а что, если я сейчас выжму газ в пол и впечатаюсь в морду встречного автобуса, или на перекрестке Карла Юхана и Первого кольца поеду прямо, разгонюсь вверх на горку километров до двухсот и врежусь в стену королевского дворца? Вот это был бы номер, думала я. Но потом спохватилась — какая я эгоистка, ведь бедный инструктор, возможно, совсем не жаждет подобных подвигов, ведь он вряд ли только что похоронил всех близких, во всяком случае по его виду ничего такого не скажешь, и потом, у него второй комплект педалей и он наверняка бы успел затормозить: но сама мысль мне понравилась, отметила я, хотя на ней трудно было сосредоточиться, потому что инструктор взахлеб вспоминал, как он сам учился на курсах вождения в Стьёрдале. Похоже, он скучает по тому времени. Они часто ездили в Трондхейм, чтобы потренироваться на настоящих улицах и перекрестках. Он несколько раз помянул некий Принцев перекресток — судя по его рассказам, самый прекрасный во всей Норвегии. Во всяком случае, для обучения вождению перекрестка лучше не сыщешь точно. Он не сказал этого прямо, но, похоже, он влюблен в этот перекресток. Я поняла это по его тону. Я вообще многое чувствую по тону и голосу. Не то что Констанция. Она в лучшем случае может понять, весел сегодня ее конь или грустит. Из меня бы наверно вышел неплохой психолог. Если б мне этого хотелось. Но вряд ли я буду здесь, когда придет время определяться, ну, короче, как говорили древние, кто будет жив, тот увидит. А кто не будет, тот не увидит. Не очень-то справедливо, если вдуматься. Или как по-твоему, папа? Теперь можешь раскаиваться. Это сентиментально до идиотизма, что я обращаюсь к тебе, когда пишу. Прям как в кино: там, если малютка потеряла маму или папу, она всегда продолжает разговаривать с ними как с живыми, и зрители знают, что этот приемчик использован во всех фильмах про сироток, но мирятся с тем, что в еще одном фильме будет так же. Дело, видимо, в том, что мы относимся к смерти со страшным пиететом и поэтому так жалеем всех, кого постигла потеря. Типа — ого, смерть. СМЕРТЬ. Ну ни фига себе, типа. Но тем не менее писать мертвым нельзя. Это очевидный мне факт. Следовательно, я пишу не мертвым. А самой себе. Кому же еще? Так что вся затея с ведением дневника шита белыми нитками. Однако же я пишу, и мне это нравится. Похоже на комнату с зеркальными стенами и розовыми надувными мячиками, в которую Констанция затащила меня в Национальной галерее. Мы насмотрелись на себя со всех сторон, на всю жизнь хватит. Еще это похоже на зеркальную камеру в Техническом музее, где мы так часто бывали с папой. Внутри отражения возникает бесконечный ряд все более мелких отражений, но они все вместе — это ты, и тебе никуда не скрыться и ничего не сохранить в тайне.
Не знаю, это время дня делает меня такой глубокомысленной или это я с непривычки писать или потому, что умру. Вроде бы в мыслях появляется особая глубина, когда человек знает, что скоро умрет.
Но хватит уже — гашу свет, пока совсем не рассвело.
1 января 2006
Вчера утром вернулся Кшиштоф. Странное он выбрал время. И тут же потопал класть плитку. Это тоже меня несколько озадачило, поэтому я остановила его и напомнила, что у нас сегодня Новый год и что по случаю праздника хотя бы плитку не кладут, а он ответил, что еще как кладут, у них в Польше это обычное дело, но я ему не поверила и пригласила его в ресторан Холменколлена, заказала вина, поблагодарила за подарок, призналась, что такой красивой музыки не слышала уже очень давно, и он тут же, едва сдерживая слезы, рассказал, что его девушка нашла себе другого, а как он думал, спросила я, он весь год торчит в Норвегии, таковы женщины, сказала я, и что за самонадеянность такая, считать, что ты можешь годами отсутствовать, спать на полу с пепельницей чуть не под подушкой, а она должна изводиться где-то там в польской глубинке и ждать как дура набитая.
Мне нравится, когда мужчины в отчаянии и плачут.
Ближе к ночи мы вскарабкались на трамплин Холменколлен, сели на площадке и стали смотреть на фейерверки в городе, попробовали было заняться этим самым, но Кшиштоф был слишком пьян, оно, может, и к лучшему, короче, Новый год получился на славу. В мрачном взгляде на жизнь есть, как выяснилось, свой плюс: теперь меня гораздо легче приятно поразить.
Из планов на новый год у меня только один: попробовать умереть. Ума не приложу, правда, как это сделать. Традиционные способы такая мура. Все эти повеситься, застрелиться и тому подобное. Фу, вульгарно и пошло. Лучше всего разбиться на самолете. Но они, к сожалению, грохаются не так часто. Разве что в Африку податься? Но это такая морока… Ладно, подумаю еще.
