https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Aquanet/
Настоящая его работа начинается уже по завершении дознания за письменным столом и продолжается в зале судебных заседаний. Упомянутый мной земельный прокурор доктор Гитль, умевший для всего находить простое решение, дал нам, в то время еще желторотым асессорам, золотой совет: «Что делать, чтобы не стоять как столб? Выслушивать доклады!»
Вот я и выслушивал доклады. Пожилой, опытный старший комиссар (такое звание существовало тогда) Брандмайер как раз и докладывал мне, сообщив, что инцидент представляется ему смешным, если подобное выражение вообще применимо к инциденту со смертельным исходом.
– Почему? Что именно кажется вам странным?
Чутье, как выразился комиссар Брандмайер, подсказывает ему: здесь что-то не так. Все в прокуратуре, включая и меня, знали, что чутью старшего комиссара можно довериться. И в данном случае оно его не обмануло. Это выяснилось уже на следующий день, когда данные судебных медиков подтвердили, что Энцо был мертв еще до появления на железнодорожном участке и до соприкосновения с контактным проводом. То есть его труп приложили к контактному проводу.
После этого взялись за товарищей по работе Энцо. Очень нелегкое дело допрашивать через переводчика – итальянцы не знали ни слова по-немецки. Все равно что явиться на симфонический концерт, предварительно напихав в уши ваты.
Все четверо в один голос утверждали, что Энцо забрался на площадку вагона-мастерской, что-то вдруг сверкнуло, будто молния, и Энцо упал на площадку. Большего от них добиться было нельзя. Никакие угрозы, что, мол, они, недоговаривая, становятся соучастниками совершенного по халатности преступления, не помогали. Может, судмедэксперт сплоховал? В качестве причины смерти на самом деле был указан удар электротоком, но, по утверждению профессора, смерть наступила примерно за двенадцать часов до упомянутых работ на контактной сети.
Был допрошен и предприниматель Браунагель: держался он крайне дерзко, свирепо поносил иностранных рабочих, с которыми, по его мнению, одни только беды, и заявил, что теперь без Энцо эта бригада гроша ломаного не стоит.
Между тем из Италии приехала жена Энцо. Должен сказать, что Энцо был еще довольно молод, ему еще не исполнилось сорока. Жена его была красавицей, мне даже было чуточку не по себе во время допроса. Впрочем, о каком допросе могла идти речь, скорее, это была беседа. Жена Энцо отыскала меня в моем рабочем кабинете, я кое-как объяснялся с ней, призвав на помощь все скромные знания итальянского, в общем, мы сумели понять друг друга. Я узнал, что на родине Энцо был человеком иных социальных кругов, куда выше, чем в общежитии на Вестенд-штрассе, семья его владела довольно крупным магазином электротоваров, отец некоторое время даже был бургомистром их городка. Впрочем, все это никак не могло помочь следствию.
Впоследствии уголовная полиция опросила всех обитателей общежития, тут-то и напали на след. После долгих запирательств один грек – точно помню, что он носил гордое имя Агамемнон – признал, что бригада Энцо довольно часто, если не ежедневно, работала по вечерам еще где-то по поручению Браунагеля, возвращаясь иногда глубокой ночью.
Ага! Есть! Нелегальные работы!
Разумеется, нечего было и пытаться добиться чего-либо от итальянцев или Браунагеля. Но уголовная полиция установила за итальянцами слежку. Примерно с час они после работы оставались в общежитии или шли в ресторанчик поблизости. Проследили и за Браунагелем и уже несколько дней спустя установили местонахождение строительной площадки, разумеется, нелегальной. То есть само строительство велось вполне легально: прораб, некий Леттль, строил для себя дом в Дайзенхофене за городом. Естественно, он всеми силами пытался скостить расходы, вот и нанимал нелегальную рабочую силу. А комиссар Брандмайер лично в сопровождении парочки сотрудников полиции не поленился ранним утром проникнуть на эту стройплощадку и устроиться там в засаде. И не зря: вскоре там появились прораб Леттль и Браунагель. Полицейским, действовавшим в полном соответствии с героями Карла Мая, удалось подобраться поближе и подслушать разговор Леттля и Браунагеля. Разговор вышел весьма темпераментный. Прораб Леттль упрекал Браунагеля в том, что тот, дескать, перестал присылать ему людей, в ответ на что Браунагель пытался убедить его в том, что дело приняло дурной оборот. Разговор перерос в ожесточенный спор, потому что Леттль пригрозил не заплатить остаток полагавшейся Браунагелю суммы, оба перешли на крик. Браунагель схватил здоровенную палку, но не успел он размахнуться, как подоспели старший комиссар Брандмайер и его коллеги. И сунули под нос Браунагелю и Леттлю служебные удостоверения: «Уголовная полиция!»
