https://wodolei.ru/catalog/dushevie_dveri/steklyannye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Дувал тянулся столько, сколько тянулся переулок, и столько же тянулась надпись, выведенная дёгтем по камням:

«Г-н Гарбузенко, механик по бензиновым аппаратам: судовым, автомобильным, аэропланным, и чистка примусов!»
В конце этого предложения была калитка, наверное, самая маленькая в мире. В неё не то что аэроплан — примус протискивался лишь в одном случае: если его нести впереди себя на вытянутых руках.
Собака нажала лапой на металлический рычажок и открыла калитку. Во дворе под навесом коптила целая шеренга примусов. Г-н Гарбузенко касался примусной иглой горелки — примус почтительно замолкал, подносил огонёк — вспыхивал синим венчиком и весело пел. Мастер энергично подкачивал медные насосики.
— Пришла, Весточка, — сказал Гарбузенко с грудной украинской ласковостью, обтёр руки ветошью, принял корзиночку из собачьих зубов и обратился к клиентам: — Извиняйте, люди добрые. Обед у нас — хозяйка пришла.
Вместе с Вестой он прошёл в свою мазанку с громадным турецким ковром, который свисал со стены, перекрывая широкую тахту. Здесь Гарбузенко игрушечным кинжальчиком вскрыл бандерольку и прочитал на оборотной стороне бумажной ленты: «Грек в городе». Новость ему, видимо, понравилась, он поцеловал собаку в нос:
— Спасибо, Веста, ласточка.
Потом вынул из духовки чугунок с борщом, из буфетика — стопку тарелок будянского фаянса с узором в виде листьев и ягод земляники и все тарелки расставил по столу, как для большой семьи. Фотографии всех Гарбузенок, больших и маленьких, занимали в мазанке целый угол. Механик посмотрел на фотографии, вздохнул и убрал тарелки обратно в буфетик, а из кухонного шкафчика вынул два грубых «полывянных полумыска» — такие глубокие тарелки продавали гончары из Опошни — и одну ложку.
— Дай-ка я тебе, золотце, борщику насыплю, — сказал он собаке и зачерпнул ей погуще, с куском мяса.
Собака не спеша, солидно, принялась за еду. Гарбузенко же, наоборот, спешил: через пять минут он уже выходил из калитки…
Как раз в это самое время человек в офицерском кителе с пустым рукавом спустился по каменной лесенке к пляжу. Пляж был пуст. Только у самой воды среди гниющих водорослей стоял вестовой солдат: охранял одежду офицера контрразведки. Виден был чёрный череп на рукаве гимнастёрки. В руке у солдата были часы с открытой крышечкой.
— Давно купается? — спросил однорукий.
Солдат взглянул на часы:
— Уже минуту.
Купальщик, лиловый, трясущийся, выскочил, из воды на берег.
Без мундира он был похож на семинариста — борода, грива…
— Кто же купается в ноябре, господин Гуров? — сказал однорукий.
— У меня с-своя с-система з-закаливания организма. — У купальщика зуб на зуб не попадал.
Вестовой подал одежду. Гуров натянул гимнастёрку с черепом на рукаве и воззрился на однорукого:
— Ну?..
— На климатической станции был посторонний, грек с «Джалиты» Ксенофонт Михалокопулос. Больше часа проторчал.
— Пансионом интересовался?
— Не знаю. Я у арки ждал. Вы не велели попадаться на глаза докторше.
— Та-ак… Не велел. — Гуров приблизил свою бороду к лицу однорукого. — Дыши на меня!.. Кто пил мускат у мадам-капитан?!
— Мускат я пил в кофейне Монжоса. После санатория грек пошёл туда.
— С кем встречался?
— Говорил с буфетчиком.
— О чём?
— О запонках. Запонками похвалялся: купил, говорит, в армянской антикварной…
— Кого знает в городе?
