Банкир же, которого они пытались посетить в его загородном доме, просто спустил на них телохранителей.
Горчаков при мне вцепился в журналиста Старосельцева и вырвал у него клятву в том, что он установит, кто брал интервью у пропавших женщин, кто вообще был инициатором этих интервью, и вообще выяснит все подводные течения. Старосельцев побежал исполнять, правда, в обмен на клятву о предоставлении ему эксклюзивного права на освещение всех этих драматических событий в прессе. Я это одобрила и даже изъявила готовность прямо сейчас сфотографироваться в виде трупа, а то потом на месте происшествия не протолкнёшься. Но они даже не засмеялись, а Горчаков с сочувствием посмотрел на меня и зачем-то пощадил по голове.
Мой добрый муж тоже не остался в стороне от процесса и стал в своем морге проверять опознавательные карты на безымянных покойниц, надеясь найти следы исчезнувших женщин. Утром, собираясь на работу, я посоветовала ему начать с трупов, обнаруженных в окрестностях того городка, куда мы с Синцовым накануне ездили, и, не удержавшись, еще раз глупо пошутила, предложив заполнить опознавательную карту на меня — пока я тут, под рукой, и все мои антропометрические характеристики можно занести в карту с максимальной достоверностью. Муж обиделся, замкнулся в себе и перестал со мной разговаривать. Поддержал, называется, в трудную минуту; непонятно, что ли, что это я от нервов?
Сидя на работе, я вспомнила о его поведении, и мне вдруг стало плохо. Вернее, сначала стало никак, а потом ужасно. Сначала исчезли все желания, кроме одного — прилечь куда-нибудь, чтобы никто не трогал. Я изящно слегла на стол — как водоросль, или даже нет: как макаронина в кастрюле с кипящей водой сворачивается в спиральку и медленно опускается на донышко, закрыла глаза и поняла, что подняться не смогу, даже если закричат: «Пожар!» И еще — что у меня не бьется сердце.
Сколько я так пролежала, даже не знаю. Мыслей в голове не было никаких. Я даже не испытывала эмоций по поводу того, что не бьется сердце. Было все равно.
Когда на столе рядом с моей головой зазвонил телефон, я решила, что мне выстрелили в голову из пулемета. Сердце вдруг забилось, причем чуть ли не громче пулеметной очереди, правда, ненадолго, через минуту оно сбавило обороты и опять затаилось. Я онемевшей рукой еле подняла трубку и приложила к уху:
— Але…
— Мария Сергеевна, это ты? Маренич беспокоит.
Голос у Маринки, как всегда, был громким и жизнерадостным.
— А! — сказала я. Это было все, что я оказалась в состоянии из себя выдавить.
— Ты говорить, что ли, не можешь? — прокричала она мне в ухо. В голове и так уже была рана от пулеметной очереди, а тут еще Марина с ее громким голосом.
— Могу, — прошелестела я. — У меня просто слабость.
— Слабость?! Голова болит?
— Ничего не болит, просто слабость. Говорить тяжело.
— Так. Ну-ка, пульс себе померяй, — распорядилась она.
Я даже не стала утруждаться: считать пульс, смотреть на секундную стрелку; просто сказала, что пульса нет.
— Понятно, — засмеялась она. — У тебя давление упало.
— А! — сказала я без выражения. Если честно, мне было все равно.
— Э, э, ты не умирай там! Я знаю, как это бывает. Хреново. Лекарства какие-нибудь есть?
— Не-а.
— А рядом кто-нибудь?
— Не-а, — я уже с трудом удерживала телефонную трубку. Никогда не предполагала, что она так много весит. Сказать об этом Марине у меня не было сил.
— Так, придется тебя лечить по телефону. Дело в том, что низкое давление — это хреново. Высокое можно медикаментами сбить, а низкое так просто не поднимешь. Что ж с тобой делать? Ты подумай о чем-нибудь плохом, а?
— Зачем это? — мне, в общем-то, было все равно, я спросила просто из вежливости, поудобнее пристраивая голову на столе. Оказалось, что трубку можно не держать в руке, а положить ее на стол рядом с головой.
— Зачем? — Марина захохотала. — У тебя произойдет выброс адреналина, и давление поднимется. О, давай я тебе всяких гадостей наговорю! Я так мужа вылечила недавно, он тоже гипотоник. Заперся в туалете, и прихватило его, с унитаза встать не может. Скребется — помоги, мол. Ну, не дверь же ломать в сортир! Я ему и говорю снаружи: импотент ты хренов, да зачем ты мне такой сдался, сдохни там, только воду не забудь спустить за собой! Что ты думаешь? Быстро давление подскочило, и сам с толчка сполз.
— Не убил потом? — поинтересовалась я, поднимая голову. Действительно, стало лучше.
— Что ты! Благодарил… Ну как ты? Голосочек вроде повеселее, а?
— Да, стало лучше.
— Ну, вот и хорошо. А я чего звоню-то? Твой просил передать.
Понятно. Обиженный муж сам говорить со мной не хочет, подослал напарницу.
