Были и частные заказы. Но сами понимаете: революции, смута… Люди отдавали бесценные раритеты за возможность остаться в живых и не умереть от голода. Приносили холсты и антикварную утварь моему отцу. Вот так и набралась коллекция. Будете что-либо брать, мадам Авилова? — Он выразительно посмотрел на меня.— Сейчас, одну минуту…И тут я увидела небольшой эскиз Энгра к картине «Одалиска и рабыня», тот самый, о котором говорил Засекин-Батайский.— Я хочу вот эту картину. Сколько она стоит?— У вас, мадам, отменный вкус! — похвалил меня Кервадек, хотя, уверена, он сказал бы то же самое при любом моем выборе. — Цена этой картины пять тысяч франков. Если у вас нет наличных денег, можете выписать чек.Он встал коленями на стул у стены и осторожно снял картину.— Хорошо, — кивнула я. — Вот вам чек на пять тысяч. Упакуйте картины и пришлите их до конца дня на авеню Фрошо в отель «Сабин». Всего наилучшего.Кервадек проводил меня до двери и отпер задвижку. Я вышла из галереи, посмотрела на солнце, уже висевшее над крышами, и решила, что пора возвращаться домой. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Старики потому так любят давать хорошие советы, что они уже не могут подавать дурные примеры. На площади Кальвэр стояла закрытая карета со скучающим кучером на козлах. Я подошла к фиакру…— На авеню Фрошо, пожалуйста.— Садитесь, мадам.Когда я поднималась в фиакр, моя юбка зацепилась за ступеньку. Лошади тронулись, и подол пришлось дергать уже на ходу. Приведя себя в порядок, я откинулась на спинку сиденья и тут заметила, что не одна в карете. Напротив сидел широкоплечий господин в шляпе, надвинутой на глаза.— Кто вы? И что тут делаете? — испугалась я.— Не беспокойтесь, Аполлинария Лазаревна, — ответил он мне по-русски и снял шляпу. — Вам не сделают ничего плохого. Ваша жизнь в безопасности, можете не сомневаться.— А я сомневаюсь. Заманили в ловушку, везете неизвестно куда и еще хотите, чтобы я не опасалась за свою жизнь!— Слово дворянина! — серьезно сказал мужчина.— Куда вы меня везете?— В тихое, уютное место. Нам надо побеседовать. Это ненадолго. Все зависит от того, что вы нам расскажете.— Кому это «нам»? Кого вы представляете?— Узнаете позже.— Пустите меня, я выйду.— Госпожа Авилова, не стоит так горячиться. Уверяю вас, беседа не займет более десяти минут. Мне даны соответствующие инструкции, и я костьми лягу, но не выпущу вас из кареты. — Мужчина улыбнулся одними губами, и по его глазам я поняла, что он действительно ляжет костьми, но не даст мне сбежать.— Это произвол!— Как вам будет угодно.Я решила сменить тактику.— Почему, чтобы говорить с вами, я должна куда-то ехать? Довезите меня до дому, там и поговорим.— Не получится. Вы будете беседовать не со мной, а с другим человеком.— Но с кем? И на какую тему? — спросила я.— Скоро узнаете. — Он отвернулся к окну, скрестил руки на груди, и я поняла, что ничего путного от него не дождусь.Хорошо еще, что занавески в карете были отдернуты, и я могла следить за дорогой. Мы проехали ярко освещенные Елисейские поля, площадь Звезды, Триумфальную арку, бульвар на авеню Фош, а потом мне пришлось напрягать зрение, чтобы понять, где мы находимся. Я не могла достать из сумочки лорнет — боялась, что мой спутник задернет занавеси на окнах или что ему придет в голову мысль завязать мне глаза. Так что разглядела я лишь блестевшие в лучах заходящего солнца пруды, одинокого всадника в парке, и тут мне вдруг повезло — когда карета въехала через ворота на неширокий мост, я прочитала на нем вывеску: «Сен-Клу». Я успокоилась — во всяком случае, я знала, где нахожусь. Откинувшись на спинку сиденья, я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться — надо было как-то подготовиться к встрече с незнакомцем, похитившим меня с помощью рыцаря плаща и кинжала.Карета остановилась возле небольшого домика, утопавшего в зелени и ничем не отличавшегося от других таких же домов с черепичными крышами. Все вокруг дышало тихой, сонной провинцией, и невозможно было поверить, что в нескольких лье отсюда вертелись крылья мельницы «Мулен Руж» и отплясывали канкан танцовщицы с перьями на голове.— Прошу вас, госпожа Авилова. — Мой спутник подал мне руку и помог выйти из кареты. — Сюда, пожалуйста. Тут темно, не оступитесь.Он отворил калитку и провел меня внутрь. Вокруг не было ни души.— Входите, Аполлинария Лазаревна, присаживайтесь, — услышала я знакомый голос. На диване в гостиной сидел министр иностранных дел России Николай Карлович Гире и пристально глядел на меня совиными глазами.— Ах, вот оно что, — ответила я вместо приветствия. — А я-то голову ломала всю дорогу, кому я могла понадобиться?— Неужели не догадались?— Нет! — отрезала я. — Где я нахожусь? И главное, зачем я тут?— Не лукавьте, любезнейшая госпожа Авилова. Вам все прекрасно известно. Находитесь вы в одном из парижских предместий, на квартире, используемой нашим министерством для встреч с агентами.— Но я-то ведь не агент!На лице министра отразилась досада.— Повторюсь — вы прекрасно понимаете, почему находитесь в этом месте. Но, если вам так угодно, извольте: вы здесь потому, что обязаны объяснить мне, откуда у вас рисунок с моим изображением и почему вы подложили его мне на утренней встрече. Ведь рисунок не случайно оказался в вашем ридикюле, а вы сами — в моем кабинете.