Он к тому же был в отличной форме, и если и пополнел немного, то его прекрасного покроя костюм скрывал это.Надо отдать должное противнику – а он определенно был ее противником, – у него был безупречный вкус. Его темный двубортный костюм был по-эдвардиански роскошным; в бутоньерке у него красовался цветок; его седые волосы были по-прежнему густыми, и он носил монокль в золотой оправе на черном шелковом шнурке. Краем глаза Фелисия заметила, что несколько мужчин в комнате – включая Гая Дарлинга – несмотря на возраст Гарри, с интересом поглядывали на него. У Гарри были широкие плечи и развитая мускулатура человека, который много времени проводил на свежем воздухе – ездил верхом, охотился, ловил рыбу, рубил деревья для тренировки, – но он одевался с придирчивой педантичностью эстета, коллекционировал старинный фарфор и серебро и любил балет, театр и оперу. Он испытывал терпение своих коллег по палате лордов бесконечными речами о вреде браконьерства или о значении телесных наказаний в формировании характера ребенка – и в результате получил в газетах прозвище «Лорд-Верните-Розги». Тем не менее он мог любовно возиться с какой-нибудь вазой эпохи Сун Сун – императорская династия в Китае (960–1279), в период правления которой в стране процветало производство фарфора.

и плакать над смертью Мими в «Богеме». «Богема» – опера итальянского композитора Дж. Пуччини.

Во многих отношениях он был полной противоположностью отцу Фелисии, хваткий и хитрый там, где его брат был щедрым и доверчивым, опасным для людей, тогда как ее отец был опасен только для крупных четвероногих. Он был так же хорош собой, как и ее отец, но в его взгляде не было выражения той незащищенности, которая даже спустя годы делала ее отца привлекательным для женщин. У дяди Гарри были глаза хищника, и женщины с большим жизненным опытом довольно быстро замечали опасность, чем, по-видимому, помимо природной склонности, и объяснялось его пристрастие к молоденьким девушкам.– Ты что-нибудь слышала о своем отце? – спросил он. Отношения между Гарри и его младшим братом носили характер убийственной неприязни с обеих сторон, возникшей из-за того, что Гарри, как старший сын, унаследовал титул и состояние. Фелисия догадывалась, что за этим скрывались и какие-то более серьезные причины. Гарри Лайл женился на Мод по расчету, не питая к ней никаких чувств, только из-за ее денег, и расплачивался за этот поступок в постели, тогда как его брат женился на красавице без гроша за душой, чьи чувства не вызывали сомнения. Дядя Гарри никогда не скрывал, что завидует брату. Мать Фелисии питала к нему неприязнь и даже намекала, что Гарри однажды пытался соблазнить ее.– Получила пару писем, – ответила Фелисия. – Ты же знаешь, что он не любит писать.– По-прежнему охотится на львов?– Нет, теперь он их охраняет. Стреляет по браконьерам.– Я был удивлен, что он вновь не надел военную форму.– Мне кажется, что он уже стар для этого, как ты думаешь?– Он никогда не будет достаточно стар, чтобы не свалять дурака.Было еще одно соперничество, которое развело в разные стороны ее отца и дядю Гарри, вспомнила она. Дядя Гарри провел первую мировую войну в роли адъютанта одного генерала, тогда как ее отец получил, как он говорил, «старый добрый «Военный крест» в окопах Соммы и был ранен в ногу.– Отец делает то, что хочет, – сдержанно ответила она.– Да, конечно. Он всегда это делал. А как Порция?Фелисия ощутила острое чувство вины. Она отправилась навестить Порцию, как только вернулась в Англию, и встретилась с замкнутым, обидчивым ребенком. В этом не было ничего удивительного: Чарльз не позволил Порции поехать в Калифорнию к Фелисии, а она не могла настаивать; потом началась война, и поездка стала невозможна. Фелисия старалась поддерживать отношения с дочерью: регулярно писала письма и посылала подарки, но девочка не видела мать три года. Вне всякого сомнения, она знала о Фелисии лишь то, что рассказывал ей отец, поэтому трудно было рассчитывать, что она встретит мать с распростертыми объятиями. Фактически, она устроила такую сцену, что няня, неприязненно глядя на Фелисию, вынуждена была увести девочку в детскую.– Порция в полном порядке, – ответила Фелисия.Черные глаза злобно сверкнули.– Так ли? Она, должно быть, очень скучает по матери, бедная крошка.Фелисия не клюнула на приманку.– Сейчас она живет с матерью Чарльза, пока Чарльз в армии. Она вполне счастлива со своей няней и пони.– Пони? В этом паршивом Суссексе? Там же негде кататься верхом. Она должна приехать в Лэнглит. Я покажу ей настоящую верховую езду. Возьму ее на охоту.– Я думаю, ей лучше жить там, где она живет, – твердо заявила Фелисия.