К тому же, чтобы быть уверенным в результате, Марти наверняка найдет способ, как запугать его, помимо того, чтобы заплатить. Все это очень печально, подумал он: Билли очень приятный, но слабохарактерный молодой человек, не способный тягаться с Марти Куиком – еще одна жертва в этом мире, полным более или менее невинных жертв.Брукс оценил угрозу. Если захочет, Марти несомненно может разрушить его карьеру, подорвать репутацию и сделать несчастной Натали. Он, Рэнди, конечно, может все отрицать, но это вряд ли поможет, потому что о нем уже ходили разные слухи, к тому же ему не будет от этого никакой пользы, когда он предстанет перед Натали. Он знал ее неписанное и невысказанное правило – никаких публичных скандалов. До тех пор пока ее не вынуждали что-то узнать, она на все закрывала глаза.Он слышал, как Марти хрипло выкрикивал в трубку какие-то угрозы. Внезапно он просто потерял к этому интерес. Он нашел в себе силы понять, что ему на все наплевать.– Марти, – вежливо прервал он собеседника, – мне надо идти. – Он повесил трубку и быстро вышел из кабинета Фрухтера, чтобы Куик не успел позвонить вновь.Снаружи он постоял пару минут, жмурясь от яркого летнего солнца. Потом он надел фуражку и пошел к ближайшему ангару, где техники суетились вокруг одного из бомбардировщиков. Дюжина молодых людей под командованием сержанта, которому самому было не более девятнадцати лет, готовили самолет к очередному боевому вылету. Они были похожи на подростков, занимающихся своим старым автомобилем. Сержант, веснушчатый парень из Лос-Анджелеса, помахал ему рукой из кабины.– Эй, Рэнди, – крикнул он, – как у тебя дела?Рэнди надел фуражку боком, заложил руку за борт кителя и встал в позу Наполеона, потом снял фуражку, подбросил ее в воздух, быстро изобразил чечетку и головой поймал фуражку, когда она стала падать. Экипаж засмеялся и зааплодировал. Ну, сказал себе Рэнди, старые комедийные номера никогда не устареют – действуют без промаха.– Слушай, сержант, – крикнул он, – как насчет участия в завтрашнем вылете?– Твоего? Ты хочешь лететь на задание? Ты, что, рехнулся?Брукс скорчил рожу и изобразил идиота, грубый комедийный номер, который в прежние времена всегда вызывал смех в зале, и который и здесь его не подвел. Потом перевел дух и пожал плечами.– Я хочу посмотреть, как это выглядит.– Как? Я сам летал только однажды. Ты хочешь знать, как это выглядит. Тебе холодно и чертовски страшно, а где-то на полпути ты уже начинаешь читать молитву, вот как это выглядит. Сделай милость – оставайся на базе. Поверь мне на слово.– Я обещал одному своему другу в Голливуде, что я обязательно полечу, сержант. Большой продюсер – он снимает фильм, и ему нужен мой совет.«Голливуд» было, конечно, магическое слово. Все было возможно, если это исходило оттуда; любая идея, самая бредовая, приобретала смысл, если она была связана с кино. Сержант кивнул.– Я спрошу командира, – сказал он. – Он хороший парень, из Нью-Йорка, он знает, кто ты, и будет счастлив взять тебя на задание с собой. А полковник Фрухтер не против?– Это его идея, – сказал Брукс, зная, что Фрухтер ни за что не встанет на рассвете, чтобы узнать о его намерении.– Предоставь это мне. Я все улажу. Мы достанем тебе комбинезон и посадим в самолет.– Спасибо, сержант. – Рэнди Брукс почувствовал необыкновенное спокойствие. Всю свою жизнь он рисковал, так что мог изменить еще один раз? Он поднял глаза и увидел имя самолета, написанное на фюзеляже. «Последняя шутка» – стояли на нем белые буквы над целым рядом нарисованных бомб и карикатурой на человека, поскользнувшегося на банановой кожуре на глазах у пышногрудой блондинки, которая стояла у фонарного столба и смеялась над ним.История моей жизни, сказал себе Рэнди. Впервые за многие месяцы он стал с нетерпением ждать завтрашнего дня.