— Вроде бы никого — даже механика Гарбузенко не знает…
— Та-ак… — Гуров застегнул новенькие английские краги, полюбовался своими икрами, затянутыми в блестящую жёлтую кожу, забрал у солдата часы, захлопнул крышку. — Все?
Однорукий затоптался на песке:
— А что ещё?
— Таких, как ты, расстреливают в военное время без суда и следствия.
— За что?
— За то, что снял наблюдение! — Гуров мотнул головой, словно полоснул однорукого клином бороды. — Ты знаешь, кто такой этот грек? Связной Крымревкома!..
АРЕСТ
Истерзанный в бора ботик «Джалита» приткнулся среди шаланд за городом у рыбачьего посёлка. Как килевое судно он стоял на глубине, пришвартованный к дырявым мосткам на полусгнивших сваях. На пристани, на мостках, на палубе «Джалиты» не было видно ни одного человека. Только на мгновение откинулась крышка люка, высунулась красная феска грека — и в ту же секунду по мосткам гулко застучали бутсы: к ботику быстро шли солдаты с карабинами. Впереди — однорукий в офицерском кителе, позади — ротмистр Гуров с черным черепом на рукаве. Грек поспешно выскочил на палубу, захлопнул за собой люк.
— Здравствуйте, господин Михалокопулос, — раскланялся однорукий.
— Проверить трюм! — распорядился Гуров.
Солдат в фуражке с голубым околышем оттолкнул грека, который стоял на люке, и полез в трюм. Гуров тем временем совал свою бороду во все закоулки, простукивал борта, мачту, спасательный круг… и вдруг ловким движением разнял его на два круга. На палубу «Джалиты» посыпались разноцветные кружевные лифчики «Парижский шик».
Грек воздел руки к небу:
— Ах, подлец-турок! Какой круг продавал! Чтоб ты утонул совсем с этим кругом, контрабандист проклятый!
— Напрасно расходуете свой актёрский талант, — поморщился Гуров, — мы и не думали принимать вас за контрабандиста. — И обернулся к однорукому: — Ну что он там копается в трюме?
Однорукий наклонился к люку:
— Заснул, Горюнов?..
И вдруг упал на спину, грохнувшись головой о фальшборт — снизу его дёрнули за ноги. Из люка выскочил человек в шинели солдата, в его фуражке с голубым околышем и, прикрывая лицо рукавом, прыгнул за борт. Его тело вонзилось в воду почти без брызг. Ударили карабины, запрыгали по воде пулевые фонтанчики.
— Погодите, — сказал Гуров. — Что зря тратить порох? — И щёлкнул крышечкой часов. — Больше двух минут никто ещё не просидел под водой, даже я…
Всплыла фуражка, пробитая пулями.
— Царствие небесное, — сказал Гуров, — вернее, морское. — И захлопнул крышечку часов.
Из рубки выволокли солдата. Он был раздет и связан собственным ремнём, вращал белками глаз и, задыхаясь, мычал: рот был законопачен промасленными концами.
Однорукий вытащил кляп:
— Говори: какой он был?
— Чёрный.
— Негр, что ли?
— Чёрный, а там темно, как в преисподней.
— Ладно. Выудим труп — разберёмся, — буркнул Гуров и повернулся к греку: — А может, вы нам расскажете, кто у вас побывал в гостях?
Грек вместо ответа снял феску и перекрестился, глядя на море. Там плавало нефтяное пятно, будто утонул не человек, а подводная лодка.
Однорукий дёрнул его за рукав:
— Прошу, господин Михалокопулос.
— Не понимаю.
— Вы арестованы.
Гуров быстро сунул руку за широкий пояс грека и вытащил кривой турецкий ножик.
