Все стало проще, осуществимей. В сущности, ничего трудного не было. Конечно, он толстый. Конечно, он мужчина. Но он трус, Олеся нападет внезапно, он ничего не сможет сделать. Он просто не поймет, что случилось. Она принимала душ в той ванной комнате, которая принадлежала Ирен, и в конце концов вытерлась ее полотенцем.Раздался стук в дверь, заглянул Борис. Он увидел голую Олесю и нежно пробормотал:– Ах, моя лапочка . Дай, я тебе помогу!Отнял у нее полотенце, принялся вытирать ей спину, плечи, покрывая их влажными поцелуями. Она стояла смирно, немного подрагивая от этих прикосновений, стараясь сдержать в себе отвращение. «В последний раз, – говорила она себе. – Подумать только, больше этого не будет, я с ним рассчитаюсь!» В этот миг Борис казался ей грязным насильником, хотя когда-то она сама ему уступила – сразу, без сопротивления, просто, чтобы отомстить Саше за молчание.– А теперь, моя лапочка, кушать… – ласково приговаривал он, проводя ее в столовую. – Я обо всем подумал. Вот кальмары. Ты ведь любишь кальмаров? Тебе нужно есть побольше морских продуктов, тебе нужен йод. Ты такая худенькая. Я боюсь за твои легкие. Ты не кашляешь?– Я не Травиата, – мрачно ответила она, усаживаясь за стол. Вместо халата на ней было влажное полотенце, она задрапировалась в него, как в римскую тогу. – Знаешь такую оперу?– А почему бы нам не пойти в «Гранд-опера»? Ты любишь оперу? Я открываю в тебе все новые достоинства. Ирен ее просто терпеть не может, но ходит по обязанности. Ты себе не представляешь, как она скучна! Сколько вещей делает только потому, что так принято! О, такая женщина очень хороша, чтобы управлять домом, бюджетом, но развлекаться с нею невозможно!– Мы не сможем пойти в «Гранд-опера», – заметила Олеся, принимаясь за устриц. Она уже научилась их есть – устрицы заранее разделаны специальными щипцами, нужно взять раковину, полить ее немножко лимонным соком и высосать оттуда содержимое. Устричный сок ледяной, после него шампанское кажется тепловатым.– Почему, моя радость?– Потому что тебя там могут узнать твои друзья с женами, – пояснила Олеся. – А ты ведь не захочешь, чтобы они рассказали Ирен?– О Боже мой… – вздохнул Борис. Сам он к устрицам не притронулся, сидел, неловко скорчившись на стуле, поглаживая рукой левый бок.– Почему ты не ешь? – Олеся подняла на него глаза, уже немного осоловевшие от шампанского. – Очень вкусно.– Так, что-то сердце… – пробормотал он. – Не знаю даже почему… Это еще в офисе началось. Но это ничего, сейчас пройдет.– Ты развлекаешься с больным сердцем? – насторожилась Олеся. Такая деталь еще больше ее обрадовала. Она не чувствовала к нему ни капли сочувствия.Сердце? Прекрасно. Больное сердце ей поможет. Это глупое жирное сердце, не русское и не французское, может быть, оно потому и болит, что знает – недолго ему осталось биться. Оно умнее своего хозяина.Борис пытался изображать беззаботное веселье, видимо, ему не хотелось выглядеть перед Олесей стариком, но она-то видела, какие усилия он прилагает для того, чтобы улыбнуться.– Шампанского? – спросил он, наклоняя бутылку над ее бокалом. – Пей, мой зайчик.– Спасибо, это очень кстати, – промурлыкала она. – Знаешь, в такие вот вечера мне совсем не хочется уезжать из Парижа.– Когда ты уедешь, я буду очень страдать.– Очень?– Ты мне не веришь… Но, милая, я сам не понимаю, в чем дело… Не буду тебе врать, что у меня никогда не было… Ну, ты понимаешь, приключений. Но ты – это что-то совсем другое.– Конечно другое, – злорадно ответила она, выпивая половину бокала.