Покупал не раз - магазин Wodolei.ru 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

— Тут динамит. Достаточно одного выстрела, и мы взлетим на воздух вместе со складом и санаторием. Я понял, на что ты рассчитываешь, Гуров, — сказал Дубцов. — Пока я здесь, Мария в ЧК не побежит.
— Сообразительный.
— Профессионал. Мне, как и тебе, понятно, Гуров, что заложить склады ещё не все. Надо знать, что с ними дальше делать, кому передать. То есть надо дождаться представителя центра нашей организации, получить у него пароли, явки. Ведь у вас не один такой склад. Это понятно. И само собою разумеется, что человек с инструкциями центра придёт не на склад, что было бы идиотизмом, то есть не в пансион, а в санаторий! И если ЧК его здесь засечёт, представляю, какой это будет для них подарок!..
— Но ты ведь сам сказал: пока ты в санатории, Мария в ЧК не побежит.
Наступило молчание. У Коли уже не было сил поддерживать спиной ящики, но в такой тишине он боялся пошелохнуться…
— Ладно, — сказал Дубцов, — дождусь представителя вашего центра, а потом все равно уйду.
С тяжёлым металлическим гудением закрылась за Дубцовым и Гуровым чугунная дверь подвала. Коля поправил ящики и бросился к вентиляционному люку. Наверху его ждал дядя Гриша:
— Что так долго?.. Я уж думал, ты задохся там.
«ТУТ БУДЕМ ЖИТЬ ТОЛЬКО МЫ»
На задворках санатория была вырыта когда-то сливная яма. Санитары сносили туда ведра с помоями, тазы с мыльной водой. Но санитаров давно уже не было, а Коля и Рая, по мнению Марии Станиславовны, были слабы для такой работы, и она это делала сама, пока не появился Гриша. Он возник так же неожиданно, как исчез. Вышел из зарослей засохших табаков, когда Мария тащилась с очередным ведром к сливной яме, взял ведро из её рук и сказал.
— Я буду вашим хозяйством заниматься, пока на моё место какого-нибудь комиссара не пришлют.
И с этого момента Мария вновь почувствовала себя женщиной, вернее сказать, барышней. Ведра больше не оттягивали рук.
Но в этот же день, вечером, Мария увидела Раю с большим крапчатым тазом, полным мыльной воды. Помыв малышам ноги, Рая, согнувшись, тащила таз к чёрному ходу санаторного корпуса. Мария Станиславовна вырвала у неё таз из рук и сама направилась к сливной яме. Она шла вдоль ограды санатория и вдруг, быстро нагнувшись, поставила таз так, что мыльная вода выплеснулась на землю… Вдоль санаторной ограды к арке ворот пробирался Коля с узелком в руке. Мария Станиславовна узнала узелок: с этим узелком мальчика привели в санаторий. Она догнала его, схватила за рукав курточки:
— Объясни, почему ты собрался уходить! — Коля молчал. — На дворе ноябрь, — Мария чуть не плакала, — осень! Дождь, ветер, холод… голод. И так по всей России! Куда ты пойдёшь? — Коля старался не смотреть ей в глаза. — Зачем же я тебя лечила, если ты все равно пропадёшь?
— Вы до всех добрая, — выдавил из себя Коля.
— А ты хотел, чтобы не до всех?! Чтобы я теперь лечила только тебя, Сергея, Андрюшу, но не Раю, не Витю?!
— Я вам ничего не скажу, мне дядя Гриша не велел.
— Значит, это дядя Гриша тебя наладил из санатория! — Мария решительно зашагала к хозяйственному двору, где, по её предположению, должен был обретаться Гриша. — Ну я с ним поговорю!
— Не говорите дяде Грише. Он вовсе ни при чём. Он, наоборот, сказал: «Не наше дело, кого здесь прячет Мария Станиславовна. Мы с тобой не доносчики». Так он сказал.
