Лариса стояла на коленях и рыдала в плечо присевшего перед ней Лютикова. Ее обтянутая синей форменной рубашкой спина содрогалась. Вениаминыч ласково поглаживал ее по волосам. Увидев Максакова, он кивнул на висящий в изголовье двухъярусной койки шкафчик.— Миша, достань у меня там валерьянку и накапай ей капель двадцать.Косметика у Лары растеклась. Лицо покраснело и вспухло. Зубы мелко стучали о край стакана. Вениаминыч уложил ее на койку и накрыл одеялом.— Полежи чуть-чуть. Сейчас маши на придет и поедешь.Они вышли в телетайпную и закурили. Лютиков взял со стола листок.— Сегодня утром, у метро «Восстания», женщина умерла от сердечного лриступа. Упала, и все. Минут двадцать лежала, пока постовой из пикета покурить не вышел. Установили личность. Стопятка сбросила нам информацию. Я попросил Ларку отстучать в главк. Она начала, дошла до паспортных данных, а это ее мать. Представляешь?Максаков не отвечал. У него задергался глаз. В голове всплывала одна и та же картина: немолодая женщина в сером пальто медленно сползает на землю, людской поток обтекает ее, устремляясь в разинутую пасть метро. Сигаретный дым комком встал в горле, вызвав рвотные спазмы. Он поперхнулся и закашлялся, выворачивая наружу легкие.— Что с тобой? Помочь? — Лютиков придвинулся ближе.— Нет, спасибо, сейчас пройдет. — Максаков с трудом затушил сигарету, отхаркнулся в платок и выскочил в основной зал.— Ты охерел?! Ты посмотри, во сколько заявка прошла?! — орал на кого-то Дергун. — Что ты мне прикажешь…Максаков схватил свободный телефон и крутанул диск. Пластмасса скользила под пальцами.— Алло, Оля? Где мама? Спит? Нет, не надо будить. Нет, я просто так. Да, ближе к вечеру позвоню. Пока.Снова диск. Короткие гудки. Еще раз. Еще.— Таня, это я. У тебя все нормально? Ну мало ли что. Нет, у меня все хорошо. Точно. Я позвоню тебе домой. Целую.— Дергун, Архитектурное. Сеня, ты когда заявочку по Загородному закроешь?..На улице почти стемнело. Возле выхода мерно работал безукоризненный мотор григоренковского «форда»-Проходящие машины слепили фарами. «УАЗик» во дворе по-прежнему превращался в глыбу льда. Из раскрытых дверей гаража вышел Владимиров и, увидев Максакова, остановился. Даже на расстоянии нескольких метров от него несло алкоголем.— Ты не слишком расслабился? — Максаков сделал ладонью жест разгоняющий воздух.Тот пожал плечами.— А чего делать? Машина стоит. Видно, до понедельника. В гараже холодно. А наверху чего мужикам мешать?— А Паша к завгару подходил?— Не, он на какое-то совещание ушел три часа назад, и ни слуху ни духу. Я про Пашу.«Понятно, — подумал Максаков. — Очередные многочасовые бредни руководства, посвященные какой-нибудь очередной проверке».— Пошли.Внутри гаража было темно. Стандартно пахло бензином, железом и резиной. Из каптерки в дальнем углу просачивалась тоненькая полоска света. Максаков удовлетворенно оглядел несколько нулевых аккумуляторов на стеллаже и открыл дверь. Завгар Николай Дмитрич Старостин, он же Коляныч, закусывал колбаской в обществе двух командирских водил. От визита он явно в восторг не пришел.— Здорово. Случилось чего?— Случилось. — Максаков без приглашения взял ломтик салями и положил на хлеб. — Кругом разгул преступности, а мы ничего поделать не можем. Аккумулятор сел. Только на тебя, Дмитрич, надежда.— Нет аккумуляторов. — Коляныч все-таки подумал несколько секунд. — В следующем месяце подходи.— А до следующего месяца опера на лыжах бегать будут? — Максаков прожевал бутерброд и вытер губы тыльной стороной ладони. — Дай. У тебя вон новые стоят.