Над большим чертежным планшетом висели ходики.— По-о-ловина пе-ервого.— Поеду я. — Максаков надел пальто и повернулся к Шохину. — Позвони по результатам.На улице было уже белым-бело. Снег стал крупнее, и резкий ветер рисовал им замысловатые фигуры на сером однотоном небе. «Дворники» остервенело скребли лобовое стекло. Он сидел и слушал, как довольно урчит, набирая обороты, прогреваемый двигатель. Затем выключил его, вылез из машины и, прикрываясь от снега полями шляпы, вернулся на склад.— Саша, — поманил он Шохина, — кузов фуры посмотрите, а в кабину не лазайте. Эксперт здесь закончит — пусть там поработает. И этого длинного красавца давите. Врет он.В глазах Шохина столь откровенно читался немой вопрос, что сдержать самодовольную улыбку было практически невозможно.— Откуда он знает, что в подсобке часы, если никогда здесь не был?На пути в РУВД вернулись мысли о Сиплом. Тревожная пустота сосала в груди. Хотелось чаще смотреть в зеркало заднего вида. Снег усиливался. 8 В отделе было тихо. Большинство оперов расползлось в поисках обеда. Только у Сергея Шарова дверь была настежь и на столе в большой трехлитровой банке, наполненной очищенной картошкой, булькал кипятильник.— Заходи, Алексеич, — улыбнулся Шаров, — у меня пара кубиков бульонных есть. Сейчас засыпем: будет и первое и второе.У Шарова было трое детей, и Максаков плохо понимал, как живет этот спокойный, добросовестный и честный парень. Он остановился в дверях и стряхнул снег с полей шляпы.— Спасибо, Серега, у меня там пара пакетов китайской бурды осталась.В кабинете хрипел чайник. Гималаев насыпал в кружку китайскую лапшу.— Ты вовремя. Тебе забодяжить?— Давай. — Максаков разделся и рухнул в свое любимое черное кресло, с барского плеча подаренное Грачом при замене мебели у него в кабинете. Оно, как всегда, хрустнуло и наклонилось влево.— Иваныч где?— За хлебом пошел. Сейчас будет.— Про зарплату слышно чего?— Вроде дадут в понедельник.— Со шмоточными?— Вряд ли.Максаков повертел в пальцах сигарету и отложил на край стола. В кабинете было холодно. Для работающего обогревателя он был слишком большим и пустым. Полтора десятка стульев, ободранный диван, два стола углом друг к другу. На стене календарь и плакат «Зенита». След протечки на потолке. Серые обои. Он вспомнил квартиру на Коломенской. Разница небольшая.— Искал кто?— Француз снова звонил.Игорь отключил чайник, залил водой лапшу и накрыл кружки «Комментарием к Уголовно-процессуальному кодексу». Максаков снял трубку.— Здорово, Николаич. Искал?Французов был последним из оставшихся в районной прокуратуре нормальных следователей.. С Максаковым их, кроме этого факта, соединяла дружба.— Искал. У меня плохие новости.Максаков напрягся. Он давно устал от бед, неприятностей и проблем. Мечталось о светлом. Хотелось радости и положительных эмоций. Неприятный холодок снова штопором ввинтился в грудь.— Выкладывай.— Костюхина по убийству оправдали. Дали трешку за хранение оружия, зачли отсиженное и освободили.Максаков вспомнил круглолицего упыря-олигофрена из Пскова, застрелившего двух заезжих коммерсантов из-за смехотворной суммы.— Больше стрелять никого не буду. Топить буду — доказательств меньше, — ухмылялся он на следствии.Навалилась апатия. Тупая и безразличная. Захотелось домой. Горячий чай, интересная книжка, плед и бормочущий телевизор. Не знать, не видеть и не ведать бандитов, трупов, судов, выстрелов. Стать нормальным человеком, пребывающим в счастливом неведении…— Почему? — выдавил он, понимая, что в сущности — разницы никакой.