— Ах, вот оно в чём дело! Ты хочешь донести на Вильяма Владимировича.
Мария увидела, как сузились у Коли зрачки.
— А хоть бы и так! — сказал он зло. — Они только на то и рассчитывают, что все молчат. Я слышал, как этот ваш Вильям Владимирович сказал ротмистру Гурову: «Пока я здесь, Мария в ЧК не побежит».
— Естественно. Мне же не четырнадцать лет, как тебе. Уж я-то могу понять, что донести — это все равно, что убить человека, которого я знаю с детства. Что бы ты сказал, если бы при белых я донесла на тебя? Я же спрятала твою историю болезни от Гурова. А Вильям Владимирович в твоём возрасте тоже лечился в нашем санатории. Донести на него — все равно что расстрелять своей рукой. Ведь его обязательно расстреляют.
— А что вас самих расстреляют, если найдут у вас офицера, вы подумали? — Коля смотрел на неё уже не со злостью, а с жалостью. — А говорите, вам не четырнадцать лет.
— Я не могу убить человека, даже если он целится в меня, — сказала Мария Станиславовна.
— Потому и не можете, что жизни не знаете. — Коля давно подозревал, что докторша никакая не взрослая, а просто большая девочка вроде Раи. — Он же не только целится, он убьёт! У меня батька был никакой не большевик, а просто паровозный машинист с депо Симферополя. Но белые не стали разбираться, большевик не большевик. Локомотив неисправный — на семафоре повесили.
Марии стало как-то вдруг одиноко и холодно.
— Боже… как ты продрог! — Она стала согревать руки мальчика в своих ладонях. Руки были жёсткие, в цыпках: он все делал в санатории и за дворника, и за уборщицу. — Постарайся понять: если одна собака взбесилась, ты же не станешь убивать всех собак. Вильям Владимирович — морской офицер. Он попросту не мог быть там, в Симферополе, он воевал в море.
— Воевал?! — у Коли, как всегда, когда он особенно был взволнован, лицо покрылось красными пятнами. — Ваш Вильям Владимирович палач из контрразведки!
— Он служит в контрразведке?
Ей никогда это не приходило в голову. Никак не могло прийти. Виля и контрразведка?! Мальчишка просто слышал звон…
— Пусть вам дядя Гриша расскажет, как они с Гуровым его на рифах топили — выдавай товарищей или сиди жди, пока окоченеешь от холода.
— Ложь! — Марии казалось, что она кричит. На самом деле кричала она шёпотом. — Между Дубцовым и Гуровым не может быть ничего общего!
— Только склад, — сказал Коля и осёкся…
— Какой склад?
— Никакого склада.
— Нет уж, говори до конца. Если ты обвиняешь человека, так уж не будь голословным, изволь свои обвинения доказать!
— Мне дядя Гриша не велел говорить про склад.
— Но ты же уже сказал.
— А вы дяде Грише не скажете?
— Я с детства приучена хранить секреты.
— У них склад в винных погребах. Меня дядя Гриша туда просунул через трубу. Ту, что для воздуха. Чего там только нет: сахар, мука, сыр, масло, галеты, консервы, шоколад. Вот такие плитки! — Коля развёл руки, как рыбак, демонстрирующий длину пойманной щуки. — От одного запаха можно в слюнях потонуть. И все они прячут, чтоб заморить голодом большевистские санатории.
— Бред!
— Я это слышал от них, как от вас. Он ещё вас ласточкой назвал.
— При Гурове?
— Вы думаете — Вильям Владимирович? Гуров вас ласточкой назвал. Твоя Мария, — говорит, — первая ласточка большевистских курортов. Только пусть большевики теперь спробуют прокормить её чумазых кухаркиных детей. Это он про меня! — Коля прижал к груди свой узелок. — Так что, прощайте, Мария Станиславовна, никому я на вас с вашим Вильям Владимировичем доносить не собирался. Но жить с ним в одном доме не хочу!