Остальное было делом техники. Несчастный случай произошел на стройплощадке. Обман обернулся трагедией. Просверливая отверстие в стенке, Энцо наткнулся на не обозначенную на схеме электропроводку. И погиб на месте.
Либо Браунагель лгал сознательно, либо на самом деле был не в курсе, но он втемяшил в головы несчастных итальянцев, что поскольку трагедия произошла во время нелегальных работ, вдове Энцо пенсии не полагается. (Естественно, все это неверно.) Именно Браунагелю принадлежала идея переместить мертвого Энцо на железнодорожный участок и инсценировать смертельную травму там, поскольку Браунагелю огласка и расследование были явно ни к чему.
К чести итальянцев все четверо признались во всем, в особенности когда нам удалось их убедить, что вдова погибшего Энцо пенсии не лишится. Признались и в том, что сами едва не умерли от страха, перевозя ночью в огромном чемодане тело Энцо на железнодорожный участок. В общежитие они его тащить не решились. Они ужасно боялись наткнуться на полицию – мол, четверо гастарбайтеров с чемоданом в руках, да еще ночью… Но им, если можно так выразиться, повезло, улицы были безлюдны. Остальное известно.
Уголовное дело против Леттля и Браунагеля по обвинению обоих в гибели вследствие халатности было прекращено, поскольку не представлялось возможным установить ход событий. И при неразберихе, царившей на стройплощадке, немудрено было перепутать места прохода электропроводки, во всяком случае, не удалось установить, кто именно поручил Энцо сверлить стенку именно в том месте. Правда, итальянцам пришлось ответить за попытку укрывательства денежных средств от обложения налогом, за нарушение техники безопасности при проведении работ, но это уже, как говорится, мелочи. Казалось бы, на этом деле можно было спокойно ставить точку, но тут случился один телефонный звонок. Звонок этот прозвучал в моем кабинете, и я, сняв трубку, тут же узнал голос вдовы Энцо. Как я уже говорил, мои знания итальянского были крайне скудны. Я сумел лишь понять, что женщина не на шутку взволнованна и хочет сообщить мне нечто весьма важное. К счастью, под рукой оказался один из моих коллег, полиглот-самоучка из тех, что удовольствия ради изучают языки. В тот момент, если мне не изменяет память, он одолевал сиамский – четырнадцатый по счету иностранный язык. Я взял трубку параллельного аппарата и стал слушать, хотя, честно признаюсь, понял мало, ибо темп разговора все убыстрялся. Я только видел, что коллега записывает какие-то фамилии и номер автомашины. Потом он положил трубку и, отдуваясь, откинулся на спинку кресла.
– Ну и что? – поинтересовался я.
– Ничего хорошего, – ответил он. – Брат погибшего, то есть свояк вдовы, вместе с одним другом этого семейства направляются сюда. Имеется ли у них при себе огнестрельное оружие, этого женщина не знает. Ножи есть точно. Потому что она своими глазами видела, как они пристраивали их при помощи пластыря под днищем автомобиля. А дружок замазал пластырь землей, чтобы не было заметно.
– И все-таки я ничего не понимаю, – признался я.
– Месть, – пояснил всеведущий коллега. – Не забывайте, оба они уроженцы юга Италии.
– А что, семья не верит, что это был несчастный случай?