– Я не знаю, где она проводит большую часть времени, – проворчал Робби Вейн, наливая виски с содовой Гилламу Пентекосту.– Ваше здоровье, – сказал Пентекост. Его долговязая фигура кое-как уместилась в кресло, в котором любой другой человек выглядел бы карликом, но для него оно казалось просто игрушечным. – Я не понимаю, как вы можете с этим мириться.Вейн был настолько застигнут врасплох, что пролил содовую себе на ботинки.– Мой дорогой друг! Фелисия – моя жена. Мне кажется, я не позволял тебе говорить такие вещи о ней.– Я не имею в виду Лисию, Робби. Я говорю о браке.– Ах, о браке… а тебе приходило в голову, что единственные пьесы, которые Шекспир написал о супружеских парах, это «Отелло» и «Макбет»? Это о чем-то говорит, я думаю… – Он взял свой стакан и сел. – Так что ты думаешь о нашем «Отелло» за два дня до премьеры? Ты что-то необычно молчалив.– Не молчалив, просто осторожен. Я не хочу обижать Лисию. Пуганая ворона куста боится.– Ты считаешь, что она плохо играет?– Нет, я считаю, что в своем роде она великолепна, но она разрушает пьесу, сцену за сценой, и вы позволяете ей это делать. Она вся – огонь и страсть; это было прекрасно для леди Макбет, но совершенно не в духе Дездемоны.Вейн вздохнул. Он боялся разговора на эту тему с Фелисией, но понимал, что Пентекост прав.– Я поговорю с ней об этом, – мрачно пообещал он.– Это было бы не плохо, Робби, но, возможно, вы уже опоздали. Такое впечатление, что вы играете не вместе, понимаете, что я хочу сказать? По правде говоря, у меня возникла мысль, что между вами что-то произошло.– Произошло?– Да, между вами.– Нет, что ты, ничего подобного! – возмущенно воскликнул Вейн.– Тогда простите мой неудачный вопрос.– Пустяки. Действительно, в последнее время Лисия стала очень энергична, вся в движении, в делах. Честно сказать, я даже рад такой перемене.– Конечно, но на сцене избыток энергии иногда так же плох, как и ее недостаток. – Взгляд Пентекоста остановился на дальней стене гостиной в доме Вейна, где они сидели. – Боже, какая чудесная картина! – воскликнул он.Вейн повернулся и посмотрел на нее таким взглядом, будто хотел, чтобы картина исчезла.– Она принадлежит Фелисии, – нахмурившись, произнес он.– У нее отличный вкус. Конечно, все об этом знают. Где, вы сказали, она ее взяла?– Я не говорил. Ее дядя – этот старый проходимец Лайл – подарил ей ее. Из своей коллекции, как я понял. – В голосе Вейна чувствовалось легкое раздражение. Его не слишком интересовала живопись, и пригласив Пентекоста в дом, он хотел поговорить с ним о пьесе. Пентекост, однако, был одним из тех англичан, которые в равной мере разбираются в разных видах искусства; его знания иногда были полезны Вейну, но он не разделял его интересы.– Вы уверены?– Абсолютно. Лисия давно восхищалась этой картиной. Она ничего мне не говорила, да и зачем это было делать? Лайл, должно быть, начал задумываться о бренности жизни, раз он подарил ей картину, но такое время наступает у каждого, я думаю.– Конечно. Но знаете, я видел эту картину у Билли Понсонби не далее как три месяца назад. Он жаловался, что придется ее продать, потому что Мойра потребовала у него развод. Сказал, что ему не жаль расстаться с женой, но по «ренуару» он будет скучать.– Должно быть, та была просто похожа на эту.