– Здорово, старый партизан! Вы пришли вместе?
– Н-нет… Я прямо с работы…
– Лучше бы вместе. И вообще… у тебя иконки с собой нет?
– Какой иконки? – обомлел Иван Федотович.
– Эта дурочка официально сделала мне предложение. Может, сразу и благословишь?
Иван Федотович беспомощно потоптался: огромные Ритины глаза в мокрых ресницах (которые не потекли, потому что не были накрашены), счастливо улыбавший­ся сын с белой повязкой поперек лица…
– Ты сначала хоть из больницы выйди, а тогда женись!
– Невеста, примем совет бывалого человека?
– Давай.
– Тут к тебе следователь, – нашел отец повод рети­роваться.
– Да? Полно гостей.
– Здравствуйте, Алексей. У меня разговор на две ми­нуты, – подал голос Знаменский. – Вы имеете право на гражданский иск к Платонову.
– То есть?
– Для возмещения понесенного вами ущерба. У него описано имущество.
– Да зачем, Пал Палыч? – изумился Алексей. – Не буду я заявлять никакого иска! На его деньги мне реши­тельно плевать. Еще не хватало!
– В общем, я этого ждал и понимаю. Остальные воп­росы на днях. Не буду мешать… Игорь Сергеевич, вы хотите что-нибудь спросить или сказать?
– Нет, нет… желаю здоровья и вообще счастья…
Алексей поблагодарил – не поняв, кого.

* * *
Напротив главной проходной Петровки, 38, через улицу, находилась стоянка такси.
С зарплаты на такси не поездишь, но сегодня в карма­не у Пал Палыча лежала премия – раз. Они с Зиночкой спешили к Томину – два. Дождь прекратился, давая воз­можность пребывать под открытым небом – три. И пото­му они пристроились в хвосте довольно многолюдной очереди.
Она имела настроение добродушно-шутливое. У оче­редей ведь бывают разные характеры. Попадется, напри­мер, кто-нибудь склочный, заведет ругань с продавщи­цей или соседями, заразит остальных. И уже уйдет потом, и «зараженные» сменятся новыми людьми; но и новые продолжают ворчать и цапаться, сами не зная почему. А суть в «закваске», которую очередь получила и долго не может от нее избавиться.
Той, где оказались Знаменский с Кибрит, кто-то, наверное, оставил в наследство веселый, легкий дух. «Очередники» подтрунивали друг над другом, раскован­но искали попутчиков для кооперации. Ожидание тяготило куда меньше, чем обычно. Те, кто выстраивался сзади, спустя короткое время тоже теряли равнодушную отчуж­денность горожан и «включались».
Вот двое подошли со скучными деревянными физио­номиями. Глядь, через несколько минут начали беззлобно пикироваться:
– Женился бы ты, Валентин! Ведь уж избегался, из тебя скоро песок начнет сыпаться.
– Из тебя самого скоро посыплется!
– Да, но за тобой даже подмести будет некому!..
Коллективным развлечением служил пьяненький му­жичок, которого шоферы не брали. Он был, однако, преисполнен оптимизма. Да еще грели его сердце две бутылки пива; он перехватывал их и так и эдак: мешали рукам, ибо все порывался приплясывать и петь. Тогда поставил их к столбу и в веселии забыл. Вдруг увидал и умилился:
– Гляньте-ка, гляньте! Бутылки-то мои какие у-ум-ные!
Опять покуролесил и опять умилился:
– А пиво стоит! Честно стоит!
И, присев на корточки, любовно поправил, чтобы смотрели этикетками в одну сторону.
Место стоянки было бойкое – возле ворот «Эрмита­жа»; машины подкатывали часто. И скоро Пал Палыч и Зиночка покинули бодрую очередь.
…Если Маргарита Николаевна Знаменская славилась пельменями, то Тамара Георгиевна – украинскими забо­ристыми блюдами. И стряпала всегда обильно, мало про­сто не умела. Квартира благоухала: на кухне и жарилось, и пеклось, и булькало, и дразняще обдавало пряностями.