– Вдова Энцо тайком выехала в столицу провинции, чтобы оттуда без опаски позвонить. Похоже, она единственный разумный человек в этой семейке и не хочет, чтобы ужасы продолжались. Так что мы не имеем права поставить ее под удар, иначе ей придется очень плохо.
– А кого они собрались убить?
– Остальных четверых членов бригады. Они не верят, что все было именно так, думают, что прокурора подкупили, – не забывайте, это ведь итальянцы-южане.
– Да, но с какой стати итальянцам убивать своего же товарища по работе?
– Ну, знаете, причину всегда отыскать можно.
Что нам оставалось делать? Дело складывалось так, что мы должны были сидеть и ждать, пока не совершится серьезное преступление. Но я решил предупредить проживавших в общежитии на Вестендштрассе итальянцев, после чего один из них исчез и больше не появился. Были даны соответствующие инструкции и представителям таможенной службы на пограничных переходах Куфштайн и Шарниц. Тогда еще существовал пограничный контроль. Без труда удалось обнаружить нужный автомобиль, а под днищем и ножи; кроме ножей, нашлась и парочка пистолетов, укрытых под обивкой дверцы. Этого было больше чем достаточно для ареста, и тень подозрения не падала на вдову Энцо.
Все дальнейшее можно передать в двух словах. Оба прибывших итальянца отрицали намерение убить кого-либо. Трудно было предъявить им обвинение в подготовке убийства, в таком случае потребовалось бы свидетельство супруги Энцо, и я решил ограничиться лишь предъявлением обоим обвинения в попытке нелегального ввоза оружия. После оба незамедлительно были депортированы в Италию. К счастью, оба здорово перепугались, и это явно отвлекло их от осуществления задуманного. Неясным оставалось только одно: почему исчез один из итальянцев, едва узнав о мстителях? Может быть, все же… Впрочем, что гадать, это на самом деле осталось тайной, а нам с вами пора поклониться музыкальной короне – скрипичному квартету.
В этот четверг на пюпитрах были разложены ноты Джузеппе Верди.
Я – кошка Мими (черно-белой масти). Я могу прочитывать мысли. Сразу заявлю: утверждение о том, что кошки лишены музыкального слуха (см. статью «Кошачья музыка» в словаре Тримм), не соответствует действительности. Свойственная кошкам музыкальность обращена внутрь, а не вовне. То же самое относится и к нашему языку. Мы наделены речью и, если захотим, можем говорить. Могу я в доказательство тому привести парочку стихотворений, запечатленных на этих вот листках? Мы сочиняем стихи – мой брат Борис, рыжий кот, и я .
Ни день, ни ночь, ни звезды нас не досягают, Ни громозвучные призывы Божества. Иль уши наши им не внемлют более, Иль очи не у зреют?
Двадцать четвертый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он рассказывает самый занимательный случай из всех ему известных
В юридическом смысле это дело представляло собой пустяк, не более. Мой отдел не имел отношения к нему, обо всем мне рассказал один коллега, когда мы с ним сидели в кафе «Францман», не единственном из заведений, ныне бесследно канувших в Лету. Там, в послеполуденные часы, в непринужденной обстановке за чашечкой несравненного кофе мы и собирались: судьи, прокуроры. А кофе на самом деле был восхитительный, никакого сравнения с тем, каким поили в нашей столовой. Кафе «Францман» было местом обмена мнениями, идеями, именно там упомянутый коллега ознакомил меня с делом о 23 миллионах марок. Тогда в ходу еще были немецкие марки.