Мария вырвала из его рук узелок:
— Иди сейчас же в палату! Сейчас же! Я тебе обещаю — тут будем жить только мы: ты, я. Рая, Олюня, Серёжа, Витя, Андрей, Алёша…
— И дядя Гриша.
— И дядя Гриша! — у Марии сорвался голос. — Оставь меня в покое! Оставьте все меня!
Коля не стал больше испытывать её терпение, повернулся и побежал через заросли обратно к санаторному корпусу.
Его узелок остался у Марии в руках.
ИЗ ХРОНИКИ СЕМЬИ ЗАБРОДСКИХ
Мария не могла так ошибиться в Виле. Сколько она помнила себя, столько же она помнила его. Когда Маша и Виля впервые встретились, он был подростком, как Коля, а Маша — как Олюня, совсем ещё маленькой девочкой. Его отец был капитаном судна, на котором её отец, Станислав Казимирович Забродский, плавал когда-то в начале своей карьеры корабельным доктором. Дубцовы вообще потомственные моряки. Дед был участником обороны Севастополя, героем Крымской войны, Виля чуть было не нарушил этой семейной традиции — с детства к нему привязалась болезнь лёгких. Но крымский воздух и искусство профессора Забродского помогли ему избежать самого страшного — «процесса». Воспитываясь в семье профессора, в доме Забродских, Виля свою болезнь «перерос», и его приняли в морской корпус. Пожалуй, именно Вилино чудесное исцеление натолкнуло Станислава Казимировича на мысль открыть собственный климатический курорт для предупреждения детского туберкулёза.
И этот самый Дубцов прячет продовольствие от больных детей?! Он, который всегда являлся по первому зову о помощи, откуда бы ни послышался зов. Во время Балканской войны, последней на счёту, летом 1913 года лейтенант русского флота Дубцов на свой страх и риск, вопреки воле начальства, доставил в страдающую Болгарию госпитальное оборудование на канонерской лодке. Мария сама слышала об этом от болгарина, болгарского моряка, который недавно, в восемнадцатом году, гостил в их доме вместе с Дубцовым. Кажется, его звали Райко Христов…
Мария поймала себя на слове «гостил». Какие все довоенные слова! Если бы об этом госте пронюхал какой-нибудь Гуров, Виля угодил бы под военно-полевой суд.
Нет, нет, это несовместимо: Виля и Гуров! Но может, она, Мария… попросту говоря, пристрастна. Ведь это его отчёты о плаваниях она вырезала из «Статистических сборников Российского географического общества» и вклеивала в альбом, как институтка стихи. А однажды она прочитала в тех «Сборниках», что за заслуги перед географической наукой лейтенант Дубцов награждён медалью Семёнова-Тян-Шанского. Она гордилась этой его медалью больше, чем его же крестом и кортиком на анненской ленте, полученными за храбрость в войне 1914 года.
Да! Конечно, ей трудно судить о Виле беспристрастно… Но папа! Когда папе надо было посоветоваться со своей совестью, он звал Вилю. Так было, когда папу назначили генерал-инспектором санитарной службы флота. При первой же инспекции он обнаружил не только антисанитарные, но и вообще нечеловеческие условия содержания военных моряков. Гнилая червивая пища, кишащие паразитами кубрики и гальюны, издевательства над матросами и мордобой. Папа рассказывал, как он подал тогда протест морскому министру Григоровичу и как его протест пошёл гулять по канцеляриям. И тогда генерал решил посоветоваться… с лейтенантом. Он заперся в своём домашнем кабинете с Вилей Дубцовым. Мария не могла слышать, о чём они там говорили. Она знает только одно: это Виля сказал папе, что Григорович намеренно маринует его протест. Ведь матросы и сами жалуются. Признать правоту профессора Забродского — значит, признать, что требования матросов справедливы. Этого министр не сделает никогда, сказал Виля, и папа на Вилю накричал. Он кричал, что дойдёт до самого царя — и справедливость восторжествует! Но очень скоро папе пришлось убедиться, что Виля был прав. Царская охранка как раз в это время готовила грандиозную расправу над матросами всего Черноморского флота. Провокаторы из меньшевиков и эсеров донесли, что готовится вооружённое восстание на кораблях «Иоанн Златоуст», «Синоп», «Три святителя», «Евстафий», «Пантелеймон», «Кагул», «Память Меркурия». Сто сорок три матроса были схвачены и преданы военно-полевому суду. По приказу царя коллегию военно-полевого суда возглавил морской министр Григорович. Тот самый, кто так безбожно мариновал протест Забродского. Пока профессор писал протесты, царь и его министр готовили физическую расправу. Забродский протестовал против мордобоя, а коллегия военного суда приговорила 17 моряков к смертной казни, остальных ожидала каторга…
Утром 24 ноября 1912 года лейтенант Дубцов пришёл на квартиру генерала Забродского в Севастополе, и они снова заперлись в кабинете.
