Она была тогда изнурена быстрою ездою, бледна, с заплаканными глазами и лицо имела оцарапанное ногтями, потому что нарочно себя обезобразила, чтобы не возбудить вожделения в развратном военачальнике. Он купил её, однако ж, и отослал в свой гарем, в Эривань. Находясь в мусульманском доме, Мариям говорила всем, что она замужняя, чтоб тем внушить некоторое к себе уважение, и действительно избежала внимания. Она была причислена к прочим невольницам и обращена в чёрную работу. Впоследствии она неосторожно вверила тайну свою одной персиянке, своей приятельнице, которая, чтобы выслужиться, донесла обо всём сардару. Он позвал её к себе и, принудив лестью и угрозами подтвердить перед ним признание, сделанною ею изменнице, объявил, что вскоре удостоит её чести нежного с нею свидания. В тот же день она приметила мужа своего, расхаживающего по эриванскому мосту, дождалась вечера и открыла решётку, чтоб удостовериться, точно ли это был он. В то время, когда она сообщалась с ним знаками, пришли к ней другие невольницы. Она поспешно затворила решётку; но, узнав, что они хотят вести её в баню, чтоб потом предать сладострастью сардара, она, под предлогом нездоровья, отпросилась у них до завтра и, едва только они удалились, вторично подняла решётку с твёрдым намерением выскочить в окно. Она тогда уже не рассуждала, соединится ли с мужем или погибнет на месте, а только думала о спасении своей невинности и неустрашимо исполнила то, на что благородно решилась.
Полагаясь с полною уверенностью на мои чувства, Юсуф просил меня дать им добрый совет и оказать пособие. Но я сам не знал, что мне с ними делать. Мы уже сбирались в дорогу, люди мои садились на коней и моя лошадь была осёдлана, когда счастливая мысль мелькнула в моём уме. Я кликнул к себе Юсуфа и сказал ему:
– После того, что ты мне объявил, я не вправе отпустить тебя. Ты сам сознался мне, что похитил женщину из сардарова гарема. У нас гарем вещь неприкосновенная, и в мусульманском государстве подобное преступление карается смерью. По-настоящему я должен был бы отправить тебя теперь же в Эривань под конвоем; но если ты захочешь присоединиться к нашему разъезду и служить нам вожатым в местах, хорошо тебе известных, то я сделаю тебе послабление. – Тут я объяснил ему существо и цель нашей поездки.
– Если будешь служить нам верно и усердно и совершишь в нашу пользу дело, достойное награды, то я берусь ходатайствовать о вашем освобождении, – продолжал я. – Иншаллах! Мой начальник и сам сардар уважит моё предстательство. Между тем жена твоя может оставаться здесь, на попечении этих добрых людей, и, когда мы возвратимся, она, вероятно, будет здорова.
Молодой армянин поцеловал мне руку с восторгом и на всё согласился. Я позволил ему побежать к жене, чтоб успокоить её насчёт поводу его отсутствия и удостоверить в скором возвращении. Он поблагодарил меня ещё раз и с быстротою лося явился уже вооружённый, на первом за деревнею пригорке, когда мы только на него поднимались.
Мы направились к грузинской границе, пробираясь через горы уединёнными и едва приметными тропинками, которые нашему Юсуфу были, однако ж, совершенно известны. Храбрый юноша не хотел даже заглянуть в свою деревню, мимо которой мы проезжали, потому что сделал клятвенный обет не возвращаться туда без Мариям. Известие о наступательном движении русских, так сильно встревожившее сардара, было, как хорошо заметил Юсуф, вовсе не основательное. Мы нашли их расположенными по реке Пембаки: они по-прежнему занимали селение Хамамлу и от нечего делать приводили в устройство укрепления Кара-Калисы. Мне желательно было получить точное сведение об их распоряжениях и о числе их в этом месте. Почему я предложил Юсуфу отправиться туда. Сметливый армянин вмиг постигнул мою мысль, засучил свои полы, двинул шапку набекрень и, с длинным ружьём за плечами, побрёл по покатости горы. Вскоре мы потеряли его из виду в кустарниках. Я был весьма доволен моим изобретением. Он пойдёт в Хамамлу, принесёт мне нужные показания, и я буду иметь прекрасный повод ходатайствовать за него. «Если же он изменит нам, – думал я, – и останется у русских, то я представлю жену его сардару и сам получу награждение. Машаллах, Хаджи-Баба-бек! ты не напрасно родился в Исфагане. И сам Лукман не мог бы придумать ничего обстоятельнее».
– Кто пошёл, тот пропал, – сказал между тем молодой делихан. – Мы не увидим его более.
– Почему не увидим его более, – возразил я. – У нас есть залог. Хотя он и армянин, всё-таки любит свою жену.