— Обязана? Вот уж не думала, что меня, дворянку, словно какую-то иностранную шпионку, привезут неизвестно куда, помимо воли, и еще обяжут отвечать на вопросы, заданные таким тоном! Я не чувствую себя ни в чем виноватой и требую уважения к себе, ваше высокопревосходительство.— Хорошо, хорошо, — смягчился Гире. — Уважаемая Аполлинария Лазаревна, не будете ли вы столь любезны объяснить, чего ради вам понадобилось устраивать этот маскарад и показывать мне рисунок? Ведь вам хотелось увидеть мою реакцию, верно? Зачем? Вот на этот вопрос я и требую у вас ответа, так как вы непосредственным образом вовлекли меня в ваши авантюры.— Николай Карлович, дело не в вас. Вас я глубоко уважаю и считаю одним из просвещеннейших деятелей нашей империи, держащих руку на пульсе России. — Я перевела дух и изумилась собственному красноречию. Наверное, от страха в человеке просыпаются дремлющие способности. — Но мне крайне важно узнать, кто изображен вместе с вами на рисунке. Уверяю вас, к политике Российской империи мой интерес не имеет никакого отношения.— Для чего вам это понадобилось? — спросил Гире и, как мне показалось, немного расслабился. Он откинулся на спинку дивана и попросил разрешения закурить.— Ваш собеседник подозревается в убийстве трех человек: моего друга русского художника Андрея Протасова, его подруги Сесиль Мерсо, соседки по дому на улице Турлак, а также в умышленном поджоге мансарды с картинами.— Расскажите в двух словах, о чем идет речь. Я впервые слышу эти фамилии.— Мой друг, российский подданный Андрей Серапионович Протасов, был найден мертвым в Сене. На шее у него обнаружился след от веревки, и мсье Альфонс Бертильон сделал заключение, что смерть произошла от удушения.— Понятно, далее…— Я отправилась в мансарду Протасова и забрала оттуда папку с рисунками. На одном из рисунков были изображены вы и некий господин в пальто с клетчатой пелериной. На следующий день после обнаружения тела Протасова тем же способом была удушена его подруга, натурщица Сесиль Мерсо. Когда я попыталась выяснить причину их смерти…— Постойте, — перебил меня министр, — почему вы, женщина, да еще иностранка, должны заниматься этим делом? А полиция для чего?— Простите меня, ваше высокопревосходительство, но какое дело парижским полицейским до нищего русского художника? Хорошо еще, что не нужно было хоронить его за казенный счет. Я сама похоронила его и его подругу на свои средства.— Похвально, — одобрил он.— А потом я решила взять инициативу в свои руки.— Ох уж эти современные женщины! — покачал головой Гире. — И до чего вы додумались, мадам?— Поиски преступника привели меня в дом Женевьевы Мерсо, старшей сестры покойной. И там, в стенном шкафу, я увидела точь-в-точь такое же пальто, как на неизвестном, изображенном рядом с вами в пивной «Ла Сури».— Ну и что? Мало ли в Париже клетчатых пальто?Но не в сочетании с рыжей бородой, — возразила я, уже не удивляясь своей храбрости. — На следующий день в мансарде Протасова произошел пожар. Единственной свидетельницей происшедшего оказалась соседка художника. Ее, с сильными ожогами, пожарные отвезли в больницу Сальпетриер. И там ее убил преступник, носивший рыжую бороду.— И в клетчатом пальто? — уточнил министр.— Нет, пальто на нем не было, а был форменный плащ, с помощью которого он обманул сиделку, назвавшись полицейским инспектором. Убийца пробрался в палату к свидетельнице и задушил ее.— Глупости! — воскликнул Гире и стряхнул пепел в хрустальную пепельницу на столе. — Этого не может быть! Зачем ему убивать? Он же не сошел с ума!— Моя версия такова: художник запечатлел вас с этим господином в пивной «Ла Сури» — месте, совершенно не подходящем для министра державы, готовящейся подписать договор о дружбе. Следовательно, узнав, что инкогнито раскрыто и это грозит в будущем разоблачениями и обвинениями, господин в клетчатой пелерине решает убить художника и выкрасть рисунок.— А моя роль во всем этом фарсе заключалась в том, что я отдал злодейский приказ. Верно? — саркастически заметил министр.— Да, — честно ответила я, глядя ему прямо в глаза и не думая, чем все это может закончиться для меня, если Гирс рассердится. — Убиты три ни в чем не повинных человека. И это не фарс, ваше высокопревосходительство.Министр не рассердился, он лишь покачал головой.— Смело, очень смело и даже, я бы сказал, самонадеянно с вашей стороны, госпожа Авилова, обвинять меня в этих преступлениях. Хотя если кто-то что-то ищет, значит, он что-то знает. Странно, что об этом еще не пронюхали журналисты. Они, как мухи на мед, слетаются на горяченькое. Что же сказали полицейские сыщики, когда вы сообщили им о ваших подозрениях и обвинили меня в том, что я отдал приказ спрятать концы в воду?— Ничего, — пожала я плечами. — Я никому ничего не сообщала.— Что ж так?— Зачем вмешивать французскую полицию в дела российских подданных?— Понятно, — кивнул он. — Вы, госпожа Авилова, патриотка. Похвально, похвально. Patrie fumus igne alieno luculentior Дым отечества ярче огня чужбины (лат.)