Шум внезапно усилился, еще больше людей набилось в комнату, потом послышались возгласы и аплодисменты, которые наверняка означали, что пришел Робби.– Твой парень идет, – сказал дядя Гарри. – Я, пожалуй, пойду, если не возражаешь. – Его неприязнь к Робби была ей хорошо известна – и Робби никогда не делал секрета из того факта, что он, в свою очередь, не выносит лорда Лайла. Она прекрасно понимала чувства дяди Гарри – он относился к тем людям, которые остаются собственниками, даже давно расставшись с человеком, но антипатию Робби было трудно понять; может быть, он просто интуитивно чувствовал, что ее связывает с дядей нечто большее, чем обычные родственные отношения. Нет, как обычно сказала она себе, невозможно, чтобы Робби узнал правду. На людях дядя Гарри всегда держался с ней с безупречной сдержанной вежливостью, а она не старалась скрывать свою неприязнь к нему. Это не могло вызвать у Робби подозрений – он сам не разговаривал почти со всеми членами своей семьи, для которых «его беспорядочный образ жизни» был источником злобы и зависти.Гарри взял ее руку и поцеловал – жест старомодной любезности, вполне допустимый для родственника, но он заставил Фелисию поежиться. Гарри задержал ее руку в своей дольше, чем следовало, несмотря на попытку Фелисии высвободиться.– Прошло так много времени, – шепотом сказал он. – Хотелось бы поболтать. За ленчем завтра? В память о старых временах?– Нет, завтра я не могу. И у меня нет ни малейшего желания болтать о старых временах.– Тогда мы поговорим о Порции, идет? – сказал он холодным, суровым тоном. – Нам есть о чем поговорить. Встретимся тогда послезавтра, в «Айви»? Без сомнения, ты предпочитаешь посетить свой любимый ресторан, а не мой.Она кивнула. Упоминание о Порции не оставляло ей выбора, и он отлично это знал.– Если ты сможешь заказать там столик, – сказала она.Гарри рассмеялся.– О дорогая моя, не позволяй голливудской звездной болезни вскружить тебе голову. Ты сейчас в Англии. Пэр стоит выше актрисы даже в «Айви».Он резко повернулся и ушел. Даже в тесной гримерной люди расступились перед ним, чтобы дать дорогу, как они сделали бы это перед быком, который сорвался с привязи. Гарри обладал непоколебимой уверенностью аристократа, что ему всегда уступят дорогу, что с его желаниями будут считаться.Фелисия увидела, как он поклонился Робби, только что вошедшему в комнату – высокомерным поклоном с легким оттенком презрения, – и исчез, заставив ее пожалеть о данном ему обещании встретиться за ленчем.– Робби, дорогой! – позвала она. – Иди поцелуй меня! – Но по мере того, как он пробирался к ней, пожимал чьи-то руки, выслушивал поздравления и мужественно терпел объятия Ноэля, Гая и их друзей (но только ли он терпел их? – поймала она себя на мысли), Фелисия уже видела по выражению его лица, что визит Гарри Лайла расстроил его. Она должна будет все уладить сегодня вечером, какой бы усталой себя не чувствовала. Ну, теперь она уже научилась это делать…Внезапно ее охватило ощущение усталости и подавленности. Трех лет отсутствия оказалось недостаточно, чтобы вычеркнуть прошлое из памяти.Теперь уже ничто не сможет это сделать.
– Боже, какой вечер! – потягиваясь, воскликнул Робби, когда они наконец вернулись домой.– Очень мило, что Филип устроил эту вечеринку у себя на квартире.– Конечно. Хотя на мой вкус там было слишком много его друзей.В число приятелей Филипа Чагрина входили многие известные в Лондоне «голубые» (как сказал бы дядя Гарри); они пришли на вечеринку вместе с молодыми людьми, которых привели в качестве своих «подружек», что придало вечеру более вульгарный оттенок, чем предполагал Филип.Фелисия не могла понять предубеждения Робби против «голубых» друзей Филипа Чагрина. Робби с презрением относился к «голубым», «педикам», «гомикам», как будто его привязанность к Бруксу была иного свойства.Всякий раз, когда она думала об этом (и как же она старалась не делать этого!), она не верила, что Робби мог испытывать к мужчине те же чувства, что и к женщине, и все же она была уверена, что он занимался любовью с Рэнди Бруксом. Доставляло ли это ему такое же удовольствие, как секс с ней? Или он испытывал большее удовольствие? Было ли это случайной ошибкой, тем, что больше никогда не повторится, или его презрение к «голубым» друзьям Филипа было лишь ширмой, чтобы скрыть свои истинные чувства?Фелисия научилась, в самой суровой школе, о какой Робби даже не подозревал, не смотреть слишком пристально на их отношения, опасаясь того, что она могла увидеть. Она должна была принять Робби таким как он есть или потерять его. Но она ни за что не позволила бы себе потерять его, теперь когда вновь вернула его себе.