– Не в том дело, что он армянин, – промолвил делихан, – но он собака, христианин. Русские тоже христиане. А эти неверные, как только сойдутся вместе, то и сам чёрт не расторгнет их дружбы, и скорее умрут, чем возвратятся к сынам ислама. Будь он сам целомудренный Юсуф, а она Зулейха, но я бьюсь об заклад и ставлю свою лошадь, что мы не увидим его более.
– Не пускай на воздух пустых слов, человечек! – воскликнул старый бородатый ратник с большим рубцом на мрачном загорелом лице. – На что тебе напрасно есть грязь? Лошадь шахская: как же ты смеешь держать на неё пари?
– Что шахово, то моё, а что моё, то не шахово! – отвечал делихан.
Чтобы прекратить спор, я повёл моих людей в другое прохладнейшее место, где было вдоволь травы, и там мы остановились. Мы расседлали лошадей и остановились ночевать, в ожидании возвращения Юсуфа. Двух лучших наших мародёров нарядили мы искать в околотке барана, кур или чего-нибудь другого, для ужина. Через час они воротились к нам с овцою, которую поймали на пастбище недалеко от реки. Мы развели огонь, сжарили её и скушали на здоровье.
Настала ночь, а Юсуф не возвращался. Мы оставили двух человек на страже у лошадей, а сами легли спать. В час пополуночи, когда луна была уже на закате, мы услышали отдалённый клик. Вскоре раздался другой, поближе. Мы вскочили на ноги. На третий клик мы сами откликнулись и убедились, что это был наш армянин. Он совершенно выбился из сил и бросился на землю, только что с нами соединился.
Прибыв в Хамамлу, Юсуф повстречался с солдатами, отступившими из Гевмишлю, после ночного нападения на эту деревню. Они тотчас его узнали и обошлись с ним очень ласково. Потом повели его к своему начальнику, который строго допрашивал о цели его приходу. Но у него был готовый ответ – он отыскивал свою жену. Подробности происходившего в Гевмишлю сражения, разорение деревни, несколько проклятий против персов и разные местные обстоятельства доставили ему такой обильный предмет для разговору, что никто не возымел на него ни малейшего подозрения. Ему позволили свободно ходить по Хамамлу и разведывать о жене, и он, посредством ловких расспросов и своих собственных замечаний, успел собрать необходимые для меня сведения о числе и распоряжении неприятельских сил, с присовокуплением некоторых удачных догадок о будущих движениях. Он неприметно ускользнул из деревни, прежде чем заперли ворота, и пробрался к нам через горы без приключений.
Мы отдали Юсуфу остатки нашей пищи тем охотнее, что известия его казались верными и рассуждения довольно основательными. Обрадованный таким блистательным успехом первого опыту моего на поприще шпионства, я приказал отряду тотчас же выступать в обратный путь. Юсуф следовал при нас пешком, а когда уставал, мы позволяли ему ехать верхом позади всадников. Таким образом благополучно возвратились мы в Аждарак. Я отпустил Юсуфа повидаться с женою, и он в скором времения явился ко мне с известием, что она уже почти здорова и не может нахвалиться кротостью и гостеприимством своих хозяев.
В Аждаракс узнал я, что сардар и мой начальник, насакчи-баши, выступили с войском из Эривани и расположились лагерем при Эчмиaдзинe. Я отправился туда с Юсуфом.
Глава XXXI
Отчёт начальству. Ходатайство. Армянский патриарх. Прощение
Эчмиадзин лежит на обширной равнине, орошаемой Араксом и несколькими ручьями, у подножия горы Арарата, где, по местным преданиям, Ноев ковчег остановился на одной достопримечательной вершине, уединённой и покрытой вечным снегом. Этот монастырь славится на Востоке своими богатствами и окружён высокою каменною стеною, с крепкими железными воротами. В нём постоянно пребывает глава армянского закона с многочисленным причётом епископов, священников и диаконов, которыми снабжает он все армянские церкви на Востоке. Христиане называют его патриархом, мусульмане же – «халифом», то есть наместником, так как он заведует не только духовными делами своего народу, но и гражданскими. Эчмиадзин почитается у армян местом особенно священным и в известное время году бывает наполнен богомольцами из всех стран свету.
Соединённый лагерь сардара и главноуправляющего благочинием был расположен неправильно кругом Эчмиадзина; оба начальника поселились в самом монастыре и объявили себя гостями халифа.
– Мы сожжём этих гяуров и, за наши труды, напьёмся порядком их вина! – сказал молодой делихан, подъезжая к монастырю.
– Мусульманин ли ты или нет? – воскликнул я. – Ты сам будешь гяур, ежели осквернишь себя вином.
– Это не беда! – возразил он. – Сардар пьёт вино лучше всех христиан: почему ж не пить и мне?
