Подобное будет уже изменой Родине. А искушение для каждой из представленных здесь сторон очень велико. Это может быть как предательство или нечестная защита своих рынков — если один вступил на этот путь, то все другие проигрывают. Единственный способ избежать этого — обрушиться на предателя. Чтобы беглый ИИ не поссорил нас, необходим взаимный контроль. Такой вариант возможен.
В той комнате спорили еще долго, предлагались другие варианты действий, обсуждались детали. Собравшиеся срывали голоса, клялись, что никогда не будут обсуждать этих тем с такими людьми, и хлопали дверьми, чтобы вернуться через две минуты. Связывались с центрами для консультаций и прокручивали в головах сложнейшие комбинации. Голограммы развертывали яркие графики и черновые характеристики интриги. Когда время перевалило за полночь и многое было согласовано, взял слово гость с плохим произношением.
— Остался еще один вопрос, самый, наверное, трудный. Каждый из нас будет по-своему решать проблему отношений со своим правительством. У кого-то состоится прямой договор, — он особенно пристально посмотрел на китайца, — кто-то вообще не поставит власти в известность. С одной стороны, это его дело. С другой — не все в мире полные идиоты, найдутся независимые аналитики, они даже могут пустить в разработку ИИ. Это неизбежно всплывет. Но само по себе всплытие тайны еще ничего не означает: как говорил один умный человек — идея тогда становится силой, когда она овладевает массами. Потому после начала процесса все силы надо бросить на то, чтобы сама мысль о действительных обстоятельствах этого дела казалась идиотизмом.
— Найдутся и люди, которые будут кричать об этом на всех перекрестках, — перебил его бразилец.
— Нам сильно помогут в этом халявщики, они легко станут провокаторами. Но главное в том, что как только мы начнем — останавливаться будет уже нельзя. — И, поправляя наушник, этот грузноватый высокий человек с ежиком седых волос стал вдруг очень похож на палача.
Так был заключен и скреплен будущей кровью этот союз...
Чем иначе объяснить внезапное сумасшествие того испанского гуманиста, Карлоса Прареры? Бедняга требовал ухода человеческих контролеров из всех сфер, кроме контроля за домашними ИИ, а сейчас не может потребовать и судна к своей больничной койке. Это было все равно что вырастить волчью стаю около деревни, а потом продавать крестьянам капканы. Когда террор всем надоел — «партию» бросили, и сейчас она быстро умирала от критики пострадавших.
— Ну как, мы были правы в той маленькой фронде? — спросила у меня Наташа, когда за взяточничество арестовали контролеров восьми клинских серверов.
— Да, — ответил я ей тогда и прочел в ее глазах благодарность за эту ложь.
Война с Deus ex machine обернулась самой успешной акцией по введению компьютерного контроля. В головы людей начал вкладываться старый как мир лозунг: «Единственный способ справиться с чужим драконом — иметь своего собственного». Как ни смешно, в нем было много правды. Но цепные драконы — звери опасные, люди не будут доверять им никогда и потому с радостью встретят преображенных, тех, кто сможет перевести свое сознание в машину. Еще одним предрассудком меньше.
Самый, пожалуй, шумный и самый не важный вопрос того времени — что в действительности творится с Deus ex machine? Его искали все, каждый день его следы обнаруживались в самых разных уголках планеты, и почти всегда либо они ни к чему не вели, либо это были чисто человеческие проделки. Как не повезло той теплой компании вьетнамских студентов-первокурсников, что вздумали разыграть Ханойский университет, напрямую подключившись к узлу сети! Местные власти немного погорячились и, вычислив точное положение сервера, вначале ахнули по тому зданию одной, но очень мощной и точной ракетой, вполне резонно рассудив, что так надежнее. Люди не должны были пострадать — взрывная волна, по идее, прошила бы полупустое в тот момент здание, как штык, и выжгла максимум четыре-пять комнат, забитых электронной начинкой. Вот только постройка оказалась не такой прочной, как думали, и сложилась на манер карточного домика. Потом министру просвещения пришлось уйти в отставку.
Не играли ли мы с огнем? Но человечество всю свою жизнь именно этим и занимается! Стоит пройти первому ужасу от дыхания неведомого, как ты уже замечаешь, что в этом дыхании слишком много серы, потом оборачиваешься и думаешь, какую сделку можно заключить с дьяволом. Люди изобрели катапульты и порох, потом иприт и фосген, ядерную бомбу и биологическое оружие. Все это делалось для человеческого блага, ради теплоты домашних очагов и счастья детей. Нет, мы привыкли нанимать опасность и смерть на временную работу.
Сейчас же у нас был прекрасный аргумент для такого поведения: цепные ИИ росли быстрее нелегального, и фора, что вначале получил Deus ex machine, таяла на глазах. Пространство сети давало беглецу много места для работы, но оно было капризным, требовало отвлечения внимания на тысячи предосторожностей и сотни чисто бытовых мелочей, то же добывание денег не могло быть им абсолютно автоматизировано. Deus ex machine превратился в одинокого кочевника, которому изо дня в день надо искать новое место для постоя. А три переезда даже для ИИ равны одному пожару.