По дырявым мосткам застучали бутсы. Гуров с подручными уходил, уводя арестованного. Все смотрели только на грека, а если бы поглядели вниз, увидели бы сквозь щели мостков среди жёлтой пены и плавающего мусора запрокинутое лицо. Глаза у беглеца были открыты, он видел подбитые гвоздями подошвы, жёлтые краги Гурова и туфли господина Михалокопулоса…
«НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ»
Обычно Гарбузенко устраивал баню по субботам и тогда же — постирушку. Но сегодня он изменил своим обычаям: в пятницу среди бела дня искупался в ночвах — деревянном корыте и уже заодно вымыл Весту. Купая, он с ней беседовал:
— Ты когда-нибудь бачила такого дурня? Все люди приходят домой скрозь калитку, а он через забор. Это раз. Второе: все люди сперва стирают — потом выкручивают. А он с себя все снял, выкрутил — потом уже выстирал. И повесил сушить не на солнышке, как все люди, а в тёмном сарайчике. Такой дурень… Хотя и не дурее за других людей. Человек прыгнул в море — они и стреляют в море. А зачем человеку плыть в море, когда он может плыть до берега? Глупо и не умно. Что, нельзя поднырнуть под днище и вынырнуть под мостками? Воно же не пароход, что под него не поднырнёшь. Воно такое же корыто, как это, только заместо собаки в нём дизель стоит. — Гарбузенко задумался. — Слухай! А что, если в случае чего мы скажем, что я ремонтировал дизель? Га? Я ж таки правда ремонтировал дизель на «Джалите», когда они пришли… А что я ещё там делал, кого интересует? Да-а…. но почему тогда прыгнул в море, если только ремонтировал дизель? Что бы ты ответила на такой вопрос, если бы тебя спросили? Измазался в мазуте — хотел помыться?..
Может, Веста и нашла бы что ответить, если бы её спросили, но странный посторонний звук прервал монолог Гарбузенко. Это было кваканье автомобильного клаксона. Поспешно вытерев руки, Гарбузенко стащил с вешалки парадный бушлат, оставшийся ещё от морской службы, мичманку и выскочил на улицу.
У дувала, под гарбузенковской вывеской, стоял открытый автомобиль с красными кожаными сиденьями, никелированными фарами, откинутым гармошкой верхом. Местная пацанва густо облепила авто.
На грушу клаксона жал офицер в кожаном реглане. На флотской фуражке красовались автомобильные очки.
— Вы не тот, за кого себя выдаёте, Гарбузенко, вы не механик, — офицер вышел из машины и рукой в огромной перчатке приподнял капот. — Это, по-вашему, ремонт?
Пацанва, открыв рты, разглядывала автомобильные внутренности.
— Киш! — прикрикнул Гарбузенко. — Саранча! — захлопнул капот и сел в машину вслед за офицером. — Дайте газ. Проверим клапана.
Машина поехала, пацаны побежали сзади, но скоро отстали…
— Так кто кого поймал, Вильям Владимирович? — улыбнулся Гарбузенко. — Может, я нарочно того-сего не докручиваю, чтоб вы приезжали.
— Получается: я, офицер морской контрразведки, у вас на побегушках?
— Не у меня, а у своего автомобиля… По-моему, стучит во втором и третьем цилиндре…
Автомобиль выехал на набережную, стал пробираться среди телег с военными грузами, пугая клаксоном лошадей. О чём ещё говорил Гарбузенко, расслышать в уличном шуме и грохоте было невозможно. Но чем больше он говорил, тем больше мрачнел его собеседник.
ДОПРОС
Автомобиль остановился у особняка в стиле провинциального модерна.
— Займитесь клапанам», — сказал старший лейтенант, — а я поговорю с Гуровым.
Гарбузенко откинул капот, стал копаться в моторе, а старший лейтенант прошёл в кабинет Гурова, громадный, с модерными окнами разной величины и формы. Посреди кабинета на паркетном полу с виноградным орнаментом стояла кухонная табуретка. На табуретке сидел грек, господин Михалокопулос.
— А-а, Дубцов! — обрадовался Гуров. — Ты-то мне и нужен. Ты ведь ещё в восемнадцатом году служил в морской контрразведке. Ну-ка взгляни. Узнаешь? Выдаёт себя за грека. Присмотрись. Хорошо, что я ещё не успел разбить ему морду.