– Что? Ах да. – Он поморщился, снова погладил себя по левому боку. – Не обращай на меня внимания, пей. Это бывает. Так о чем я говорил? Ты будешь очень мучить меня, если уедешь – А я обязательно уеду. Почему ты сказал «если»?– Потому что… У меня появилась одна идея, не знаю только, как тебе сказать. Если бы я помог тебе здесь остаться, у меня есть влиятельные друзья…– Нет – испуганно ответила Олеся. – Нет, я не соглашусь!Борис помрачнел, исподлобья взглянул на нее. Она опомнилась, сменила тон:– У меня же там мать, отец, братья… Нет, я не могу. Прости! Я тебе очень благодарна за предложение, но.. Это невозможно.– Я понимаю . – вздохнул он. – Ты привязана к своей семье.– Да, очень привязана! – солгала она. На самом деле она даже не скучала по родственникам. Иногда вспоминала братьев – кто теперь помогает им делать уроки?Наверное, совсем оболванились без нее. Но у нее даже мысли не возникало, что она снова будет жить с ними.Нет, не для этого она решилась сделать такой шаг!– Поешь салат, – предложил Борис, делая вид, что уже забыл о ее невежливом возгласе. – Замечательный салат. Я все время думал о тебе, даже Ирен заметила.Она все замечает, иногда не знаешь, так ли она мало осведомлена обо мне… Наверное, что-то подозревает, но не больше.– Скажи, – Олеся жевала хрусткие, свежие листики салата, – если бы она развелась с тобой, ты бы огорчился?– Это слишком сильно изменило бы мою жизнь, – признался он. – Это трудно. Но иногда я задумываюсь об этом.– А твоя дочь? Ведь ты не хотел бы ее потерять? – Олеся расспрашивала его с каким-то садистским удовольствием – По-моему, ты никогда не порвешь с семьей по своему желанию.– Я не так воспитан. Моя мать… Она обожала своего мужа, всегда говорила, что это был лучший человек на свете. Она до сих пор плачет, когда вспоминает его. Не знаю. По-моему, папа тоже изменял ей, но она как-то забыла об этом. С возрастом все забываешь. Мне он никогда не казался лучшим в мире человеком. Это был самый обычный человек, со всеми слабостями, пороками. Иногда я думаю, что стал похож на него. И мне неловко, что я не могу быть идеальным отцом для своих детей. А хотелось бы!– У тебя красивая дочь… – машинально сказала Олеся. – Но совсем на тебя не похожа.– Она напоминает мою мать в молодости, если верить фотографиям, – ответил Борис и вдруг надул щеки, шумно выпустил воздух:– Олеся! А откуда ты знаешь мою дочь? Я никогда не показывал тебе фотографий!– Я… – Она мучительно соображала, что ответить, и вдруг решила, что отвечать можно что угодно. Борис никогда уже не расскажет о том, что видел и слышал этим вечером. – Я как-то видела тебя с дочерью на улице.– Где?– На бульваре Распай.– А, так это мы ходили к матери… – вздохнул он. – Боже мой, как тесно все переплетается. Еще минута, и ты могла бы поздороваться со мной. А Мадлен всегда все рассказывает Ирен… Боже мой!– Зря ты испугался, я никогда бы не заговорила с тобой, если ты не один, – усмехнулась Олеся. – А твоя дочь очень мила. Только вот выглядит ребенком.– Да, это даже странно… Впрочем, она и есть ребенок, хотя ей уже девятнадцать лет. Но она совсем не интересуется мальчиками и прочим. Я даже не знаю, что ее занимает. Наверное, ничего. Совершенно равнодушна ко всему, совершенно не приспособлена к жизни. Сущее дитя!– А вот я не ребенок. Ведь мне тоже девятнадцать лет! – напомнила ему Олеся. – Тебе это не кажется странным?– Ну нет, ты продукт иной системы.– Чего продукт? – возмутилась она. – Ты говоришь обо мне как о предмете! Ненавижу такие выражения!