— Это ясно.
Славин уже успел заметить, что «ясно» любимое слово Горчакова. Начальник взял в руки предписание, повертел его и снова положил на стол.
— Обстановка действительно сложная. Не раскрыты три убийства, грабежей целая серия, а в лесу на окраине города — территория тоже наша — нашли девушку с переломом основания черепа. Сейчас без сознания в больнице лежит, но уже ясно, что она ограблена. Родители говорят, что у нее с собой около пяти тысяч рублей было, плащ, золотое кольцо и сумка с продуктами — все исчезло. Мог на нее напороться какой-нибудь бывший полицай-шатун. Сейчас лето, и они еще по лесам шастают. Сдаваться не желают, знают, что отвечать придется, а мог и уголовник какой-нибудь напасть. Кроме этого, в районе краж много, особенно из квартир, пять краж из госучреждений не раскрыто.
— Сейфы?
— В основном, да. А вот людей не хватает. Сотрудники неплохие, но опытных мало. В уголовном розыске только один начальник имеет за своими плечами большую практику. Еще до войны в милиции работал, а остальные четыре человека только постигают это ремесло. Вот такая, брат, обстановка. Ясно?
— Ясно, — улыбнулся Славин, — кем я буду у вас работать?
— Старшим оперуполномоченным уголовного розыска. Ты где остановился?
— Я дома жить буду.
— Ах да, я и забыл, ты говорил, что у тебя здесь мать. Как она тебя встретила? Небось, рада?
— Я еще дома не был. С вокзала в управление зашел, а оттуда прямо сюда.
— Ишь ты, — улыбнулся начальник и поднялся из-за стола. — А вещи твои где?
— Чемодан в дежурке оставил.
— Ясно. Ну, что ж, иди отдыхай, а завтра жду на работу. Чего-чего, а работы я тебе по самую завязку обещаю, — и Горчаков провел ребром ладони себе по горлу. — Ну, будь здоров! Хотя нет, постой. Пойдем я покажу кабинет, где будешь работать.
Они вышли в коридор и остановились у двери, обитой потертым дерматином. Мощная рука майора чуть коснулась двери, и она распахнулась, словно от сильного удара. В небольшом кабинете стояло три стола. Горчаков слегка подтолкнул Славина:
— Заходи, заходи, лейтенант. В свой кабинет входишь, не в гости. — Он выждал, пока Славин переступит порог, затем закрыл за собой дверь и представил: — Знакомьтесь, старший оперуполномоченный лейтенант Славин Владимир Михайлович.
Слева от двери находился стол, за которым стоял улыбающийся парень. Владимир протянул ему руку:
— Славин.
— Подрезов, старший оперуполномоченный.
Горчаков удовлетворенно произнес:
— Ну вот и познакомились. Остальных увидишь завтра. Вот твое рабочее место, — он указал рукой на стол, находившийся между изразцовой печкой и стеной. — За этим столом будешь чувствовать себя как за крепостной стеной: слева — печь, справа — стенка, а перед тобой стол, не окружишь тебя и с фланга не подойдешь...
Вскоре Славин шагал пыльными улицами родного города. Вдалеке высились одинокие здания, чудом сохранившиеся во время войны. Владимир остановился недалеко от оперного театра. Сердце его сжалось от боли: вокруг были одни развалины. Правда, кое-где поднялись восстановленные дома. Отсюда, с возвышенности, город был как на ладони. Слева виднелось здание института физкультуры. Там находилась знаменитая Комаровка. В памяти всплыли дни оккупации, вспомнил, как с матерью ходил на базар, чтобы встретиться со связной партизанского отряда, как неожиданно началась облава и они еле спаслись. В памяти всплыла жуткая картина, которую еще раньше они с матерью видели там же, когда немцы казнили ни в чем не повинных людей. Вспомнил глаза маленькой девочки, приговоренной к смерти, и крик ее матери... Владимир тяжело вздохнул и взглянул правее. По Советской улице шел трамвай, он медленно поднимался в гору, туда, где виднелось темно-серое здание Дома офицеров, а еще правее возвышались новостройки больших домов. Вокруг них ютились маленькие лачуги, времянки, построенные из старых кусков жести, обломков досок и кирпича. Внизу блестела Свислочь... «Вот я и дома...»
Владимир, подхватив чемодан, начал спускаться по косогору вниз. Мысли неожиданно перенесли его в далекий Марьянск. Еще совсем недавно жизнь у Славина шла там своим чередом. Рана, которую он получил во время перестрелки с бандитом, была неопасной, пуля не задела кость. Вскоре Владимир поправился и снова был в строю.
Работы было, как всегда, много, и в своей холостяцкой квартире он появлялся поздно вечером, а рано утром снова спешил в отделение.
Славин рассчитывал, что ему придется работать в Сибири долго. Но однажды, когда утром он пришел на работу, его неожиданно вызвал к себе начальник отделения. Алтынин, весело улыбаясь, спросил:
— Ну что, Владимир Михайлович, пришла пора расставаться?