— Что передать?
— Он с каких-то твоих бумажек соскобы сделал…
— Какие соскобы?
— Ну, уж это тебе лучше знать.
— А-а! — я вспомнила, что прошлой ночью Сашка действительно соскоблил в отдельные конвертики частички вещества, которым была выполнена подпись на договоре займа, и которым были сделаны надписи на полях Библии. Предполагалось, что он тихо, без всяких постановлений отдаст их на биологию, чтобы там посмотрели, не кровь ли это.
— Ну как ты? Слушать дальше можешь? — заботливо спросила Марина. И, не дожидаясь ответа, продолжила:
— В общем, не буду тебе долго по ушам ездить. Кровь в соскобах — женская, группы разные. «В» третья и нулевая.
Я помолчала, переваривая услышанное.
— Так что, все-таки это кровь?
— А ты думала, варенье?
— Человеческая, что ли?
— Ну естественно! Не свиная же. Ладно, полежи немного, если есть где. А лучше пусть тебя домой отправят.
Марина повесила трубку. Нет, домой мне не хотелось. Что я там, буду лежать в одиночестве и ждать, пока меня взорвут? Фигушки.
Расстроенная, я заставила себя подняться и подойти к зеркалу. Отражение в зеркале превзошло самые худшие мои опасения. Серо-зеленый цвет лица совпадал с тошнотворным настроением, слегка оживляли его черные круги под глазами. Я покачала головой, походила по кабинету, — вроде бы ноги меня держали, и состояние водоросли постепенно отпускали.
Махнув рукой на то, какое впечатление я произвожу на окружающих, я поехала в музей религии. Там было тихо и прохладно; звуки шагов отдавались под гулкими сводами и замирали дальним эхом. Женщина, встретившая меня, —доктор исторических наук Гермгольц Татьяна Игоревна — оказалась миловидной особой средних лет, старомодно одетой, говорила приглушенным голосом, очень ласково, и на меня впервые за последние тревожные дни снизошла благодать. Захотелось остаться тут, в прохладных залах с деликатным эхом, живущим под высокими потолками, где людей явно занимают вечные проблемы, а не всякая суета.
Доктор исторических наук с благоговением взяла потрепанную Библию, которая мне за это время стала внушать неясный трепет. Перелистав ее, она кивнула, так, как будто ей уже все ясно.
— Да, это каббалистическая криптография. Отец Варлам вам абсолютно правильно сказал.
— Отец Варлам? — переспросила я с озадаченным видом.
— Ну да, вы же сказали мне по телефону, что консультировались у местного православного священника. Я отца Варлама хорошо знаю, мы с его женой вместе учились.
— По-моему, он представился по-другому, —робко сказала я, но ученая дама отмахнулась:
— Ну что вы, сомнений быть не может. Хотите, я ему позвоню? Он уже много лет там настоятелем. Храм небольшой, но старинный, удалось им его сохранить. Ну, отец Варлам, представительный такой мужчина, крупный, борода окладистая, нос картошкой… Вспомнили?
— Татьяна Игоревна, а помощники у него какие-нибудь есть? Мы разговаривали с молодым человеком по имени Шандор…
— Шандор? — ученая дама на секунду задумалась. — Такого я не помню. Но, может быть, кто-то из новеньких. Он же не говорил, что он там настоятель?
— Вроде бы нет. Но он сказал, что там десять лет уже работает.
— Десять лет? — удивилась Татьяна Игоревна. — Странно. И вообще… Имя такое странное, Шандор… У православного священника? Нет, это невозможно. Он должен был креститься и принять имя по святцам. Ну, если хотите, я спрошу отца Варлама.
Я кивнула. Интересно, откуда же взялся этот лжесвященник? Специально к нашему появлению там…
Татьяна Игоревна тем временем продолжала листать Библию. Что-то ей там не нравилось.
— Пойдемте ко мне в кабинет, — предложила она, заложив пальцем какую-то страницу.
Я послушно отправилась вслед за ней по узкому коридору, загибавшемуся полукругом. Как тихо, поражалась я про себя, как непохоже на нашу прокуратуру, где все время кто-то хлопает дверьми, кричит, суетится, и над всем этим бардаком витает дух непокоя и тревожности… Уж про милицию я не говорю.
Татьяна Игоревна достала ключ и открыла неприметную дверцу с облупившейся краской, пропустив меня вперед. Я протиснулась в узкий проем и оказалась в довольно большой сводчатой комнате с полукруглыми окнами, начинавшимися от пола. Столы в ряд, как в библиотеке, советские настольные лампы. На столах — бумаги, папки, старинные фолианты, современная научная литература, цветные карандаши, на одном столе — глобус.
Доктор наук присела за свой стол, такой же захламленный, как и все остальные, а мне указала на потертое кожаное кресло с медными заклепками, совсем старинное и оттого симпатичное. Сама она уткнулась в Библию, то и дело переворачивая страницы и сравнивая фрагменты, хмыкая и качая головой. Потом подняла на меня глаза:
— А знаете, это ведь Черная Библия!