Я позвал предварительно Юсуфа к себе и внушил ему, чтобы он подтвердил перед начальством всё, что я ни скажу насчёт него; особенно расписать яркими красками услугу, им сказанную, и опасности, которым он подвергался, и смело говорить о суммах, издержанных им при этом случае, «для пользы службы сардара и шахского правительства». Я предоставил ему полную власть лгать столько, сколько, по собственным его соображениям, сардар в состоянии поверить. Само собою разумелось, что хотя бы он издержал для нас все эчмиадзинские сокровища, то в возврат не получит ни одного динара; но, упорно торгуясь, вместо денег, согласятся выдать ему жену.
Мы проникли огромным коридором на первый двор монастыря, заваленный тюками и служителями сардара и главноуправляющего. Во многих местах стояли ряды лошадей, привязанных к вколоченным клиньям. Толпы конюхов расхаживали или сидели и курили кальяны среди сёдел и конских уборов. В одном углу двора были сбиты лошаки и беспрерывным звоном колокольчиков помогали шуму, производимому их погонщиками. Второй двор занят был лошадьми главных служителей; сами же служители помещались в конурках, устроенных по обеим сторонам двора. Я тотчас отправился к моему начальнику, покрытый пылью и в дорожных сапогах. Он был тогда у сардара.
Я уже познакомил моих читателей с главноуправляющим по части благочиния, но они ещё не знают нашего сардара. Во всей Персии трудно было бы найти человека гнуснейшего виду. Глаза его, обыкновенно похожие на два тусклые стёклышка, сверкали ужасно при первом движении гневливой его души и почти выскакивали вон из старых, окладистых впадин, где иначе коснели без употребления. В таком случае на губах его всегда появлялась злобная улыбка, и это именно подало мысль придворному поэту сказать как-то, что наш сардар, Хасан-хан, уподоблялся Арарату, у подошвы которого он избрал себе пребывание: когда вершина горы бывает помрачена тучами, а внизу, на равнине, сияет солнце, то это верное предзнаменование бури. Лета обезобразили лицо его двумя глубокими морщинами, которых не могли прикрыть редкие волосы вылинявшей бороды, несмотря на все его усилия. Во рту оставался один только зуб, торчавший, как скала у входу в мрачную пещеру. Время выдолбило в щеках его глубокие ямы, и рассеянные внутри их волосы, принадлежавшие когда-то к ведомству окладистой бороды его, представляли вид сожжённого солнцем жнива на неровной отлогости вспаханного взгория. Нельзя сказать решительно, кого именно лицо его напоминало более – тигра или козла; но то верно, что никогда черты человеческие ближе не подходили к животным, чем у нашего главнокомандующего. Нравственность его не уступала наружности. Где дело шло о развратных удовольствиях, там он не знал ни божественного, ни мирского закона и для удовлетворения своим страстям готов был прибегнуть к насилию и жестокости. Со всем тем, он отличался от обыкновенных извергов несколькими хорошими качествами, и они-то снискивали ему приверженцев. Он был одарён умом сметливым и проницательным, при помощи которого умел вести себя так искусно в отношении к правительству, что всегда пользовался доверенностью шаха и уважением его сановников; жил по-царски, славился своим хлебосольством, был прям и откровенен в обращении, обходителен с подчинёнными и добрый приятель тем, кто с ним вместе предавался разврату. Презирая лицемерную набожность других, он явно выказывал себя плохим мусульманином и слыл таким дерзким винопийцею, что сам наш главноуправляющий благочинием, теперешний его товарищ, с трудом мог состязаться с ним в этом отношении. Что касается до его храбрости и воинских дарований, то советую моим читателям вместе со мною возложить на аллаха наше упование.
Сардар и главноуправляющий казались полными хозяевами в святилище армянского закона. Вытеснив халифа из кругу его власти и даже из жилища, они занимали собственные его комнаты, тогда как бедные святители прятались по углам, со смиренным видом, с потупленными взорами и как бы стыдясь качества законных владетелей своей обители. Любимые лошади персидских полководцев были привязаны к стенам церкви, и прихоти буйных гостей строже соблюдались, нежели местные приличия.
В сопровождении нескольких человек моих сопутников я вошёл в комнату, где они сидели, и остановился вдали, ожидая приказаний.
– Добро пожаловать! – закричал мой начальник. – Хаджи, ради души моей, скажи, сколько убил ты русских? Привёз ли нам хоть одну головку? Покажи, пожалуй.
– Ну, что вы там сделали? – спросил сардар, перебивая его речь. – Есть ли москоу на границе и когда мы их настигнем?
После обыкновенного вступления я отвечал им:
– Аги! я сделал, что только было возможно. Мы, видно, отправились в путь в минуту благополучного соединения планет, потому что я теперь в состоянии объяснить вам всё, о чём ни спросите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61