2 января
Вчера меня благословил сам премьер-министр. Он обратился ко мне с речью. Возможно, и к остальным тоже, но я заметила только, что он говорит со мной. Он сказал, что я смогу преодолеть себя. Что каждого из нас ждет победа. Что дело именно в этом — не бояться, дерзать, мечтать и стараться создавать условия и обстоятельства, в которых мечты станут явью. В этом было что-то пугающее даже. Он как будто бы прочитал мои мысли и поддержал их от всего сердца. Он одобрил мое желание умереть. Правда, потом он долго нес какую-то белиберду про Ибсена.
3 января
Вчера и сегодня Кшиштоф меня избегает. Боится встретиться со мной взглядом. Я спросила почему и поняла — ему стыдно, что пытался соблазнить меня в новогоднюю ночь. Боится, что я запишу его в насильники, обозлюсь и выгоню вон. Хоть плачь, хоть смейся. Бывают же такие милые! Я велела ему не волноваться и об этом не думать. Не знаю, как там у них в Польше, но мы в Норвегии, и за окном 2006 год. Здесь парни и девушки все время занимаются добрачным сексом, фактически они именно до брака сексом и занимаются, и мне гораздо приятнее спать с ним, чем с этими богатенькими сынками в идиотских ушегрейках вместо шапок.
После моих слов Кшиштоф приободрился. И клал плитку до позднего вечера. Может, и сейчас еще продолжает. Немного странно, конечно, но не мне судить.
4 января
Констанция затащила меня на первую в этом году репетицию театра ХГ. Через две недели премьера, а я почти согласилась участвовать в спектакле.
В общем, ничего сложного. Надо перед первым актом выйти на сцену и произнести несколько фраз, потом еще несколько фраз перед вторым и еще раз в самом конце. Я цементирую весь спектакль, сказал режиссер. По-моему, он назвал меня рассказчиком или что-то вроде. Мне все равно. Не помню даже, как называется пьеса. Да и какая разница. Важно, как говорит Констанция, не сидеть в четырех стенах, а просто бывать с людьми или зверями.
10 января
Тяжелая неделя.
В школу не хожу.
Сижу дома и думаю, как все будет, когда меня не станет. Не могу решить, обязательно ли наводить порядок. Разобрать все и разложить по коробкам. Или пусть этим займутся уже другие? Но тогда они обнаружат кучу дорогих мне вещей, ничего для них не значащих. Письма. Фотографии. И отволокут их на помойку, а меня это не устраивает. Видно, придется распихивать все самой, но у меня нет сил, тошно даже думать об этом. Если б я оставалась жить, можно было бы сейчас все бросить как есть и разобрать через несколько лет, но я ж не остаюсь. Надо бы конечно освободить дом от вещей, потом продать его, а деньги отдать на что-нибудь доброе. Но и это выше моих сил. Похоже, оставлю все как есть. И пусть достанется дядям и тетям. Они, понятно, обрадуются. Если конечно у папы и у мамы не обнаружится детей, о которых они не рассказывали. А что? Я читала, что так бывает сплошь и рядом. С маминой стороны скорее всего нет, а вот с папиной… В любом случае, я этого не исключаю. Тем более что меня это вообще не касается. Меня здесь не будет, значит, мне и слова давать не положено. Умирая, человек бесповоротно убирает себя из кадра. Естественно, я походила по интернет-форумам самоубийц. Думала, найду там единомышленников, но стало только противно. Многие младше меня, а причины, которые толкают их на смерть, абсолютно никакие. Они не дозрели до того, чтобы захотеть умереть по-настоящему. Или они хандрят, не пойми почему, или их бросила девушка, или им приспичило отомстить родителям, которые их, видите ли, не понимают. Смерть — это же так романтично, в смерти есть величие, им кажется, она может быть началом чего-то или даже местью кому-то, эти сопляки ни черта не смыслят в том, с чем заигрались. Детский сад, штаны на лямках. И все время названивает Констанция, пристает то с репетициями, то с коняшками и прочими четвероногими (с коняшками сейчас поменьше, что да, то да), и я говорю, что давно выучила свою роль, вру, конечно. Я попробовала почитать сценарий, но меня через три секунды одолела скука, во всяком случае через шесть точно.
11 января
Сегодня общалась с психогейром. Его борода еще отросла. Он сказал, что я молодец, ему нравится, как аккуратно я посещаю наши встречи, это хороший знак, к тому же, отметил он, я выгляжу лучше, и это тоже его порадовало. Знал бы он! Сказал, уже давно заподозрил, что я подумываю о самоубийстве и даже хотел предпринять кое-какие меры, как он выразился. Но я не сплоховала. Обвести его вокруг пальца оказалось поразительно легко, учитывая все эти его многотрудные институты и огромный опыт работы с такими, как я. Просто я сказала ему, что действительно подумывала покончить с жизнью, но чем дольше я прокручиваю в голове эту мысль, тем больше понимаю, что люблю жизнь.