— Дежурный следак в протоколе осмотра не написал, как упакована куртка, на которой запаховые следы Костюхина. Ее признали доказательством, добытым с нарушением закона. А пистолет, по его, заявлению, он нашел после убийства и не успел сдать.— А показания проституток, которым он этим стволом угрожал?— Так они же проститутки. Какая им вера? Я разговаривал с судьей. Он сказал, что не сомневается, что убийца — Костюхин, но ничего поделать не может: у нас правовое государство. Прокурор в процессе тоже его поддержал.— Это они родственникам убитых пусть расскажут. У нас правовое государство на потерпевших почему-то не распространяется.— Согласен. — Голос Французова звучал невесело. — Короче, Костюхина на волю, мне выговор.— Как? — опешил Максаков. — Тебе-то за что?— Ну как за что? — так же невесело рассмеялся Володька. — Есть оправдание — значит, нужно кого-то наказать. Дежурный тот давно уволился, а я не увидел его ошибки и вовремя не отпустил Костюхина, не «заглухарил» дело. Плевать, конечно. Жалко только — с квартальной премией пролетаю. Я рассчитывал с нее долги отдать.— Выходит, никого не сажать — безопасней?— Выходит. Может, вечером по стаканчику? А то тошно как-то.— Я дежурю.— Понял, но я, может, все равно заскочу.— Давай.Максаков ощутил подступающую волну ярости. Перехватило дыхание. Заныло сердце. Подкатило бешеное желание крушить все, что попадется под руку. Он дотянулся до двух граненых стаканов возле грязно-зеленоватого графина на приставном столике и, размахнувшись, швырнул один из них в противоположную стену. Брызнули осколки. Полегчало, но совсем чуть-чуть. Гималаев невозмутимо помешал лапшу, пригубил. Второй стакан полетел вслед за первым. Максаков с интересом посмотрел на графин. Игорь задумчиво покачал головой, оставил кружку, молча пересек кабинет, достал из стенного шкафа два стакана и поставил их перед ним, после чего вернулся к лапше. Злость пропала мгновенно. Максакову хотелось смеяться.— Я потом все уберу. Дай, пожалуйста, мою порцию.— Кого выпустили? — Игорь передал кружку.— Костюхина.— Не слабо.— Что, чья-то жена заходила? — Иваныч с батоном в руке пнул ботинком осколки.— Нет, Алексеич понервничал. Бери свою порцайку и давай хлеб.— Понятно.Лапша, конечно, была, как всегда, безвкусной, но горячей. Желудок наполнялся, голодные спазмы отпускали. Максаков вытер губы и с наслаждением закурил. Иваныч достал пакет с двумя бутербродами и аккуратно разделил на троих.— К чаю.Бряцнул телефон. К счастью, не прямой.— Да?— Ты очень занят? — Голос Татьяны был нейтрален.— Для тебя нет.— Как дела?— Кручусь. Дежурю.— Тогда извини. У меня на сегодня два билета в театр. Я думала, может, сходишь со мной.— Извини, никак.— Я поняла. Найду кого-нибудь другого. — Тембр голоса стремительно холодел.Дико затрезвонила связь с дежуркой.— Подожди секунду. — Он перехватил трубку в другую руку и снял вторую. — Да?— Алексеич, ты? — Член дежурной смены Юра Каратаев был жутким тормозом.— Нет, Усама бен Ладен! Говори быстрее….— Там вроде убийство на Моховой.— «Вроде» или убийство?— Пока не знаю.— Так позвони, когда узнаешь.Он снова перехватил первую трубку.— Алле, извини.— Ты занят. Пока.Он ненавидел блеклые интонации в ее голосе.— Может, сходим куда-нибудь завтра или в воскресение?— Позвони.Гудки отбоя. Он снова потянулся за сигаретами. И вместе не жить, и расстаться немыслимо.— Чего там дежурка? — Иваныч разлил чай.— Мокруха на Моховой. Пока под вопросом.