролики или с шумом рассыплются по кухонному полу.
Под это дело у нас ушло две бутылки весьма неплохого вина, хотя и не столь забористого, как пойло, к которому я пристрастился, встав на преступную стезю, но такого рода различия не очень-то волнуют меня с тех пор, как я завязал с привычкой выпивать по полторы бутылки вина, чтобы только заглушить мысли о том, куда может завести склонность к неумеренным возлияниям.
Голос порядком испортил мне удовольствие от нашего визита, что до Юппа — ничто не могло омрачить переполнявшую его шаловливую радость: само наше пребывание в этой квартире — унижение и посрамление для противника. Старая дилемма «nous avons vo??» [Игра слов: vo?? может быть прочитано как французское vous (вы) и как греческое vo??, (ум). Исходно читается как nous avons vous — кто кого] лишь заставила его фантазию устремиться в нематериальные сферы.
Позавтракав, мы просмотрели записи, запечатлевшие Корсиканца во время трудов праведных, — Юбер раскопал их, перерывая закоулки квартиры, покуда я предавался процессу ментальных интерполяций, пытаясь понять, что же со мной происходит. Записи обличали непрофессионализм любителя, однако Корсиканец, несомненно, полагал, что усилия его чресел заслуживают сохранения для потомства и фиксации на электромагнитных носителях. Операторская работа динамизмом не отличалась: камера была предоставлена самой себе, а, как известно, видеокамерам не свойственно двигаться вокруг объекта съемки в поисках наилучшего ракурса. Освещение могло бы быть и поярче, но в любом случае в кадре главным образом маячила — с удручающим постоянством — кормовая часть Корсиканца, колышущаяся на волнах страсти, мерно вздымающаяся и опускающаяся навстречу очередной красотке, которую можно было угадать под главным героем этих фильмов. Саундтрек был столь же скучен и однообразен: страстные вздохи, мужское или женское сопение, изредка перемежаемые отчаянными возгласами Корсиканца: «Ну что, кончаешь?» — когда он начинал ерзать тазом, пытаясь подхлестнуть экстаз партнерши.
— Золото! Чистое золото! — вынес приговор Юбер.
Если вам приспичило увековечить, как вы торпедой носитесь у себя в бассейне, для этого скорее всего придется пригласить кого-нибудь из друзей на роль оператора или выложить кругленькую сумму за батарею камер, расставленных вдоль плавательной дорожки. Характер сцен, где Корсиканец натягивает гондон на нос (очевидно, это шутливая попытка изобразить слона), или щеголяет в черных чулочках с подвязками (массовка в кадре не представлена), заставляет думать, что он испытывал некоторую неловкость при мысли о том, чтобы попросить соседей о такой мелочи, как поассистировать ему, взяв в руки видеокамеру. «Золото. Высшей пробы!» — гласил Юппов приговор.
Юбер с необычайным тщанием, включив быстрое воспроизведение, просмотрел каждую кассету, дабы убедиться, что он ничего не упустил. За это время я узнал Корсиканца куда ближе, чем мне бы хотелось. Кроме того, Юбер позаимствовал у нашего друга все, что касалось ведения его финансовых дел, розового бегемотика, делающего, если его потрясти, «уа-уа», и фотографию зубастенькой красотки с обнаженной грудью, позирующей на пляже; как уверил меня Юпп — с поистине судебным красноречием, — то была сестра Корсиканца, снятая во время медового месяца.
Телефон был подключен к говорящим часам, сообщившим по-японски, что сейчас ровно четыре (следовательно — максимальный тариф на телефонные переговоры). Юбер предложил мне воспользоваться телефоном, чтобы сделать несколько дорогостоящих звонков за границу. Не связаться ли мне с моим фондом? — в этом было что-то привлекательное. Что сказали бы на том конце провода, если бы я позвонил и выразил свои самые теплые пожелания? «О Гроббс-сан, вы во Франции? Говорите, очень заняты: грабите банки?» Японский этикет, как японский язык (в котором я недалеко продвинулся — освоил сотен пять самых употребительных слов), богат нюансами. Существует целая шкала форм обращения к собеседнику: с водоносом говорят иначе, чем с членом императорской семьи. Я задумался, найдется ли в японском подобающая форма для обращения к тому, кто скрылся, присвоив ваши деньги, и теперь звонит вам с юга Франции в промежутке между двумя налетами на банк.
Благотворительные фонды: как запустить в них лапу
Это совсем легко. Вы находите фонд, готовый предоставить вам солидную сумму, после чего уносите с собой деньги и предаетесь излишествам, не испытывая и тени раскаяния. Мир полон богачей, которые никак не могут придумать, что же делать с собственным богатством; вся штука в том, что люди, нажившие состояния, выраженные десятизначной цифрой, зануды и, не имея ничего на счетах в банке, которым управляют воображение и фантазия, горят желанием покрасоваться в окружении эпитетов «глубокий» и «очаровательный» (в какой-то мере подобное желание свойственно — на сытый желудок — каждому из нас). Разница между нами и ими одна: они могут эти эпитеты купить. Сложность состоит лишь в одном: необходимо блокировать торную дорогу их мысли и устроить засаду на тропе, ведущей их руку к заполнению банковского чека. Но тут необходимые навыки приходят с опытом.
Одна из главных сложностей, с которыми я сталкивался: когда перед вами встает проблема, где бы достать выпивку, люди начинают относиться к вам так, словно у вас проблемы с выпивкой. Я нарвался на это помимо своей воли, когда Фелерстоун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51