— Это на Чечню. — Коляныч разозлился. — Глазастый больно! Меньше надо блядей катать и за водкой ездить. Вон вчера днем он, — кивок на Владимирова, — какую-то шлюху по Суворовскому вез и…Максаков подался вперед. Нарастало бешенство. Он знал это чувство, когда глаза заволакивает пеленой и сводит скулы. Голос у него начал вибрировать. В нос шибанул водочно-чесночный дух.— Не шлюху, а жену моего сотрудника. В больницу. К тому же тебя, Дмитрич, это абсолютно не касается. Я не только глазастый, но и ушастый, а поэтому знаю, на каких машинах стоят «чеченские» аккумуляторы. Тебе назвать марки, номера, владельцев? Поэтому заткнись!Максакова понесло. Размазков, рубоповцы… Коляныч выбрал неудачный момент.— Я беру один аккумулятор! Ясно?! Будешь еще п…ть — башку проломлю! Сука чмошная!Руки дрожали. Ему было никак не снять тяжелый аккумулятор с полки.— Алексеич! Алексеич! Погоди! Я сам!Наконец он услышал Владимирова и посторонился.— Я шефу доложу, — буркнул из каптерки Коляныч.— Не связывайся ты с ними. Опера — они же шизики. Их всех в психушку… — посоветовал один из водил.«А ведь он прав», — подумал Максаков и вышел на морозный шершавый воздух. Почему-то хотелось звезд, но иссиня-черное небо было плотно задрапировано слоем облаков.— Сколько времени? — спросил он у Владимирова, взгромоздившего трофей на капот УАЗа.— Четверть пятого. А я боялся, Алексеич, что ты его убьешь.— Я тоже. Черт, пятый час, а кажется, уже ночь. Приготовь машину.— Может, в понедельник? Время-то…— Хоть ты не заводи.— Понял.На затоптанной за день лестнице всюду валялись окурки. У окна между первым и вторым этажом Размазков о чем-то шептался с адвокатом, еще вчерашним коллегой по кабинету. Увидев Максакова, ехидно улыбнулся и встал по стойке «смирно».— Вольно!Максаков прошел мимо, подумав, что наверняка еще кто-нибудь сегодня недорого купил себе подписку о невыезде и возможность снова грабить, воровать, избивать… Запах курева превратился в плотный смог. Он поднялся в коридор отдела и вдруг почувствовал, что ноги не идут от усталости. Иваныч отсутствовал, видно, все еще страдал на совещании. У Игоря было приоткрыто. Максаков просунул голову.— Это я. Заходи чай пить.Игорь оторвался от раскрытого дела.— Иду. Я кофеем в розыскном разжился.— Отлично! Живем!В темном кабинете вовсю трезвонил телефон. Максаков щелкнул выключателем, воткнул штепсель чайника в розетку и снял трубку.— Да?— Мишка, привет! — Приятный женский голос мелодично звенел серебряными колокольчиками. — Это Ира Радимова! Помнишь такую? Как жизнь? Как дела? Как работа?С Иркой Радимовой они учились на одном курсе. Хищная, красивая девица, хорошо знающая, чего хочет, и умеющая добиваться своей цели. Последний раз он видел ее года четыре назад на встрече однокурсников, так что причина внезапного звонка не вызывала сомнений.— Привет, Ириша, — он бросил шляпу на стол и, не раздеваясь, упал в кресло, — все нормально. Я сегодня дежурю. Давай к делу. Что стряслось?Она помедлила только секунду.— Миш, мне очень надо с тобой посоветоваться. Я подъеду, куда скажешь.Максаков вздохнул. На сто пятьдесят однокурсников, тридцать одноклассников и многочисленных знакомых родственников и родственников знакомых он был единственным ментом. Со всеми вытекающими последствиями.— Как тебе срочно? У меня дел…— Мишенька! — по-лисьи заскулила она. — Мне сегодня, надо. Только минуточку. Когда скажешь.