— Вы будете извиняться перед турецкий консул! — возмутился грек.
— А-а! Он турок!
— Он такой же турок, как и грек! Французский матрос — вот он кто! В восемнадцатом был арестован вами же, морской контрразведкой, в Одессе за большевистскую агитацию на французском транспорте.
— Не помню, чтобы мы арестовывали французов из экспедиционного корпуса.
— Да какой он француз?!
— Уже и не француз?
— Он болгарин!
— Ещё и болгарин?
— Среди матросов французского транспорта были болгары, тебе ли не знать. И этот — болгарин, без дураков, натуральный. — Гуров усадил Дубцова на диван, такой же громадный, как все в этой комнате, и уселся рядом. — Поздравь меня, Виля, я жар-птицу поймал. Это Райко Христов — болгарский коммунист, моряк по профессии. Большевики его используют как связного между бюро Коминтерна в Константинополе и Крымревкомом.
Грек схватился за голову и закачался на табурете:
— Если вы не доверяете документы, спросите турецкий консул!
— Как раз документам я и доверяю, — Гуров повернулся к Дубцову. — С последним рейсом «Спинозы» приезжал один человек из Константинополя — там видели Райко Христова с документами на имя грека Михалокопулоса, — Гуров наклонился к арестованному. — Эти документы ваш смертный приговор! — Гуров снова подсел к арестованному. — Поэтому буду с вами откровенен, мёртвые ведь умеют хранить секреты: у нас в контрразведке пытают зверски. Так что уж лучше не тянуть с ответами. Кто прятался в трюме «Джалиты», когда мы пришли с обыском?
Дубцов встал с дивана. Настроение у него было препаршивое.
— До чего вы мне надоели… оба, — сказал он. — Никакой он не болгарин, не грек, не француз, а самый элементарный русский.
Гуров обиделся:
— Ну знаешь, Виля… Чтобы так говорить, надо…
— Уметь читать. На нём написано. — Дубцов шагнул к арестованному. — Руки! Руки на стол!
На каждом пальце растопыренной пятерни можно было различить старую татуировку — шалость детских лет, крохотные зелёные буковки: «г», «р», «и», «ш», «а».
— Гриша, — прочитал Гуров.
— Гриша, — повторил Дубцов, — а не Ксенофонт и не Райко.
ГРИША
Итак, это был Гриша. Второй член экипажа «Джалиты» Гриша-моторист. Разоблачение пришлось ему как раз кстати, под видом грека его вполне могли поставить к стенке в белой контрразведке. Теперь он честно рассказывал, как нанялся к греку в мотористы.
— А где тот болгарин? — Гуров так и впился глазами в Гришу. — Где болгарин, который выдавал себя за грека? Это он прыгнул за борт?..
— Не знаю, грек он или болгарин, но только он вообще не дотянул до Крыма — в бора погиб. Под это время, вот господин старший лейтенант не даст соврать, бора срывается с гор.
Гуров посмотрел на Дубцова, — он никогда не видел его таким мрачным.
— Да, — процедил Дубцов, — были сводки, в районе Туапсе — Новороссийск свирепствовал северо-восточный ветер.
— Кабы не дизель, мы бы оба потонули, — продолжал Гриша. — Вы же видели, на «Джалите» дизель-мотор стоит. А погиб он из-за того же дизеля. Форсунка засорилась, я бросился прочищать, но недополз и до люка — шарахнуло волной о фальшборт. — Гриша снял феску грека, показал ссадину на затылке. — Вот он и сунулся сам в трюм. Но он же не моторист. Поднял фланец с двигателя, а оттуда так и хлынуло — пары отработанного мазута скопились под фланцем. Я оклемался — нет его. Полез в трюм, а он уже все — надышался.
— Отравление парами бензола, — сказал Дубцов после долгой паузы. — Случай на флоте не единичный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13


А-П

П-Я