Она допила свой бокал – Фелисия уже перестала считать, сколько она выпила, хотя все же заметила, что после двух-трех бокалов количество выпитого уже не имело значения.– Иди ко мне, дорогой, – позвала она Робби. Он опустился на кровать рядом с ней, и она сразу же обняла его. По мнению доктора Фогеля, алкоголь притупляет сексуальное влечение, но на нее он оказывал совершенно противоположное действие – вероятно, поэтому она так много пила сегодня.Но нет, она слишком строга к себе. Из-за пары бокалов не стоит волноваться. Тоби Иден пьет как лошадь, и тем не менее прекрасно играет. Филип Чагрин выпивал в день бутылку джина у себя в гримерной и все равно мог на сцене заткнуть за пояс любого, кроме Робби. Выпивка совсем не влияла на твердость руки ее отца, а что касается дяди Гарри, то он никогда не ездил на охоту, не захватив с собой две полные фляжки марочного коньяка, чтобы согреться, пока гончие берут след.Фелисия крепче обняла Робби, привлекая его к себе.– Ты устал, любовь моя? – спросила она.– Немного. Не обращай внимания, зато мы одержали настоящую победу.– Я тоже так думаю. Посмотрим, что завтра напишут газеты.– Мне наплевать на то, что они напишут. Мы показали им, дорогая! Мы дали им такого Шекспира, какого им еще не приходилось видеть. Из плоти и крови!– Газеты напишут, что в нем было слишком много чувственности.– К черту газеты! Ни один человек не ушел в убежище. Я сбился со счета, сколько раз нас вызывали. Между прочим, ты была чертовски хороша, дорогая.– Это было как в прежние времена, правда? Мы были оба великолепны.Она потерлась щекой о его плечо.– На свете нет никого, кроме тебя, с кем бы я хотела играть, – промурлыкала она.– Для меня тоже, родная. Она поцеловала его в шею.– Мой гений! – прошептала она. Это была не лесть, это была чистая правда – он действительно был ее гением. – Ты был таким красивым в роли Антония, – продолжала она, касаясь губами его уха. – Я все время говорила себе: «Готова поспорить, что среди зрителей нет ни одной женщины, которая не мечтала бы заполучить его, а он – мой!»Он повернулся к ней и поцеловал ее.– Прелесть моя! – сказал он. – А я чувствовал то же самое, глядя на тебя, любовь моя.Неужели это правда? – с надеждой подумала она.– Ты помнишь, когда мы в первый раз играли «Антония и Клеопатру»? – спросила она.– В Бристоле, – пробормотал он, прижимаясь губами к ее губам.Она кокетливо засмеялась.– Ты повел меня в свою гримуборную после первого акта, и в антракте мы занимались любовью. Слава Богу, нам не надо было менять костюмы.Было довольно опасно напоминать ему о прошлом – опасно было и самой думать о нем, но Фелисия не могла все же удержаться. Прошлое можно всегда истолковать как критику настоящего, будто она жалуется на то, что они больше не занимаются любовью в антрактах, но, к счастью, Робби нормально воспринял ее слова и усмехнулся.– Да, было время, – сказал он. – Но, черт возьми, сегодня мы играли лучше! Опыт чего-то значит.– И не только на сцене, дорогой.– Верно. – Он прижал ее к себе, как в прежние времена. – И какая ты была храбрая, – прошептал он. – Я никого не видел храбрее тебя.– О мой милый. Если бы ты только знал! В тот момент, когда я это сделала, я сказала себе: «Боже, хороша же я буду, если мы все взлетим на воздух».– Никогда. Гитлер бы не посмел это сделать!Она почувствовала, как он вошел в нее, заставив забыть обо всем на свете. Она попыталась представить, будто это происходит в прежние времена в убогой маленькой гримерной на старой кожаной кушетке в Бристоле, где с бухты дул холодный ветер, и старые трубы коптили небо. А Тоби, потревоженный доносящимися из комнаты звуками, кричал им из коридора:– Эй вы там, у вас все в порядке?И это ей почти удалось. Уж если не себя, подумала она, то Робби ей точно удалось убедить, что все было как в прежние времена, потому что его наслаждение было настоящим и непритворным.Потом в темноте он перевернулся на бок, закурил сигарету и подал ее Фелисии, затем закурил сам.– Это было так чудесно, – промурлыкала она. Хотя ей было неприятно, что ее постоянно сравнивали с кошкой, она не могла отрицать своего несколько кошачьего поведения в постели. Она нежно, по-кошачьи, потерлась о Робби.– В самом деле чудесно, – сказал он, повернув голову, чтобы поцеловать ее – быстрый поцелуй в лоб как знак благодарности. – Кстати, о прежних временах! Разве не прекрасно вновь увидеть всю старую компанию? Тоби, Ноэля, Гая, Бинки с этим его новым молодым человеком.– И Герти. И старину Рекса в военной форме. Как нам не хватало их всех в Америке!– Да. – Робби слегка отстранился от нее – на долю дюйма, не более, но она это заметила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62