— Хорошо бы с лицом. Пара бытовух спасли бы наше бедственное положение с раскрываемостью.Горячая кружка приятно грела руки. Возникали мысли о доме, уюте и душевном равновесии. Максаков чувствовал усталость. Не сиюминутную усталость, а ту, что накопилась за десятилетие оперативной работы, наполненной смертью, слезами, горем, цинизмом, подлостью, бессонницей, табаком, водкой, безденежьем, стрессами, постоянным ожиданием беды и по-детски наивными надеждами на что-то лучшее.Он затушил сигарету и потянул из пачки следующую. За окном в бешеной пляске кружились снежинки.— Пойду почту в канцелярии получу. — Иваныч допил чай и поднялся. — Три раза звонили уже.Игорь пересел на диван, забрав с собой пепельницу.— Что с тобой?— В смысле стаканов?— В смысле стаканов я привык. Вообще что с тобой происходит?Максаков создал из дыма несколько колец и разогнал их рукой.— Не знаю, — признался он, — трудно объяснить. Какая-то постоянная нервозность. Непроходящее чувство тревожности. Я все время жду беды, плохих известий. Вздрагиваю от телефонных звонков. Устал, наверное…— Устал, — кивнул Игорь. — У меня то же самое, периодически. Я консультировался: расстройство и перенапряжение нервной системы. Голова не отдыхает. Ты просыпаешься когда-нибудь с четко сформировавшейся мыслью по какому-нибудь из дел?— Сколько раз.— Вот, ты не спишь, ты думаешь во сне. Мозг не отключается ни на секунду. Никакая нервная система не выдержит.— А ты как справился?— А кто тебе сказал, что я справился?Максаков усмехнулся. Несмотря надолгую дружбу он никогда не мог утверждать, что знает, что происходит у Игоря внутри.В дверь постучали. Вошли Юра Венгеровский и Сергей Жгутов.— Алексеич! Мы в баню на Воронежской, по черепно-мозговой.— Пивом не злоупотребляйте.— Ни грамма. Мы на просушке.В пожарной части за окном кабинета захрипел мегафон.— Всему личному составу проследовать на обед.— Нам бы так, — вздохнул Игорь. — После этой бурды через двадцать минут опять есть хочется.Резко ударил по барабанным перепонкам звонок из дежурки. Одновременно тоненько запиликал городской. Максаков вздохнул и потянулся к прямому.— Алексеич, — Лютиков был, как всегда, спокоен, — Моховая подтверждается. Вроде есть задержанные. Поедешь?— Конечно. Адрес давай.Игорь прикрьш микрофон ладонью:— Журналисты. По Сиплому. Просят прокомментировать сегодняшнюю статью в «Вестнике бандитского Петербурга».— Уже статья? Пошли они…— Извините, Михаил Алексеевич очень занят.Максаков натягивал пальто.— Я на Моховую.— Съездить с тобой?— На хрена? Там бытовуха. Занимайся Сиплым. Передай Иванычу…Снова зазвонил городской. Игорь снял трубку:— Тебя.— Мишенька?— Да, мамочка.— Оля сегодня идет в Мариинку. Надо ее встретить.— Мамуля, я дежурю.— Жаль. — Мама заметно расстроилась. — Ладно, я как-нибудь сама. Просто туда транспорт не ходит.Максаков представил маму, бредущую по темному зимнему городу встречать театралку сестру и занервничал. Он постоянно испытывал перед ней чувство вины за то, что оказался таким, какой есть, выпавшим из благополучной обоймы сверстников-юристов.— Мамуля, позвони мне вечером — я что-нибудь придумаю. Как ты себя чувствуешь?— Не спрашивай лучше. Если ты дежуришь, то…— Не бери в голову. Решим. Извини, я тороплюсь.Гималаев собрал грязные кружки.— Что Иванычу-то передать?Максаков подумал секунду.— А, не помню уже. Андронова я с собой забираю.— «Моторолу» возьми. Зарядилась.Максаков вернулся от дверей и сунул в карман «ментовский мобильник» — массивный гибрид радиостанции и телефона. Качество связи — отвратное, но лучше, чем ничего.