Вошел Гималаев с бумажным кулечком и кружкой. Максаков жестом показал на чайник. Давай, мол, наливай.— Подъезжай прямо сейчас. Пиши адрес.Едва он повесил трубку, телефон снова заверещал.— Алексеич, это я! — Андронов говорил на фоне других голосов. — Я в во семьдесят седьмом. У нас тут проблема…Зазвонил прямой.— Подожди, Стае! — Максаков сунул трубку Гималаеву. — Это Андронов. Узнай, чего там у него.Он поднял дежурный.— Отзвонись шефу. — Лютиков, похоже, зевнул. — Он ждет.— Ладно. Как Лариса?— Пришла в себя. Дал машину. Отправил.Кофе остывал. Игорь озабоченно хмыкал в трубку. Григоренко не отвечал долго.— Слушаю. — Похоже, он жевал.— Максаков, Петр Васильевич.— А-а. Ты это… — голос начальника был нетверд, — ты «трассу» проверил?— Конечно.Искусство нагло парить руководство за десять лет постигалось в совершенстве.— Кто с главка проверял?— Подполковник Иванов и майор Петров. Без замечаний.— Молодец, я же вот знаю, что говорю. Держи меня в курсе.— Обязательно.Гималаев постукивал неповешенной трубкой о ладонь.— Там вот какая проблема. Ковяткина пришла в себя и призналась, но следак боится до уличной ее задерживать — вдруг в отказ пойдет и у него получится незаконное задержание. А наши боятся ее отпускать — вдруг за ночь передумает.— Так пусть сейчас проводит уличную. Кстати, а платье ее из унитаза? Что, на нем следов нет?— Он не может сегодня. У него в ИВС патрульные сидят из сто семьдесят девятого, за превышение. Ему надо им обвинение предъявлять. Только завтра. А платье будет доказательством, только когда экспертиза скажет, что на нем кровь убиенной. Через месяц, в общем.Максаков выругался.— Дай трубку. Стае! Пусть в дежурке восемьдесят седьмого до утра держат. Только по рапорту с визой начальника МОБ? Пиши рапорт и вези сюда. Я сейчас тебе Владимирова пришлю.Он хлопнул трубкой об аппарат, который тут же снова зазвонил.— С каждым днем все больше посещает мысль, что все это никому не нужно, кроме нас.— Ты только недавно догадался? — Гималаев усмехнулся.Телефон продолжал надрываться.— Да?!! Нет, мамуля, все нормально. Да, я все помню. Хорошо, в десять буду. Нет, мамочка, отвезти туда я никак не смогу. Дежурство сложное. Да, не волнуйся.Тишина непривычно ударила по ушам. Максаков встал, скинул пальто на диван и, выйдя в коридор, поймал Толю Исакова.— Найди Владимирова, пусть заберет Андронова из восемьдесят седьмого. Побыстрее.Кофе совсем остыл.— Добавь чуть-чуть и долей кипятка. — Гималаев щелкнул пальцем по толстой фаянсовой кружке.Максаков махнул рукой.— Устал?— Да.Он достал сигарету.— Безумно устал. А знаешь отчего? От борьбы со своими. Чем я занимался целый день? С утра слушал бред руководства, потом пытался заставить работать оперов стопятки и ублюдка Размазкова, причем по черному, ограбленному СОБРом. Нормально? Затем убеждал работать Людку Хрусталеву, хотя ее-то я понимаю. Далее — гонял РУБОП с рынка, силой отнимал в гараже аккумулятор для служебной тачки, придумывал, что делать с убийцей, которую боится сажать прокуратура. Плодотворный день. Кстати, он еще не кончился.Сигарета догорела до фильтра и обожгла пальцы. Он бросил ее в пепельницу и закурил новую.