Тяжба эта, на взгляд дилетанта, яйца выеденного не стоила. Речь шла об одном чиновнике финансового управления, обвиненном в превышении служебных полномочий. Я и сейчас помню, как его звали. Странная у него была фамилия, даже, пожалуй, смешная. Не буду вам ее называть, поскольку владелец ее наверняка жив и здоров. Назовем его Маусбайгль – согласитесь, фамилия смешная. Так вот, Маусбайгль – Хольгер Маусбайгль. На момент предъявления обвинения ему исполнилось сорок. Сам он был весь такой серенький, как мышка, лысоват, со скошенным подбородком и близко посаженными глазками, и на первый взгляд по его физиономии даже трудно было понять, то ли он тебя боится, то ли замышляет коварство. Вероятно, можно было смело предположить и то и другое. На службе его было трудно от стенки отличить – ничем особенным не выделялся, ни чрезмерным усердием, ни разгильдяйством. Как позже на допросе выразился непосредственный начальник Маусбайгля, он исполнял все положенное аккуратно, хоть и не всегда в срок. Промахов, ляпсусов за ним тоже не водилось. Зато Маусбайгль считал в уме лучше всякого калькулятора. Вряд ли он мог претендовать на роль души общества, но в целом коллеги относились к нему неплохо. Маусбайгль очень пекся о положенных ему привилегиях. Помню лишь единственный конфликт, в который он был вовлечен, это произошло из-за кактусов, стоявших в горшках на подоконнике его рабочего кабинета. Одна дама, особа выше его по положению, надумала убрать их оттуда. Мол, «от них весь подоконник в потеках». Возник спор, который быстро перерос в конфликт из-за того, что упомянутая коллега позволила себе презрительное высказывание в адрес кактусов Opuntia cochenillifera – вид, отличающийся овальными мясистыми листьями, – назвав их «шлепанцами». После вмешательства начальника Маусбайгля было достигнуто компромиссное решение: Маусбайгль за свой счет заказал подставку, и кактусы перекочевали на нее с подоконника. Так избавились от потеков. Коллега вынуждена была скрепя сердце отстать от Маусбайгля, ибо дело было, разумеется, не в потеках на подоконнике, они были лишь предлогом. Это пока все, друзья мои…
«Волнующее имя, – подумала кошка Мими, – жаль вот только, что мне лично не выпало чести познакомиться с этим Маусбайглем».
* * *
– …Да-да, помню, конечно, эту историю я услышал в кафе «Францман» от одного своего коллеги. А увидеть герра Маусбайгля мне довелось уже позже, да и то издали. Коллега, по долгу службы занимавшийся этим делом и представлявший на процессе обвинительную сторону, выдал следующую характеристику Маусбайгля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Вот я и выслушивал доклады. Пожилой, опытный старший комиссар (такое звание существовало тогда) Брандмайер как раз и докладывал мне, сообщив, что инцидент представляется ему смешным, если подобное выражение вообще применимо к инциденту со смертельным исходом.
– Почему? Что именно кажется вам странным?
Чутье, как выразился комиссар Брандмайер, подсказывает ему: здесь что-то не так. Все в прокуратуре, включая и меня, знали, что чутью старшего комиссара можно довериться. И в данном случае оно его не обмануло. Это выяснилось уже на следующий день, когда данные судебных медиков подтвердили, что Энцо был мертв еще до появления на железнодорожном участке и до соприкосновения с контактным проводом. То есть его труп приложили к контактному проводу.
После этого взялись за товарищей по работе Энцо. Очень нелегкое дело допрашивать через переводчика – итальянцы не знали ни слова по-немецки. Все равно что явиться на симфонический концерт, предварительно напихав в уши ваты.
Все четверо в один голос утверждали, что Энцо забрался на площадку вагона-мастерской, что-то вдруг сверкнуло, будто молния, и Энцо упал на площадку. Большего от них добиться было нельзя. Никакие угрозы, что, мол, они, недоговаривая, становятся соучастниками совершенного по халатности преступления, не помогали. Может, судмедэксперт сплоховал? В качестве причины смерти на самом деле был указан удар электротоком, но, по утверждению профессора, смерть наступила примерно за двенадцать часов до упомянутых работ на контактной сети.
Был допрошен и предприниматель Браунагель: держался он крайне дерзко, свирепо поносил иностранных рабочих, с которыми, по его мнению, одни только беды, и заявил, что теперь без Энцо эта бригада гроша ломаного не стоит.