Друзья обнялись. С некоторой бережностью, потому что левая рука Томина была еще на перевязи.
– Да бросьте, это для маминого удовольствия!
Зиночка сняла куртку, косынку. Томин выкатил глаза и обошел ее кругом, как выставочный экспонат.
– Да будь я и негром преклонных годов!.. – выразил он свое восхищение. – Ну, Зинаида!
Действительно, выглядела она замечательно. Пал Палыч не смог припомнить, видел ли на ней это платье, но последние недели Зиночка все хорошела и хорошела.
– Неужели полковник со стальными глазами? – гроз­но вопросил Томин. – Видишь, мама, что тут без меня! Моя нервная система в опасности! Зинаида цветет, как орхидея. Правда, я их не видал.
– Да весна же, Шурик. И ты – жив-здоров!.. Тамара Георгиевна, вам помочь?
– Нет уж, вас такую и к плите подпускать опасно.
– Для плиты или для меня?
Та посмеялась:
– Все почти готово. Расставляйте там тарелки.
Где в доме что, Зиночка знала. Своей волей достала самую парадную посуду.
Пал Палыч поинтересовался, что за книга раскрыта на кресле. Солоухин.
– Ты читаешь или мать?
– Представь себе, я. И с удовольствием. В наше время вдохновенно и всерьез описывать, как надо собирать грибы, как их жарить, солить и что ими закусывать – своего рода нравственный подвиг!
В дверь позвонили, Томин двинулся отпереть, но Тамара Георгиевна опередила, впустив пожилую пару: соседей с нижнего этажа. Женщина торжественно держа­ла корзиночку с пучками укропа, салата и еще какой-то зелени.
– Мы только что с дачи и вдруг слышим – Алек­сандр Николаевич вернулся из госпиталя.
– Вернулся, вернулся.
– Поздравляю, Тамара Георгиевна!
– А-а, – сказал Томин, – здравствуйте. Я уже скучать начал – никто не напоминает про тапочки.
– Ой, что вы! Бывало, сидим по вечерам, а ваших шагов не слышно. И так не по себе, так не по себе… Я говорю: пусть бы уж топал, во сто раз лучше!.. У вас гости? Мы только поздороваться и… вот. Это вам, – про­тянула корзиночку.
– Неужели с собственной грядки?
– У нас теплый парничок!
– Тронут. Обожаю всякую травку.
Соседи ушли, Тамара Георгиевна засновала из кухни в комнату, принося пышущие жаром кушанья.
– Ведь только хорохорится, а на самом деле еще совсем не здоров, – приговаривала она. – Спит беспо­койно, вскрикивает. А уже готов из дому на работу сбе­жать. Хоть бы вы на него повлияли.
– Пал Палыч, давай влиять, – подмигнула Зиноч­ка. – Шурик, тебе кто разрешил вскрикивать?
– Это от скуки. Уже сил нет бездельничать!
– Раз в жизни можно отдохнуть, – «влиял» Знамен­ский.
– Не смеши. Уж чья бы корова мычала… Ох и поедим, братцы! А после попоем.
– Сашко, тебе нельзя утомлять легкие! – запретила Тамара Георгиевна.
– Ну, Паша споет.
– Если забудет про своего единственного ненагляд­ного свидетеля, – вставила Зиночка.
– Не поминай на ночь глядя. У меня от него изжога.
– Все в том же состоянии?
– Помяни мое слово, – прорек Томин, – однажды утром он придет и скажет: знаете, Пал Палыч, я сегодня всю ночь не спал, думал, и окончательно решил от всего отказаться!
– Да пропади он пропадом! Буду петь тебе все, что пожелаешь.
…Но пение не состоялось. После ужина, когда Тамара Георгиевна принялась за грязную посуду, до которой Зиночку тоже не допустила, та произнесла насторожив­шим Пал Палыча тоном:
– Я бы хотела кое-что сообщить…
– Слушаю. Или мы ждем Сашу? (Тот принимал чьи-то телефонные поздравления в соседней комнате).
– Да, Павел, чтобы уж сразу…
Пал Палыч всмотрелся в нее. Потупилась, какая-то тревожно-радостная.