— В каком смысле?
— Вы не возражаете, если я закурю? — вместо ответа спросила она. Достала сигареты, ловко прикурила, затянулась и прикрыла глаза. — Извините, что вам не предлагаю, но вы ведь не курите? От вас табаком не пахнет.
— Да, не курю. Но дым переношу спокойно, — тут я покривила душой, меня тошнило от табачного дыма, но я обычно стеснялась сказать об этом курящим, поэтому все вокруг спокойно обкуривали меня, приговаривая: «Ну, Машка привычная, ей дым не мешает…» Что ж, работа моя такая; главное, чтобы комфортно было людям, с которыми я общаюсь, а я потерплю ради того, чтобы им хотелось со мной общаться; а если хочется с кем-то общаться, то и откровенничать захочется, чего же следователю еще желать?
— Серьезно? — с сомнением посмотрела на меня Татьяна Игоревна. — По-моему, вы деликатничаете. Ну ладно. Покурю в форточку, чтобы вам жизнь не отравлять.
Она достала из кармана вязаной жилетки пачку сигарет и одноразовую зажигалку, зажала сигарету зубами и закурила с привычным удовольствием человека, который делает это не за компанию, а для себя. Дым потянулся в приоткрытую форточку, мимо меня, так что я никаких неудобств не испытала. Затянувшись, Татьяна Игоревна просто преобразилась; блестя глазами, она открыла Библию и показала мне разогнутые скрепки, соединявшие страницы с обложкой.
— Это гибрид, если можно так выразиться, — сказала она, — видите? В обложку настоящей, аутентичной Библии вставлены листы так называемой Черной Библии. Я уже встречала такие провокации. Думаю, что используются такие книги как раз для провокаций приверженцев православной церкви. Взялся за Черную Библию — согрешил, хоть и не ведал, что творил.
— А что такое Черная Библия? Какое-то сатанинское руководство? — спросила я, вглядываясь в страницы книги. Да, скрепки действительно были разогнуты, вынуты, а потом вставлены обратно. И каббалистические знаки были нарисованы на полях вовсе даже не святого текста. И отец Шандор не заметить этого не мог, однако ничего не сказал про это и старательно запудривал нам мозги.
— Черная Библия — это творение сатанистского идеолога, некоего Антона или Энтони, Ла Вея, основателя первой сатанистской секты, так называемой Церкви Сатаны, — пояснила Татьяна Игоревна, полуприкрыв глаза в наслаждении от затяжки табаком.
— Ла Вея? — где-то я это уже слышала, Кажется, одна из пропавших женщин выписалась на улицу Л а Вея, Горчаков еще от большого ума предположил, что это вьетнамский коммунист. — А подробнее?
— Про Ла Вея подробнее? Энтони Шандор Ла Вей…
— Энтони Шандор?
Спокойно, Маша, сказала я себе; это еще ничего не доказывает. Но внутри меня уже побежал холодок. Не слишком ли много совпадений? Улица Ла Вея, нигде в реальности не существующая; туда канула женщина, чью фотографию носил с собой обладатель Черной Библии, замаскированной под настоящую Библию. Некто, ряженный под священника, предлагает нам сжечь книгу, и этот некто носит имя в честь идеолога сатанизма. А самое противное — то, что все эти расставленные кем-то вешки нам услужливо подсовывают. Не то чтобы мы на них натыкались в ходе расследования, нет; но все эти совпадения навязывают, нас ставят в такие обстоятельства, при которых мы вынуждены находить стрелочки, указывающие на дорогу к Церкви Сатаны, словно кто-то уже распределил роли в этом спектакле, и все действующие лица слушаются режиссера, хотят они того или нет.
— Энтони Шандор Ла Вей, — продолжала между тем Татьяна Игоревна, — написал еще одно произведение, книгу сатанистских ритуалов. В 1968 году основал и возглавил Церковь Сатаны.
— У нас?
— Нет, что вы! В Соединенных Штатах. Штаб-квартира Церкви Сатаны — в Сан-Франциско, и в наши дни есть второй руководящий центр, в Манчестере. Они и газету издают, знаете, как называется?
— «Сатанинская правда»? Или «Сокол Мефистофеля»?
— Почти, — хихикнула Татьяна Игоревна. — «Раздвоенное копыто». Я не шучу.
— А чем они там занимаются, в Церкви Сатаны? Людей в жертву приносят?
Татьяна Игоревна давно не затягивалась, и сигарета дотлела до фильтра и обвалилась пепельным столбиком.
— Тьфу ты, черт! — сказала она, смахивая пепел с вязаной юбки. — Вот смотрите, и черта к месту помянула… Нет, они даже декларируют, что философия их церкви отвергает действия, противоречащие общественным законам. А человеческие жертвы запрещены законами даже самых отсталых стран.
— Декларируют? А на самом деле?
— Ну, ритуалы они отправляют. Согласно книги ритуалов отца-основателя.
— Ну, хоть без человеческих жертв? — настаивала я. Уж больно хотелось услышать, что без человеческих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27