Между тем из Италии приехала жена Энцо. Должен сказать, что Энцо был еще довольно молод, ему еще не исполнилось сорока. Жена его была красавицей, мне даже было чуточку не по себе во время допроса. Впрочем, о каком допросе могла идти речь, скорее, это была беседа. Жена Энцо отыскала меня в моем рабочем кабинете, я кое-как объяснялся с ней, призвав на помощь все скромные знания итальянского, в общем, мы сумели понять друг друга. Я узнал, что на родине Энцо был человеком иных социальных кругов, куда выше, чем в общежитии на Вестенд-штрассе, семья его владела довольно крупным магазином электротоваров, отец некоторое время даже был бургомистром их городка. Впрочем, все это никак не могло помочь следствию.
Впоследствии уголовная полиция опросила всех обитателей общежития, тут-то и напали на след. После долгих запирательств один грек – точно помню, что он носил гордое имя Агамемнон – признал, что бригада Энцо довольно часто, если не ежедневно, работала по вечерам еще где-то по поручению Браунагеля, возвращаясь иногда глубокой ночью.
Ага! Есть! Нелегальные работы!
Разумеется, нечего было и пытаться добиться чего-либо от итальянцев или Браунагеля. Но уголовная полиция установила за итальянцами слежку. Примерно с час они после работы оставались в общежитии или шли в ресторанчик поблизости. Проследили и за Браунагелем и уже несколько дней спустя установили местонахождение строительной площадки, разумеется, нелегальной. То есть само строительство велось вполне легально: прораб, некий Леттль, строил для себя дом в Дайзенхофене за городом. Естественно, он всеми силами пытался скостить расходы, вот и нанимал нелегальную рабочую силу. А комиссар Брандмайер лично в сопровождении парочки сотрудников полиции не поленился ранним утром проникнуть на эту стройплощадку и устроиться там в засаде. И не зря: вскоре там появились прораб Леттль и Браунагель. Полицейским, действовавшим в полном соответствии с героями Карла Мая, удалось подобраться поближе и подслушать разговор Леттля и Браунагеля. Разговор вышел весьма темпераментный. Прораб Леттль упрекал Браунагеля в том, что тот, дескать, перестал присылать ему людей, в ответ на что Браунагель пытался убедить его в том, что дело приняло дурной оборот. Разговор перерос в ожесточенный спор, потому что Леттль пригрозил не заплатить остаток полагавшейся Браунагелю суммы, оба перешли на крик. Браунагель схватил здоровенную палку, но не успел он размахнуться, как подоспели старший комиссар Брандмайер и его коллеги. И сунули под нос Браунагелю и Леттлю служебные удостоверения: «Уголовная полиция!»
Остальное было делом техники. Несчастный случай произошел на стройплощадке. Обман обернулся трагедией. Просверливая отверстие в стенке, Энцо наткнулся на не обозначенную на схеме электропроводку. И погиб на месте.
Либо Браунагель лгал сознательно, либо на самом деле был не в курсе, но он втемяшил в головы несчастных итальянцев, что поскольку трагедия произошла во время нелегальных работ, вдове Энцо пенсии не полагается. (Естественно, все это неверно.) Именно Браунагелю принадлежала идея переместить мертвого Энцо на железнодорожный участок и инсценировать смертельную травму там, поскольку Браунагелю огласка и расследование были явно ни к чему.
К чести итальянцев все четверо признались во всем, в особенности когда нам удалось их убедить, что вдова погибшего Энцо пенсии не лишится. Признались и в том, что сами едва не умерли от страха, перевозя ночью в огромном чемодане тело Энцо на железнодорожный участок. В общежитие они его тащить не решились. Они ужасно боялись наткнуться на полицию – мол, четверо гастарбайтеров с чемоданом в руках, да еще ночью… Но им, если можно так выразиться, повезло, улицы были безлюдны. Остальное известно.