– Прости, я просто задумался. Я сам поеду в Россию, тогда, быть может, лучше пойму тебя.– А зачем тебе меня понимать? – Она дернула плечом. – Достаточно спать со мной.– Олеся, я тебя прошу! – Он умоляюще скривил губы. – Мне сегодня и так плохо, не устраивай сцен .Чего же ты хочешь?! Кажется, что ты такая разумная, все понимаешь, а теперь такие слова…. Неужели ты хочешь, чтобы моя жизнь была разбита? А если я разведусь, так и будет. Кроме того, половина состояния принадлежит жене, если она заберет свои деньги из дела, моя фирма погибнет. А я как раз собирался немного расширяться.– Меня это не волнует! – отрезала Олеся. – Можешь расширяться, сколько тебе угодно! И твой развод, и твоя разбитая жизнь – все это мимо!– Что? – Он не понял ее выражения. – Что ты сказала?– Я сказала, что можешь жить спокойно. Мне вообще от тебя ничего не надо. Зачем ты оправдывался?Ненавижу оправдания!– Сегодня вечером ты слишком многое ненавидишь, – пробормотал он. – Может быть, ты и меня ненавидишь?– Нем-нож-ко! – по слогам отчеканила она.Он затих, смотрел на нее с настоящей болью во взгляде, молча перебирал в руках салфетку. Потом отвернулся, шумно вздохнул и виновато произнес:– Кажется, наш вечер не слишком удался. Ты не в настроении.– Я в прекрасном настроении.– Тогда я, наверное, что-то не так сказал.– Нет, все в порядке.– Тогда в чем дело?– Не знаю… – Она снова закурила, посмотрела на свои руки. Они слегка дрожали. – Просто мне не нравится, когда ты изображаешь вечную любовь, понимание и всякое такое. Ведь хорошо знаешь, что в конце концов мы расстанемся, зачем же придумывать?– Ты не романтична…– Нет! – отрезала она. – И никогда не была романтична! И никогда не буду!– Я тебя прошу, не надо портить вечер… Я с таким трудом солгал Ирен.– Кстати, что ты ей сказал?– Соврал, что у меня деловая встреча вечером.– Она еще верит таким выдумкам? – сощурилась Олеся. – Золотая у тебя жена!– Какая? Ах нет… Наверное, она и не верит, но поймать меня на лжи не может. Да и зачем это делать? Если бы она хотела развестись, наняла бы частного детектива, он бы проследил за мной… Но ведь Ирен никогда не согласится на развод.Шампанское было выпито, устрицы уничтожены, от салата осталось несколько маленьких листиков. Олеся вздохнула, решительно встала, сбросила на пол полотенце. Борис следил за ней собачьими грустными глазами.– Ты прав, не будем портить вечер, – сказала она. – Пока не поздно, помиримся?– Никогда не поздно… – Он встал, подошел, нерешительно обнял ее за талию. Руки у него были холодные, безжизненные.– Олеся… Если бы я мог что-то для тебя сделать…– Ничего не нужно… – прошептала она в ответ. – Пойдем в спальню.Она легла рядом с ним, прикрыла глаза, чуть-чуть пошевелила рукой. Он на карачках подполз к ее распластанному телу, прижался, прошептал:– Будь ласковой, прошу тебя… Мне это так нужно…– Да, – ответила она. – Буду такой, как ты хочешь. Давай быстрей.Но быстрей не получалось, его посеревшее лицо выдавало болезненное состояние, руки по-прежнему были ледяными, сердце билось неровно, трудно. Олеся едва не выла от нетерпения, Борис казался ей противным, как никогда раньше. Он целовал ее, а она думала о другом. Покорно повернулась, как он просил, покорно обмякла под его тяжестью… Сжала зубы.Вдруг он застонал, резко откинулся назад, упал на бок, поджал под себя ноги. Олеся злобно приподнялась на локте:– Ну, в чем дело?