Нет, платье было новое, не видал он ее в этом платье. И туфли новые. Вся новая.
Почему-то смутно стало на сердце от ее новизны.
– Что случилось? – гаркнул Саша за спиной.
– У меня короткая информация, – тихо сказала Зи­ночка. – Я выхожу замуж.
– С ума сошла! – воспротивился Томин всем суще­ством.
– Ты тоже считаешь это помешательством, Павел? – обернулась она к Знаменскому.
Тот отрицательно покачал головой. Голос все же от­казал.
– Нет, ты понимаешь, что ты делаешь? – негодовал Томин. – Была дружба, была нерасторжимая тройка! Как мы вместе работали!
– И останется дружба, останется тройка! И будем вместе работать!
Томин присвистнул:
– До нас ли теперь! Друзей покидают за порогом загса.
– Шу-урик! – с ласковой укоризной Зиночка взъеро­шила ему волосы. – Таких друзей не покидают. И я не представляю, чтобы мой муж не стал вашим другом тоже.
– Ее муж!.. – перекривился Томин. – Просто слы­шать не могу!.. Кто он наконец?
– На днях познакомлю.
– Видал, Паша? Мы даже не знакомы! Заводит ро­ман, не спрося нашего мнения, не показав хоть издали! Я вот уверен, что он тебе не пара!
Возможно, Томин чуть-чуть утрировал свое огорче­ние. Но чуть-чуть.
А Пал Палыч переживал чувство потери. Уже оконча­тельной. Год назад состоялось между ним и Зиночкой последнее интимное объяснение. Она, не обинуясь, при­знала, что есть кто-то… еще не наверняка… но она надеет­ся, что тот самый, кто ей нужен. Знаменский не раз спрашивал себя – не ее – оправдалась ли надежда. Се­годня получил ответ. Знал, что к тому идет. И все-таки, все-таки!..
– Ладно, Саша, уймись, – сказал он вполне, как ему представлялось, невозмутимо. – Мать переполо­шишь.
Томин приглушил громкость, но не унимался:
– О, женщины! О существа, которые…
– Имеют обыкновение выходить замуж, – подхвати­ла Зиночка, не скрывая улыбки.
– Паша, быстро мне рюмку коньяку! Внизу в книж­ном шкафу. Одной рукой неудобно… Спасибо. Это я за собственное здоровье… Значит, бесповоротно? Любовь, семья и прочее?
– Да что ты так уж раскипятился?.. Пососи лимонную корочку, Тамара Георгиевна унюхает.
– Во-первых, глубоко возмущен твоей скрытностью. Во-вторых, зол на себя: недоглядел. Ничего себе, сыщик! И, в-третьих, честно и откровенно ревную. Если уж приспичило замуж, почему не выйти за меня или Пашу?
– Ты не сватался.
– Убить меня мало.
Все это уже сбивалось на водевиль, и Пал Палыч предложил поздравить Зиночку по-человечески.
– Ррр… Сейчас не могу. Остыну – поздравлю.
– Ну остывай. Я пока позвоню.
– Постой! Были ЗнаТоКи. А теперь?
– Клянусь не менять фамилию.
– И на том спасибо, – буркнул он ей вслед.

* * *
Утро туманное, утро сырое. Граф порезал лапу о стекляшку. От вчерашнего пиршества тело тяжелое. От Зиночкиного счастья грустно. И опять, опять незваный Власов!
– Мешки под глазами, плохо спали, Игорь Сергеевич?
– Практически не спал. Я много передумал, прежде чем прийти.
– Всю ночь не спал, много думал и окончательно решил?.. – Паша как в воду смотрел.
– Да. Окончательно.
– Свидетель подает в отставку. Это я почти знал. Что же, рассказывайте.
– Не хочется говорить. – Он достал из кармана лис­ток. – Прочтите.
«Старшему следователю Управления внутренних дел г. Москвы тов. Знаменскому П. П. Заявление. От граждани­на Власова, проживающего… Я привлекаюсь в качестве свидетеля по делу Д. К. Платонова, который избил на улице человека. По этому делу я не могу быть объектив­ным свидетелем, так как…»
Знаменский пробежал текст до конца, вздохнул, от­ложил. Все встало на свои места.