Уголовное дело против Леттля и Браунагеля по обвинению обоих в гибели вследствие халатности было прекращено, поскольку не представлялось возможным установить ход событий. И при неразберихе, царившей на стройплощадке, немудрено было перепутать места прохода электропроводки, во всяком случае, не удалось установить, кто именно поручил Энцо сверлить стенку именно в том месте. Правда, итальянцам пришлось ответить за попытку укрывательства денежных средств от обложения налогом, за нарушение техники безопасности при проведении работ, но это уже, как говорится, мелочи. Казалось бы, на этом деле можно было спокойно ставить точку, но тут случился один телефонный звонок. Звонок этот прозвучал в моем кабинете, и я, сняв трубку, тут же узнал голос вдовы Энцо. Как я уже говорил, мои знания итальянского были крайне скудны. Я сумел лишь понять, что женщина не на шутку взволнованна и хочет сообщить мне нечто весьма важное. К счастью, под рукой оказался один из моих коллег, полиглот-самоучка из тех, что удовольствия ради изучают языки. В тот момент, если мне не изменяет память, он одолевал сиамский – четырнадцатый по счету иностранный язык. Я взял трубку параллельного аппарата и стал слушать, хотя, честно признаюсь, понял мало, ибо темп разговора все убыстрялся. Я только видел, что коллега записывает какие-то фамилии и номер автомашины. Потом он положил трубку и, отдуваясь, откинулся на спинку кресла.
– Ну и что? – поинтересовался я.
– Ничего хорошего, – ответил он. – Брат погибшего, то есть свояк вдовы, вместе с одним другом этого семейства направляются сюда. Имеется ли у них при себе огнестрельное оружие, этого женщина не знает. Ножи есть точно. Потому что она своими глазами видела, как они пристраивали их при помощи пластыря под днищем автомобиля. А дружок замазал пластырь землей, чтобы не было заметно.
– И все-таки я ничего не понимаю, – признался я.
– Месть, – пояснил всеведущий коллега. – Не забывайте, оба они уроженцы юга Италии.
– А что, семья не верит, что это был несчастный случай?
– Вдова Энцо тайком выехала в столицу провинции, чтобы оттуда без опаски позвонить. Похоже, она единственный разумный человек в этой семейке и не хочет, чтобы ужасы продолжались. Так что мы не имеем права поставить ее под удар, иначе ей придется очень плохо.
– А кого они собрались убить?
– Остальных четверых членов бригады. Они не верят, что все было именно так, думают, что прокурора подкупили, – не забывайте, это ведь итальянцы-южане.
– Да, но с какой стати итальянцам убивать своего же товарища по работе?
– Ну, знаете, причину всегда отыскать можно.
Что нам оставалось делать? Дело складывалось так, что мы должны были сидеть и ждать, пока не совершится серьезное преступление. Но я решил предупредить проживавших в общежитии на Вестендштрассе итальянцев, после чего один из них исчез и больше не появился. Были даны соответствующие инструкции и представителям таможенной службы на пограничных переходах Куфштайн и Шарниц. Тогда еще существовал пограничный контроль. Без труда удалось обнаружить нужный автомобиль, а под днищем и ножи; кроме ножей, нашлась и парочка пистолетов, укрытых под обивкой дверцы. Этого было больше чем достаточно для ареста, и тень подозрения не падала на вдову Энцо.
Все дальнейшее можно передать в двух словах. Оба прибывших итальянца отрицали намерение убить кого-либо. Трудно было предъявить им обвинение в подготовке убийства, в таком случае потребовалось бы свидетельство супруги Энцо, и я решил ограничиться лишь предъявлением обоим обвинения в попытке нелегального ввоза оружия. После оба незамедлительно были депортированы в Италию. К счастью, оба здорово перепугались, и это явно отвлекло их от осуществления задуманного. Неясным оставалось только одно: почему исчез один из итальянцев, едва узнав о мстителях? Может быть, все же… Впрочем, что гадать, это на самом деле осталось тайной, а нам с вами пора поклониться музыкальной короне – скрипичному квартету.
В этот четверг на пюпитрах были разложены ноты Джузеппе Верди.