— Сегодня ночью, — сказал Виля, — приговор приведён в исполнение. Матросы расстреляны и зарыты на мысу близ Херсонесского маяка. В одного из них, большевика Лозинского, солдаты отказались стрелять. Капитан Путинцев, который командовал расстрелом, застрелил его собственноручно.
В этот же день генерал-инспектор санитарной службы флота профессор санкт-петербургской Военно-медицинской академии Забродский подал в отставку и никогда больше не надевал военный мундир.
А Виля?.. Виля его подвёл. Сам он не ушёл из военного флота, хотя мог бы заниматься наукой, плавая на гражданских судах.
«Да-а… Вот тогда, наверно, началось падение Вили Дубцова, — подумала Мария. — Виля не подвёл папу, а предал… Но папа, с его прекраснодушием, не понял этого и не осудил».
«Если такие, как Виля, уйдут из флота, — говорил он, — кто будет защищать Россию на морях? Царь? Министр Григорович? Или палач Путинцев?»
И вот, оказывается, Виля, как тот Путинцев — палач!
«ВЫ ДОЛЖНЫ МНЕ ВЕРИТЬ СЛЕПО»
Дубцов брился в мезонине, в небольшой комнатушке с покатым потолком. Он был в брюках профессора Забродского и в своей белой рубахе с твёрдыми манжетами. Пиджак от папиного костюма, единственного не выменянного Марией на еду, висел на спинке стула.
Мария по винтовой лестнице взбежала наверх:
— Уезжайте! Я прошу вас! Я так хочу!
— Раньше вы не хотели, чтоб я уезжал.
— Я молила бога, чтобы вы успели уехать.
Дубцов улыбнулся:
— Кажется, я уловил вашу логику. Все, что вы говорите, следует читать наоборот.
— Все! Все в жизни следует читать наоборот! Это даже мальчик знает, Коля, в свои четырнадцать лет! — Мария почти кричала, прижимая к груди Колин узелок с вещами. — Вас в первую очередь следует читать наоборот! Почему вы мне не сказали, что служите в контрразведке?
Лицо Дубцова стало до безжизненности серьёзным:
— Я имел честь вам заметить, Мария Станиславовна, что выполняю свой долг. Вам это, помнится, не понравилось.
— Ещё бы! Если это долг палача!
— Вы прекрасно знаете, что я не палач. Хотя был один случай, когда мне приказали расстрелять человека, но…
— Вы говорите о болгарине?..
— Вы знаете, о ком я говорю. Не стоит повторять. Я не уверен, что нас не подслушивают.
— Здесь некому подслушивать!
— А кто вам сказал, что я служил в контрразведке?
Мария только сейчас заметила, что так и пришла сюда с Колиным узелком.
— Коля в погребе слышал ваши разговоры с Гуровым. Мы с детьми взвешиваем крохи на аптекарских весах, а вы с Гуровым сидите в подполье на мешках с сахаром, как собаки на сене!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13


А-П

П-Я