– Нет. Это необычная картина – очень маленькая, не характерная для Ренуара, который обычно использовал для своих натюрмортов с цветами полотна большого размера. – Пентекост встал со своего места и подошел к картине. Он внимательно осмотрел ее, провел рукой по полотну, затем снял со стены и заглянул на обратную сторону. – Я не ошибся, – сказал он. – Это действительно «ренуар» из коллекции Понсонби. А вот и наклейка аукциона «Кристи». Я был там, когда ее продавали. Ее купили за тридцать тысяч фунтов.– За тридцать тысяч! Кто? Лайл? Он не отдал бы такие деньги за картину, чтобы потом подарить ее Фелисии.– Думаю, что не отдал бы. Но картину купил не Лайл, Робби. – Пентекост выглядел мрачным, его огромные, как у обезьяны, брови насупились, низкий голос звучал печально. – Марти Куик купил эту картину, Робби. Он непременно хотел заполучить ее – ему, очевидно, было безразлично за сколько. Честно сказать, мне сразу показалось, что эта вещь была не в его духе. Понсонби тоже так подумал. Потом я слышал, как он спросил Куика, что тот собирается делать с картиной – оставит он ее в Англии или отправит в Штаты. «Оставлю здесь, конечно, – ответил Куик. – Это подарок для моей девушки». Понсонби даже немного растерялся. «Она должна быть какой-то необыкновенной!» – сказал он Куику.– А тот? – тихо спросил Вейн. Пентекост вздохнул.– А тот рассмеялся. «Ты такой в жизни не видел! – сказал он. – Она будет принадлежать мне – и ее муж ни о чем даже не догадается!»Пентекост повесил картину на место.– Мне очень жаль, Робби, – сказал он. – Может быть, за этим не кроется ничего серьезного, – запинаясь произнес он и замолчал, потому что увидел, что впервые с тех пор, как он познакомился с Вейном-актером, тот не играл. Он сидел, вцепившись руками в подлокотники кресла, и на нем лица не было, как у всякого мужа в такой ситуации.Пентекосту никогда прежде не приходило в голову, что Роберт Вейн такой же человек, как все.И он пожалел, что ему пришлось это узнать.
– К чему, черт побери, такая спешка? – недовольным тоном спросил Гарри Лайл Робби Вейна.– Мне показалось, что ты все равно собирался в Лондон на премьеру.– Собирался. Но мне не нравится, когда ты звонишь мне так поздно вечером, как вчера, по поводу ваших семейных проблем. У меня своих по горло.Они сидели в тихом уголке бара с видом на Сент-Джеймс-стрит в клубе Лайла. Хотя Вейн не был большим любителем проводить время в клубе, он был членом клуба «Гаррик», куда принимали актеров, и испытывал благоговейный трепет перед «Уайтс», членом которого не состоял ни один актер. Давно, когда он был еще женат на Пенелопе, «Уайтс» был его мечтой, – и она осуществилась бы, если бы он не оставил Пенелопу ради Фелисии. В глубине души он все еще хотел стать членом этого клуба – Фелисия называла это его аристократической мечтой, – но он не собирался показывать это перед Гарри Лайлом.– Дело в том, что я беспокоюсь за Лисию, – сказал он.Лайл настороженно посмотрел на него.– Не могу понять, почему, – сказал он. – Мне показалось, что у нее прекрасное настроение.– Вот как? Я думаю иначе.Глаза Лайла под насупленными бровями выражали неприязнь, но это не удивило Вейна.– Она легковозбудимая, – отрывисто произнес Лайл. – Хороших кровей. Ты не можешь обращаться с ней, как с какой-нибудь крестьянской кобылой.Вейн пропустил оскорбление мимо ушей, как и лошадиную метафору. Как все английские актеры его поколения, он был обязан научиться ездить верхом, но он робел в седле и ненавидел каждую минуту, которую ему приходилось проводить верхом – Гарри Лайл заметил это по его фильмам и, к его неудовольствию, указывал ему на этот недостаток.