Я – кошка Мими (черно-белой масти). Я могу прочитывать мысли. Сразу заявлю: утверждение о том, что кошки лишены музыкального слуха (см. статью «Кошачья музыка» в словаре Тримм), не соответствует действительности. Свойственная кошкам музыкальность обращена внутрь, а не вовне. То же самое относится и к нашему языку. Мы наделены речью и, если захотим, можем говорить. Могу я в доказательство тому привести парочку стихотворений, запечатленных на этих вот листках? Мы сочиняем стихи – мой брат Борис, рыжий кот, и я .
Ни день, ни ночь, ни звезды нас не досягают, Ни громозвучные призывы Божества. Иль уши наши им не внемлют более, Иль очи не у зреют?
Двадцать четвертый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он рассказывает самый занимательный случай из всех ему известных
В юридическом смысле это дело представляло собой пустяк, не более. Мой отдел не имел отношения к нему, обо всем мне рассказал один коллега, когда мы с ним сидели в кафе «Францман», не единственном из заведений, ныне бесследно канувших в Лету. Там, в послеполуденные часы, в непринужденной обстановке за чашечкой несравненного кофе мы и собирались: судьи, прокуроры. А кофе на самом деле был восхитительный, никакого сравнения с тем, каким поили в нашей столовой. Кафе «Францман» было местом обмена мнениями, идеями, именно там упомянутый коллега ознакомил меня с делом о 23 миллионах марок. Тогда в ходу еще были немецкие марки.
Тяжба эта, на взгляд дилетанта, яйца выеденного не стоила. Речь шла об одном чиновнике финансового управления, обвиненном в превышении служебных полномочий. Я и сейчас помню, как его звали. Странная у него была фамилия, даже, пожалуй, смешная. Не буду вам ее называть, поскольку владелец ее наверняка жив и здоров. Назовем его Маусбайгль – согласитесь, фамилия смешная. Так вот, Маусбайгль – Хольгер Маусбайгль. На момент предъявления обвинения ему исполнилось сорок. Сам он был весь такой серенький, как мышка, лысоват, со скошенным подбородком и близко посаженными глазками, и на первый взгляд по его физиономии даже трудно было понять, то ли он тебя боится, то ли замышляет коварство. Вероятно, можно было смело предположить и то и другое. На службе его было трудно от стенки отличить – ничем особенным не выделялся, ни чрезмерным усердием, ни разгильдяйством. Как позже на допросе выразился непосредственный начальник Маусбайгля, он исполнял все положенное аккуратно, хоть и не всегда в срок. Промахов, ляпсусов за ним тоже не водилось. Зато Маусбайгль считал в уме лучше всякого калькулятора. Вряд ли он мог претендовать на роль души общества, но в целом коллеги относились к нему неплохо. Маусбайгль очень пекся о положенных ему привилегиях. Помню лишь единственный конфликт, в который он был вовлечен, это произошло из-за кактусов, стоявших в горшках на подоконнике его рабочего кабинета. Одна дама, особа выше его по положению, надумала убрать их оттуда. Мол, «от них весь подоконник в потеках». Возник спор, который быстро перерос в конфликт из-за того, что упомянутая коллега позволила себе презрительное высказывание в адрес кактусов Opuntia cochenillifera – вид, отличающийся овальными мясистыми листьями, – назвав их «шлепанцами». После вмешательства начальника Маусбайгля было достигнуто компромиссное решение: Маусбайгль за свой счет заказал подставку, и кактусы перекочевали на нее с подоконника. Так избавились от потеков. Коллега вынуждена была скрепя сердце отстать от Маусбайгля, ибо дело было, разумеется, не в потеках на подоконнике, они были лишь предлогом. Это пока все, друзья мои…
«Волнующее имя, – подумала кошка Мими, – жаль вот только, что мне лично не выпало чести познакомиться с этим Маусбайглем».
* * *
– …Да-да, помню, конечно, эту историю я услышал в кафе «Францман» от одного своего коллеги. А увидеть герра Маусбайгля мне довелось уже позже, да и то издали. Коллега, по долгу службы занимавшийся этим делом и представлявший на процессе обвинительную сторону, выдал следующую характеристику Маусбайгля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48