– В вашем заявлении нет главного, Игорь Сергеевич.
– Я написал все.
– Вы не написали, почему пришли. Ради кого? Ради себя, ради него, ради торжества справедливости?
Власов выглядел постаревшим, был серьезен, ли­шен стремления подкалывать следователя; отвечал доб­росовестно:
– Не терплю, если я кому-то обязан или должен. Ни отдельному человеку, ни обществу.
– Не честнее ли сказать: мне стало стыдно. Вы ведь, в сущности, пришли исповедаться.
– В отпущении грехов не нуждаюсь. Просто мой прин­цип – всегда платить по счетам.
– Э-э, бросьте, Игорь Сергеевич! Не такой вы раци­оналист, каким стремитесь выглядеть… Пожалуйста, могу зарегистрировать заявление, поставить входящий номер, и когда понадобитесь – вас вызовут. Устраивает? На­сколько вижу, нет. Тогда вот как! – Пал Палыч разорвал листок и бросил в корзину. – Вам стало невтерпеж, и надо облегчить душу. Так что говорите.
Хруст пальцев.
– Неприятно.
– А мне? Ведь каждый день я призываю людей при­знаваться в чем-то постыдном и мучительном.
– У вас привычка.
– Все равно неприятно. Но нужно. И часто больше-то нужно не мне, а тем, кто сидит тут напротив.
– Я… все написал.
– Нет, этого мало. «Шесть лет назад совершил анало­гичное преступление… о нем никому не известно…» Нам обоим нужно без канцелярщины, человеческим языком.
Власов беззвучно пожевал губами. Слов во рту не было.
– Давайте я начну за вас. Шесть лет назад цвела сирень, был вечер и теплый ветер трепал рыжие волосы красивой синеглазой девушки.
– Положим, вечер был прохладный.
– Прохладный ветер трепал рыжие волосы. Вы подо­шли и сказали: «Как жаль, что вы ждете не меня!» Она ждала другого.
– Да. Но многое было иначе, чем с Платоновым. Только вот постепенно…
– Прошлое смешалось с настоящим.
– Да, все стало казаться похожим. Иногда не мог отделять, где Платонов, где я сам… Та девушка напоми­нала Риту. И она мне… по-настоящему понравилась.
– А вы ей?
– По-моему, отбрыкивалась для вида. Мы почти по­знакомились, когда явился ее незваный защитник. Кор­чил из себя рыцаря, изображал, что имеет права…
Он умолк. Пал Палыч не стал понукать: теперь уж заговорил. Договорит. Власов тряхнул головой, освобож­даясь от скованности в шее.
– Я был моложе, Пал Палыч. Общительней, остро­умней. Женщины, случалось, увлекались не на шутку. Я мог рассчитывать, понимаете?
Знаменский покивал – чего не понять.
– И она вела себя как-то… нейтрально. Словно ждала, чем кончится. Как проявит себя ее приятель… Слово за слово, пошла толковища. Он замахнулся, я успел ударить первым… он отлетел на скамейку, стал сползать вниз… потекла кровь.
– Очень сильно ударили?
– Средне. Но… разводным ключом.
– Это плохо. Куда попали?
– В голову. Правда, удар получился скользящий. Де­вушка закричала. Ей померещился нож. Но это был раз­водной ключ. Немецкий, друзья в тот день подарили.
– Зачем ключ? У вас машина?
– Была… Разбил вдребезги, новую не осилил. Да, так вот тут девушка испугалась меня – что я с ножом. Отбе­жала. Это все произошло на скверике. Безлюдно. Она издали топала на меня ногами и обзывала… вероятно, справедливо. Тогда я ушел.
– Просто ушли… Совесть не пошаливала?
– Должен признаться – нет. С неделю тревожили звонки в дверь, ну, еще избегал бывать на том месте. Вот и все.
– А теперь-то – что все-таки вами движет, Игорь Сергеевич?
1 2 3 4 5 6 7