Славин, ничего не понимая, молча и удивленно смотрел на Алтынина. Тот продолжал улыбаться.
— Что молчишь?
— Я не понимаю, о чем вы говорите? — Эти слова прозвучали не только удивленно, но и сухо.
— А вот я понимаю, присаживайся.
Славин сел на стул, стоявший у стола, а Алтынин, продолжая улыбаться в свою огромную бороду, взял стул и сел напротив.
— Вот какое дело, Владимир Михайлович. Начальство считает возможным направить тебя в Белоруссию.
Не стал этот мудрый человек рассказывать, сколько он устно и письменно обращался по инстанциям с предложением откомандировать Славина в Минск, хотя ему тоже нужны были подготовленные сотрудники.
— И вот сегодня, — продолжал Алтынин, — буквально полчаса назад, пришло распоряжение... Вот такие, друг, дела.
Славину хотелось вскочить на ноги, обнять Алтынина, но он только тихо сказал:
— Спасибо вам, Егор Егорович!..
И вот теперь он так же, как и тогда, в сорок пятом, входил во двор родного дома. «Интересно, чем сейчас занимаются мама и Женя?» В коридоре было все так же темно, пахло сыростью. Владимир старался идти бесшумно, очень хотелось явиться перед своими неожиданно, но не получилось: зацепил чемоданом пустое ведро, и оно с грохотом покатилось по полу. Дверь отворилась, и на пороге показалась мать. Она спокойно спросила:
— Что, после солнышка в коридоре как в темнице?
— Это точно, мама! — сказал Владимир и обнял ее.
— Володенька, сынок... Это ты? — Анастасия Георгиевна гладила его по голове, словно желая убедиться, что он жив и здоров. А по щекам катились слезы.
— Ну, что ты, родная, успокойся, я приехал теперь навсегда. Понимаешь, мама, навсегда! Не надо будет тебе ждать меня, я всегда буду с тобой.
Постепенно мать успокоилась. Она села на диван и с упреком сказала:
— Что же ты, сынуля, не предупредил нас? Мы бы с Женей встретили, я пирог бы испекла.
— Ничего, мама, ничего. Как видишь, я и сам дорогу домой нашел, а что касается пирога, то его можно и сейчас испечь. А где Женя?
— Как где? На работе, естественно.
Владимир положил чемодан на стул и открыл его. Сверху лежала сиреневая шерстяная кофта.
— Возьми, мама, примерь, не велика тебе?
Анастасия Георгиевна взяла кофту, надела, подошла к зеркалу. А руки ее почему-то задрожали.
— В самый раз, сынок, спасибо тебе. — И она неожиданно заплакала.
— Что ты, мама! Успокойся, зачем же плакать?
— Ты извини, Володенька. Просто вспомнила, что твой отец тоже кофту подарил мне. И вот теперь ты...
— Жене я тоже кофту привез, а вот это, — Владимир достал из чемодана чернобурку, — тебе, мама, воротник. Мне эту лису ребята специально, когда расставались, для тебя передали. — Он обнял мать за плечи и посадил на диван. — А теперь, мама, рассказывай мне все по порядку, как вы здесь живете, как дела?
— Э нет, сынок, пока я тебя не накормлю вкусным обедом, никаких рассказов. Давай умойся, а я за это время на стол соберу, а поговорить успеем, ты же сам сказал, что приехал насовсем...
36
СЛАВИН
Прошел месяц. Славин привыкал к новому месту работы, к домашней обстановке, казавшейся новой для него. Первые дни просыпался с мыслью о том, что ему надо готовить завтрак, привести в порядок одежду, но поднимался и видел, что завтрак уже готов, что сестра отутюжила брюки, а на спинке стула висит свежая рубашка.
Работы было действительно много, как и обещал начальник отделения Горчаков. В городе оперативная обстановка была сложной. Сотрудники уголовного розыска приходили на службу к девяти утра, работали до семнадцати, потом шли домой и в двадцать один час снова приходили на работу и трудились до двух-трех часов ночи. Такой режим сильно отличался от размеренного рабочего дня в Марьянске. Но Славин не удивлялся этому. Иначе и не могло быть.
Владимир вечером пришел домой в половине шестого. Мать быстро приготовила ужин. Он поел и, сидя на диване, ждал, пока мать и Женя убирали со стола, мыли посуду.
— Товарищи женщины, а я сегодня первую зарплату получил. — Владимир положил деньги на кухонный стол. — В честь первой получки, прошу вас, купите себе по подарку, а то мне трудно выбрать, да и времени маловато, сами видите.
Мать переглянулась с дочерью, вытерла руки, взяла деньги и протянула их сыну:
— На, спрячь. Мы с Женей посоветовались и решили, что твою первую зарплату надо отложить на свадьбу, а жить будем на деньги, которые получаем я и Женя. Кстати, ты написал Рите, чтобы она приезжала?
Смущенный Владимир ответил:
— Я ей вчера написал и попросил пока не увольняться. Надо же квартиру найти, не станем же мы с Ритой вас стеснять.