— Какой там номер?— Двадцать шесть ноль пять.— Я отзвонюсь.— Давай.Андронов с «сокамерником» по кабинету Сашкой Шароградским изучали «Спорт-Экспресс».— Лучше бы дела в порядок приводил.— Шеф, я не могу отвлекаться — держу в страхе район.— Додержался. Поехали. Саня, давай тоже — хрен знает, что там.Во дворе колючий жесткий ветер стучался в двери припорошенного тоненьким слоем снега одинокого «УАЗика».— Вспомнил! — Максаков остановился. — Саня, добеги, пожалуйста, наверх и скажи Игорю, чтобы Иваныч сходил в гараж насчет аккумулятора. Мы тебя в машине подождем.Часовой под аркой прижался к стенке, обняв автомат. Ветер дул как в аэродинамической трубе.— Ты чего? Волю тренируешь?— Приказ начальника ГУВД. Вдруг чечены нападут.— Понятно. Ты — первая строка некролога?— Отстань.Длинные змейки поземки извивались по асфальту. Снег прекратился. Белая пыль скользила по земле, повинуясь безудержным фантазиям ветра. Холодало.— Все. Сказал. — Шароградский упал на заднее сиденье. — Опять морозит. Аж уши прихватило. Час назад еще тепло было.— Питер. — Максаков протер рукавом запотевшее стекло. — От кого перегаром несет?— Остаточные явления. — Сашка устроился поудобнее. — Вчера Кузя из стопятки капитана получил.«Моторола» в кармане заголосила тоненьким отвратительным зуммером.— Ты где? — Голос Иваныча плавал.— Где-где? Внизу. Машину грею.— Заедь в прокуратуру, за следаком. В дежурке машин нет.— А кто будет? — Максаков про себя матюгнулся. Бак не резиновый. Денег ноль. На Лиговке как всегда пробки.— Они еще не определились.— Еду. — Он отключился.Машина рыкнула и, скользя лысыми скатами на обледенелом асфальте, покатилась по 4-й Советской сквозь мутный питерский декабрь. 9 С некоторых пор прокуратура района вызывала у Максакова ассоциацию с Германией в последние дни войны. Лучшие бойцы погибли, попали в плен или, прозрев, дезертировали, а в бой брошены дети из гитлерюгенда, ведомые последними кадровыми офицерами. Агония. Он уже давно перестал следить за сменой следователей, перестал путать их с практикантами, перестал удивляться вопросам типа: «А как допрашивать?», перестал поражаться неожиданному гонору и самомнению вчерашних школьников. В прокуратуре для него существовал только Володька Французов, с которым можно было ввязываться в любую авантюру, и Жора Ефремов — неплохой следак, но полный пофигист, постоянно ищущий место на «гражданке». Остальные воспринимались постоянно изменяющейся, безликой массой мальчиков и девочек.Вохровец внизу, у лифта, приветственно махнул рукой.— Как всегда, к Французову?— Не угадал.В коридоре четвертого этажа было тихо. В канцелярии сидела абсолютно незнакомая девочка с внешностью отличницы.— Вам кого?Максаков грустно подумал, что еще год назад ему в прокуратуре никто бы такой вопрос не задал.— А где зампрокурора?— Она на коллегии.— Я из РУВД, за дежурным следователем. Кто сегодня?— Ефремов.Он облегченно вздохнул.«Лучшие из лучших зализывают раны. Возьмем лучших из худших».Девочка строго посмотрела на него и сняла трубку местного телефона.— Георгий Владимирович, за вами водитель из РУВД.Он рассмеялся.— Старший водитель. Я буду в триста двенадцатом кабинете.Из коридора он услышал, как она аккуратно повторяет в телефон про старшего водителя. Возле бывшего кабинета Ленки Колобковой он не удержался и приоткрыл дверь — блондинистый мальчик, фамилию которого Максаков забыл, раскладывал на компьютере пасьянс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18