Я же не дура. Оно мне надо, чтобы меня посадили под замок, если психогейр решит, что я представляю угрозу для самой себя.
15 января
Вчера была на репетиции. Премьера 20-го, то есть через пять дней. Все на взводе. Можно подумать, это в самом деле важно — как все пройдет. Они вообще не видят дальше своего носа. Если им хорошо, они радуются, идиотски и навязчиво, когда они в панике, то тревожатся и суетятся — тоже ужасно глупо, и злятся по-дурацки, это очень раздражает. Наверное, они просто тупые. Вот и все. Они ничего не смыслят в жизни и считают себя бессмертными. Надо же, еще год назад я была такой же, как они.
Пока я торчала на сцене, вспоминая и доучивая последний кусок текста, мне в голову пришла одна мыслишка. Она нравится мне все больше и больше, при всей ее супердраматичности и в общем-то детскости. Я пока не скажу, что это за идея. Хочу еще немного ее обмозговать. Но она дьявольская.
16 января
Была на уроке вождения, испытала заодно приятное переживание или новый опыт, не знаю, как правильнее назвать. Инструктору показалось, что я рулю слишком нервно, что было правдой, ведь я как раз думала о том, до чего осталось четыре дня. Инструктор стал задавать мне разные вопросы, чтобы направить мои мысли в другую сторону, моя езда сразу выправилась, но приятным было совсем даже не это, а то, что я не проговорилась о случившемся. А разыграла все так, как будто бы моя прежняя жизнь так и идет своим чередом. И мой инструктор не заметил подвоха. Я рассказывала о маме, что она много лет сидела дома сперва с Томом, потом со мной, короче, никаких шансов применить свое блестящее образование, а теперь задумала вдвоем с подружкой открыть мебельный магазин на Сант-Ханс-Хаугене, и они уже ведут переговоры с одной итальянской фирмой, которая недалеко от Рима, мебель будет очень дорогая, эксклюзив, столы, стулья и все прочее, но мама уверена, что на это есть спрос, она прощупала почву, а папина фирма поможет им с начальным капиталом, я рассказывала о папе и о Томе, который год с небольшим назад закончил юридический и вот-вот начнет работать в папиной фирме, и о том, как здорово идут у папы дела, я назвала нескольких их клиентов, инструктор кивнул и присвистнул. Я вела машину на восемь с плюсом, как заправский водила, похоже, у вас очень крепкая и хорошая семья, сказал инструктор, а я ответила, что так оно и есть.
17 января
Я приняла решение. Сразу стало легче. И я уже занялась приготовлениями.
Сегодня купила в «Скандинавском альпинистском снаряжении» двадцать метров веревки. Самой-самой лучшей, по их словам. Легкая, прочная, чуть-чуть эластичная. Зеленая. У них были и другие цвета, но в зеленом есть что-то особенное, возможно, это из-за маминого платья. Зеленого. Оно было у нее всегда. И оно было самой маминой вещью, мама — это мама в зеленом платье. Продавец сказал, что веревку недавно привезли и что она может храниться долго, но не бесконечно. Я ответила, что это нестрашно, она понадобится мне на днях. Ну и все, больше ничего не сказала.
Я помню, что не так давно я писала, что распространенные способы самоубийства противны мне своей вульгарностью. Но, представьте, выбранный мной вариант заставил меня изменить свое мнение. Ни много ни мало. Сама не ожидала.
Я сделаю это во время премьеры. В самом конце спектакля. Стоя в одиночестве на сцене и произнося положенные слова, я подам знак Вальдемару, который должен сверху подсвечивать меня, и он скинет мне конец веревки, которую я загодя привяжу к балке; Вальдемар наверняка согласится; он уже полтора года смотрит на меня таким взглядом, в общем, с ним все ясно; причем он знает, что шансов у него нет, но Вальдемарчик готов на все, лишь бы не расставаться с надеждой. А потом я спокойно и чинно залезу на книжный шкаф, который служит частью декораций, и уже стоя там, договорю свой текст, надену петлю и спрыгну, моего веса, я надеюсь, хватит, чтобы веревка, натянувшись, переломила мне шею, я посмотрела в интернете, еще как хватает, если только я рассчитала правильно.
Таков мой план. Особенно бодрит, что все это произойдет на глазах педсовета и родителей, по большей части считающихся, естественно, самыми благочестивыми, добрыми самаритянами нашего города, они будут в полном отпаде и станут искать виноватого, кто же сплоховал, кто не сделал все, чтобы помочь мне прожить этот трудный период. Обо мне долго будут судачить.
Еще меня радует, что эта затея совершенно не в моем стиле. Кто бы мог подумать, что меня прельстит такая финальная сцена. Кто бы мог подумать, что во мне пропадает великая актриса.
18 января
Я была уверена, что если я когда-нибудь решусь на то, на что я теперь решилась, то буду жутко нервничать и трястись, но я спокойна и расслаблена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18