. Поэтому вы не побоялись явиться ко мне на аудиенцию, показать рисунок и бросить обвинение в лицо, вместо того чтобы поделиться своими сомнениями с полицией.— Я думала, что так будет лучше.— Вы из N-ска? Какие экземпляры вырастают в нашей глубинке! Не оскудела земля русская героями, а в особенности героинями. Почему вы не обратились к кому-либо из мужчин? Да хотя бы к этому казаку Аршинову. Негоже даме из общества выслеживать преступников — не женское это дело.— Для того чтобы понять, кто преступник, достаточно ума, а не грубой силы. А его у образованных женщин достаточно.В выпуклых глазах министра иностранных дел появилось какое-то подобие улыбки, хотя тонкие губы оставались сжатыми. Он погладил бакенбарды и, выдержав паузу, произнес:— Похоже, сударыня, лавры Олимпии де Гуж Олимпия де Гуж — писательница, автор «Декларации прав женщины и гражданки», написанной в 1791 году. В этом документе впервые в истории было открыто сформулировано требование установить равноправие женщин и мужчин перед законом. Олимпия де Гуж пророчески изрекла: «Если женщина имеет право взойти на эшафот, то она должна иметь право подняться и на трибуну». Такое неосторожное заявление стоило писательнице жизни. Ее отправили на гильотину как лицо, презревшее общественные порядки. (Прим. авт.)

не дают вам покоя. Но она плохо кончила.— Я знаю, — ответила я. — Ее обвинили в том, что она забыла достоинства своего пола. И если бы я не относилась с уважением к вам и вашему рангу, я бы отметила, что эти слова, ваше высокопревосходительство, отличаются особым цинизмом.Гире с интересом посмотрел на меня:— Что ж, сударыня, цинизм — это всего лишь неприятный способ говорить правду. И поэтому советую вам не забыть об участи мадам Олимпии, а то как бы чего не вышло.— На то вы и столп общества, ваше высокопревосходительство, чтобы не допустить подобной вакханалии в Российской империи. Русские — не французы, чтобы в революции играть.Министр, как мне показалось, хотел мне возразить, но только покачал головой.— Пообещайте мне, что прекратите подвергать жизнь ненужной опасности и вернетесь в Россию, — потребовал Гире.— Только после того, как будет найден убийца моего соотечественника, — с нажимом сказала я.— Обещаю вам, что прослежу за этим делом. Завтра же мою просьбу доведут до начальника уголовной полиции Французской республики. Но вы должны будете немедленно покинуть Париж и отправиться домой, в N-ск. Считайте это условием выполнения моего обещания.Министр махнул рукой, и широкоплечий помощник, сопроводивший меня сюда, ловко принялся сервировать стол. Когда перед нами появились изящный чайник, тонкие чашки лиможского фарфора, сахарница и печенье в серебряной вазочке, Гире кивнул, и помощник удалился. Мы остались одни.Обстановка несколько разрядилась. Мы пили чай, обмениваясь ничего не значащими репликами. Гире предложил называть его по имени-отчеству, а не высокопревосходительством.— Скажите мне, Николай Карлович, виконт де Кювервиль замешан в этом преступлении? — осмелилась наконец спросить я.— А вы знаете больше, чем я предполагал, — сказал Гире, раскалывая щипчиками сахар.— Вы разочарованы?— Скорее насторожен. Не люблю обманываться в собственных предположениях. Старею, нюх теряю. А нюх для преданного пса — самое главное. С годами оттачивается умение держать нос по ветру, но с возрастом оно может исчезнуть. Да… Не припомню, когда мне приходилось последний раз так сидеть и беседовать с молодой красивой дамой. Все дела, заботы…Министр лукавил. Взгляд его оставался столь же цепким и холодным. Он размышлял, что мне известно о нем и виконте, и не мог найти ответа. Я с безмятежным видом пила чай и смотрела по сторонам, стараясь не встречаться с ним взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37