— Наши молодые без пайковых получают половину зарплаты дворника, а они — офицеры криминальной милиции. Я, начальник отдела, получаю как уборщик производственных помещений на заводе. Десять лет оперативного стажа и пятнадцать рабочих часов в сутки. Никому мы не нужны. Я слышал выступление кого-то из правительства. «Не надо связывать возрастающую коррупцию в органах с уровнем зарплат сотрудников. Эта тема уже набила оскомину…» Твари. У них оскомина — у нас жизнь. «Правовое государство»! Оно у нас для всех, кроме потерпевших. Костюхина-упыря выпустили. Я давно потенциально готов к тому, что любого из наших злодеев выпустят. Мы возьмем Сиплого, а через месяц он постучится к нам в дверь. Мы: я, ты, Иваныч, Стае, Поляк, Толик, другие… Мы уйдем, умрем завтра, и никто не придет за нами. Поколение романтиков умерло. Все кончается. Денис и Маринка — исключение, но их сломают, затопчут, истребят, как истребили нас. Мы слишком независимы. Мы хотим не порядка, а справедливости, а это никому в нашем обществе не нужно. Уголовный розыск мертв, Игорь. Я это каждый день чувствую. Нас уже убили.Кто-то постучал в дверь. Максаков не пошевелился. Кололо сердце. Безнадежная питерская зима заглядывала в окна черными зрачками. Гималаев задумчиво докуривал сигарету. Дым кольцами поднимался к потолку.— Хуже всего, Михаил, — невозмутимо произнес он, — то, что мы, все понимая, завтра выйдем на работу и снова будем рвать жилы. Мы просто не умеем по-другому. И пока так будет, нас будут постоянно макать мордой в грязь.Максаков улыбнулся.— А давай дадим себе страшную клятву, что с завтрашнего дня забиваем на все и спокойно отбываем номер с девяти тридцати до восемнадцати? Бумажки, справочки и тэ дэ. А?Гималаев затушил окурок и встал.— Нельзя, — сказал он серьезно и направился к дверям.— Почему?Максаков потянулся. Вспышка ярости постепенно улеглась.— Тогда получится, что у нас слабая воля, — грустно усмехнулся Игорь и отпер дверь.«Прав!» — успел подумать Максаков за секунду до того, как облаченная в белоснежную песцовую шубу Ради-мова ароматным запахом магнолии ворвалась в кабинет, наполнив его мелодичным звоном своего голоса.— Мишка! Ну ты заматерел! Ни хрена себе мужик стал! А я-то где хожу? Крутой начальник! Отдельный кабинет! Точно, перспективный мужик!Она молниеносно и умело поцеловала его, оставив на губах привкус ванили, скинула шубу и рухнула на диван, небрежно закинув ногу на ногу. С виду строгая черная юбка имела четыре высоких разреза, фактически полностью открывая Максакову то, что уверенно прокладывало Ирке дорогу по жизни. Оценив ее сногсшибательную фигуру, Максаков тем не менее отметил тщательно загримированные морщинки у глаз и толстый слой косметики на лице. Он подумал, что ей уже тоже тридцать три, и пожалел, что утром надел дежурный старый пиджак и самую худшую рубашку. Радимова не вызывала у него сильного влечения, но, встречая однокурсников, ему всегда хотелось выглядеть как можно более благополучно.— Что у тебя стряслось? Только не говори, что приступ ностальгии по временам студенчества.Она приподняла бровь.— Скучные вы, менты, с…— …с подходцами нашими. Не скучные, а мудрые. Вещай.— Ладно! — Она стала серьезной. — Хотя я к тебе всегда хорошо относилась, так что не наговаривай. Проблема в следующем. Я летом влюбилась!— Это действительно проблема.— Не нуди, — лицо у Радимовой неожиданно стало детски-восторженным, — для меня это проблема! Влюбиться — это тебе не замуж выскочить.Затрезвонил прямой.— Извини. — Максаков снял трубку.— Труп на чердаке, на Поварском. Вроде не криминальный. Твои поедут?— Сейчас машина вернется, и кого-нибудь пошлю. Прошлый раз участковый тоже сказал «без внешних», а в морге тридцать два колото-резаных насчитали. Они что, внутренние были?— Ладно, передам, чтобы без вас не оформляли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18