– Подожди… – Он ерзал по простыням, сбивая их в кучу. – Мне что-то нехорошо… Пройдет…Она села, пристально посмотрела на него. Он лежал на спине, закрыв глаза, тяжело дышал, его поросшая черным волосом грудь колыхалась в такт дыханию…Она взяла в руки подушку, помяла ее, прижала к своей груди, задумчиво глядя на это ненавистное лицо.Торопиться не следовало, да она и не торопилась. Он сейчас боролся с другой болью, менее опасной, и скоро ему предстояло побороться еще с одной…– Прости меня… – зашептал он, приоткрыв глаза. –Не ожидал… Знаешь… Надо бы вызвать врача.– А я куда денусь? – спросила она. – Скажут потом, что тебя прихватило в постели со шлюхой.– Нет, ты уйдешь… Вызови врача…«Будь ты проклят! – выругалась она про себя. – Вот выбрал момент!» Все шло совсем не так, как она рассчитывала. Она уже выбрала способ убийства – пробьет ему голову прекрасно подходящей для этого штучкой – мраморной статуэткой, которая стояла рядом с кроватью, на столике, с левой стороны… Статуэтка была уродливая и дорогая и приходилась Олесе как раз по руке – она уже успела ее опробовать. Пробьет ему голову, когда он будет валяться, подыхая от блаженства, сопеть в подушку, в тот момент, когда не будет ждать от жизни ничего дурного… «В конце концов, это будет не такая уж плохая смерть! – говорила себе Олеся. – Умрет счастливым». А теперь он лежал с беспомощно раскрытыми глазами, и если подыхал, то от боли. И все просил:– Позвони Годэну… Позвони, пожалуйста!– Кто такой Годэн? – яростно спросила она.– Мой врач… Он свой человек, он не скажет Ирен…Позвони ему и уходи…Он в этот миг начисто забыл, что Олеся совсем не говорит по-французски, а значит, не сможет объясниться с врачом. Борис продиктовал ей телефон два раза, а потом упорно повторил:– Позвони! Скорее!Она вышла из спальни, постояла в коридоре, потом прошла в столовую, подняла трубку… И положила ее.В голову ей "пришла странная мысль. Олеся еще раз обдумала рождающийся тут же план, посидела на диване, допила шампанское из своего бокала и вернулась в спальню. Борис выглядел совсем худо – под глазами набрякли черные мешки, дыхание стало слабым и сиплым.– Все в порядке, – сказала она, забираясь к нему в постель. – Я вызвала врача.– Спасибо… – просвистел он. – И… Уходи…– Нет, я подожду врача, – ответила она. – Мне страшно оставлять тебя одного.– Мне тоже страшно… Но тебе надо уходить. Годэн, он славный человек, но… Мне не хочется, чтобы он знал про тебя.– Ничего, будет хуже, если ты останешься в одиночестве, – пожала она плечами. – Меня не интересует моя репутация. А твоя… Он ведь не скажет твоей жене, верно? Значит, все в порядке. Я остаюсь.– Спасибо… – Он сморгнул, его глаза наполнились слезами. – Как больно… Мне никогда так плохо не было. Мне даже кажется…– Ничего, ничего… – ворковала она, поднимая подушку и придвигаясь к нему поближе. – Это все пройдет, сейчас приедет врач…– Ты… Святая…Больше он ничего не успел сказать: Олеся набросилась на него, накрыла его лицо подушкой, прижала ее, потом поняла, что не удержит – он внезапно стал отбиваться, сильно, резко, совсем не как больной, быстро перевернулась, села на подушку. Ей было до тошноты противно ощущать его лицо под собой, но надо было вытерпеть это. Его ноги конвульсивно сгибались, руки хватали пустоту, скрюченные толстые пальцы походили на когти старой птицы… «Еще немного, – уговаривала себя и его Олеся, ерзая по подушке задом, прижимая ее плотнее. – Еще совсем немного! Еще чуть-чуть!»Теперь он только дрожал, ноги еле дергались, одна рука разжалась, другая шарила по простыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59