– Я знаю, что она «легковозбудимая», Гарри. Но она еще никогда не была в таком состоянии, как сейчас. Меня беспокоит то, что может случиться сегодня…– На премьере «Отелло»? Я думаю, все будет в порядке. Она была в отличном настроении, когда я в последний раз разговаривал с ней. Она темпераментна, да, я согласен, но разве это не характерно для каждой большой актрисы? Я думал, за это время ты уже привык к ней. Но ко мне это не имеет никакого отношения.– Ну, я хотел кое о чем спросить тебя, Гарри. Это может иметь к тебе отношение. Ты помнишь картину, которую ты с такой щедростью подарил Лисии? Маленького «ренуара», которым она всегда восхищалась?Лайл еще больше насторожился. Рука, державшая стакан, начала дрожать, заметил Вейн. Сейчас на ней были четко видны старческие пятна, которых он не видел раньше – теперь, когда он пригляделся, Лайл вдруг показался ему сильно постаревшим. Давно пора, подумал Вейн без всякого сочувствия.– Ренуар? – переспросил Лайл. Как актер, который не потрудился заучить свои реплики наизусть, он подыскивал слова. – Симпатичная маленькая картина, помню.– Она давно появилась у тебя?– Бог знает сколько лет назад. Купил ее за гроши в Париже в конце двадцатых годов, когда импрессионисты стоили недорого.– Я никогда не видел ее в Лэнглите.– Ну, ты редко там бывал, верно? К тому же она висела наверху, в гостиной Мод, так что ты просто не мог ее видеть.– Ты поступил очень мило, подарив ее Лисии. Я думаю, картину надо застраховать. Сколько она может сейчас стоить? Хотя бы приблизительно?Лайл был озадачен. Он забарабанил пальцами по столу.– Тридцать тысяч фунтов, – наконец произнес он. – Конечно, тебе нужна экспертиза специалиста. По правде говоря, я не стал бы с этим возиться. Это очень длительная процедура. И дорогая к тому же.– Да, – сказал Вейн, и глаза его злорадно заблестели, – но в этом случае все очень просто. В конце концов мы же знаем, за сколько она была продана на аукционе «Кристи», верно?– «Кристи»?– Перестань, Гарри. Этой картины никогда не было в Лэнглите. Я не поленился навести справки у «Кристи», и они любезно предоставили мне родословную картины, или как это там называется.– Происхождение.– Вот именно. Понсонби купил ее у вдовы лорда Райта, а Райт купил ее в Париже у торговца картинами по имени Мейерман в 1919 году, а до этого она не покидала Парижа. И ты не дарил ее Лисии.Лайл поднес стакан к губам; сейчас его рука так сильно дрожала, что он пролил несколько капель себе на галстук.– Почему ты не спросишь об этом Лисию, старина? – сказал он. – Меня это не касается.Вейн пристально посмотрел на него.– Во-первых, потому что она избегает меня, а во-вторых, у нас сегодня премьера, и выяснять отношения за несколько часов до начала спектакля было бы неразумно. К тому же я просто хотел услышать от тебя, Гарри, правду, но ты солгал мне.– Не имею ни малейшего представления о чем ты говоришь.– Нет, имеешь. Она солгала мне, Гарри, а ты ее покрываешь. И это было совершенно бессмысленно, потому что никто не знает Фелисию лучше, чем я…Вейн осекся, увидев внезапное выражение ненависти на лице Лайла. Каким бы дряхлым он ни был, его глаза были злыми, как у ядовитой змеи, рот превратился в узкую полоску, бледные губы были крепко сжаты. Вейн давно привык к неприязненному отношению Гарри Лайла к себе, но это было что-то совершенно иное и более резкое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62