Квартира Славиных действительно состояла из двух малюсеньких комнат, одна из которых была проходной, и темной кухни-прихожей.
— Как это стеснять? — грозно наступила на брата Женя. — Посмотри, как люди живут! Многие имеют по пять-шесть детей, а жилье у них меньше нашего. В общем, так, милый братец: садись за стол и пиши Рите, чтобы немедленно приезжала. А в отношении того, где вам жить, у нас с мамой вопрос решен, и никаких возражений мы не принимаем. Вам выделяется дальняя комната, а мы с мамой поместимся в первой.
Решительный вид сестры заставил Владимира улыбнуться.
— Чему ты улыбаешься? — спросила сестра и неожиданно, обхватив брата за шею, чуть не повалила его. Владимир подхватил Женю, понес в комнату, посадил ее на диван и громко позвал:
— Мама, иди сюда!
Улыбающаяся мать вошла в комнату и села с другой стороны возле сына. Он обнял их за плечи и растроганно сказал:
— Спасибо вам, родные мои! Пусть будет так, как вы решили. Сейчас же напишу ей письмо, пусть приезжает.
— И допиши, — вставила сестра, — пусть не мешкает, а то соседские девчонки с тебя глаз не сводят, чего доброго, отобьют.
Владимир взял лист бумаги, ручку, чернильницу-невыливашку и тут же сел за письмо. Получилось, что писали письмо втроем: каждый хотел что-то написать девушке от себя. Потом он сунул письмо в карман пиджака и начал собираться.
— Куда же ты, еще на работу рано?
— А у нас сегодня комсомольское собрание, назначено на девятнадцать часов, а сейчас половина...
Вскоре Славин вышел на улицу и весело зашагал по тротуару. У первого же почтового ящика остановился, опустил в него письмо и подумал: «Вот удивится Рита: во вчерашнем письме я написал, что ищу жилье, и просил пока потерпеть с отъездом, а в сегодняшнем прошу, чтобы быстрее приезжала».
И он, насвистывая, пошел дальше. Повернул за угол и, чтобы сократить путь, направился через заросшие травой и высоким бурьяном развалины. В войну этот район был полностью разрушен немецкой авиацией. Здесь почему-то даже не ютились времянки. Люди сторонились этого места. Дело в том, что фашисты за одну ночь превратили в развалины все, что здесь было. Мало кому удалось спастись. Владимиру рассказывали, что некоторые люди говорили, что они слышали человеческие стоны и голоса в этих развалинах. Постепенно эти рассказы обросли такими подробностями и деталями, что превратились в легенды, и местные жители старались не бывать здесь. Даже новые дома в этом месте пока не строили. Славин легко перескакивал с одной груды кирпича на другую.
Он был доволен собой. За месяц работы на новом месте лейтенант освоился, успел подружиться со своими новыми коллегами. Парни ему понравились: открытые, прямые, смелые...
Славин вспомнил встречу с двоюродным братом Алексеем. Купрейчик о приезде Славина узнал из приказа о его назначении на должность. Алексей сразу же поехал в отделение милиции, куда был назначен Славин, и пробыл с ним почти весь вечер. На следующий день они вместе съездили на кладбище, где был похоронен Мочалов. Позже Владимир побывал дома у Татьяны Андреевны. Они вспоминали свои встречи во время войны, когда ни Владимир, ни Татьяна Андреевна не узнали друг друга.
Из глубокой задумчивости Славина неожиданно вывели какие-то звуки. Лейтенант прислушался и недоуменно остановился. До него донеслись голоса, послышался какой-то металлический лязг.
Владимир стоял в нерешительности. Опять явственно стали слышны голоса и скрежет металла. «Что это? Здесь же нет жилья. Надо проверить, может, дети нашли неразорвавшуюся бомбу и хотят ее разобрать?» Славин, стараясь не шуметь, направился к разрушенному кирпичному дому, откуда доносился шум. Он приблизился к проему в стене и остановился, дожидаясь, пока снова услышит насторожившие его звуки. Через минуту опять раздался металлический удар. Шум шел откуда-то снизу. Владимир пролез через пролом, сделал несколько шагов и увидел полуразрушенную бетонную лестницу, уходившую вниз, в темноту. Он постоял, подумал и начал осторожно, шаг за шагом, спускаться по лестнице. В одном месте сохранились только остатки ступеней, которые чудом держались у самой стены. Славин стал спиной к стене и, плотно прижимаясь к ней, медленно и осторожно переставлял ноги. Наконец он достиг лестничной площадки. Дальше лестница была целой. Владимир двинулся вниз. Теперь голоса звучали отчетливее, а удары по чему-то металлическому стали оглушительно громкими. Славин понял, что находится в подвале бывшего большого дома. Очевидно, мощные фугасные бомбы не везде достали до подвала. Налево шла длинная темная штольня. Когда Славин заглянул туда, то вдалеке увидел неяркий свет. «Надо же, черти, куда забрались», — подумал он, еще не отбрасывая мысль о детях, придумавших для себя небезопасное занятие, и двинулся вдоль правой стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57