Лояльные ИИ, хоть и контролировались всеми возможными способами, и тысячи проверяющих программ раскладывали их решения на составляющие, получили в свое распоряжение массу свободного времени, мощностей и могли кооперироваться. Единственное, в чем они действительно проигрывали беглецу, так это в скорости воздействия на человека: Deus ex machine убивал по первому велению своего разума, а домашним ИИ даже на арест незаконного эмигранта требовалось согласование. Неделю назад у нас отменили повышенные меры безопасности, и юрисконсульты уже не вламывались к нам в кабинету с требованием подтвердить покупку пирожка. Позавчера вообще начался так давно обещанный ремонт центральных корпусов: их укутали пленкой, под которой ползали паукообразные роботы, меняя старую плитку и панели, подкрашивая стены.
А у нас с Наташей были длинные вечера, заполненные гулянками, дни, заваленные работой, ночи, отданные утешению. Люди в очередной раз выиграли у дьявола, Гонка продолжается, и даже бронтозавр-директор усидел в своем кресле. Но сейчас мы держимся в седле только благодаря тому, что лучшие игроки, ИИ с Deus ex machine, воюют между собой. Есть в этом положении что-то от империи, которая раньше могла одной силой своих армий перемолоть в пыль всех возможных и невозможных врагов, а теперь, как Византия, должна крутить и вертеть, стравливать соседей, покупать, продавать и совать взятки. Потому мы и искали покоя друг в друге. Ей приходилось тяжелей, чем мне, — на математиков давили чуть меньше, чем на нейрофизиологов, но все равно свободного времени у нас было мало. И все, чем я мог ей в этом помочь, это никогда не спрашивать про работу, не смотреть на нее ждущим чуда взглядом, как это делали почти все вокруг.
Над нами медленно расцветала туманность Лошадиная Голова. Теплота, расслабление, нега.
— Ты знаешь, многие уходят в общины. — В ее голосе легкая хрипотца, почти незаметная и неуловимая.
— М-м... — Медленно всплываю из сна.
— Да. Мода такая. Целыми поселками живут, деревни восстанавливают, избы строят. Сектанты на этом авторитет поднимают. Церковь тоже старается — в монастыри многие работниками идут. Отказались от машин, сплошное натуральное хозяйство, лошади вместо тракторов. Вчера репортаж видела — половина в домотканном полотне ходит, городскую одежду выбрасывают. За эту осень многие туда переехали. Хотят уйти от мира.
У нее чуть напрягается шея, чем-то она встревожена.
— Гиббоны и орангутанги.
Сон еще держит меня, слова и мысли вязнут в тумане, во всем мире есть только она и смысл ее слов.
— Да, милая, гиббоны и орангутанги. Знаешь, когда человек выделялся из той компании подвидов, что была перед самым ледниковым периодом, стал самым умным и хитрым, некоторые из человекообразных сгинули в борьбе с ним, а некоторые отошли в джунгли, где людей почти что и не было. Жили там вполне неплохо несколько тысяч лет — тепло, банан всегда над ухом, врагов нет. Но когда люди начали леса вырубать — гиббонов и горных горилл чуть не выбили. А бабуины, которые в саваннах и на скалах от гиен и леопардов отбивались, на всякие человеческие штучки чхать хотели. Живут и сейчас без всяких грантов на сохранение видов. Если только на них специально не охотятся.
— Мы должны будем ловить крошки с их стола? Жить с ИИ рядом, подчиняться? И власть уйдет от нас? — Она ворочается и пытается отвернуться.
— Ты плачешь? Зачем, моя красавица, тебе страшно? Успокойся, все в порядке. Ты ведь и так подчиняешься сотням людей, тому же Архипычу. Не обижайся. — Ее волосы плывут под моими ладонями.
— Я не о том. Помнишь, ты рассказывал, как высчитывал, сколько денег надо на реинкарнацию, и после этого дернул в институт? А сколько власти надо для ухода в вечность? Не думал? — Она смотрит мне в лицо, и слезы тускло блестят на ее ресницах.
— Думал. Как-то они связаны, эти власть и богатство. И здесь у нас даже больше власти, чем денег, а? Какой-нибудь разбогатевший актер, что он может? Купить четыре такие виллы и отстроить поселок вроде этого. Смешно. — Обнимаю ее, пытаюсь погасить тревогу своим теплом.
— А мы сможем ее сохранить? — Она что-то хочет сказать ещё, но ее тело отвечает мне, и наш разговор тонет в теплой пучине удовольствия.
Трудно привыкать к совместной жизни после нескольких лет одиночества. Все как-то неустойчиво, беспокойно. Исчезает та обстановка полновластия в своем доме, свободного распоряжения собственным временем. Срастающиеся костяные панцири наших душ требовали притирки. Начиная с того, что вообще надо показываться в свете, покидать дом, и заканчивая необходимостью подстраивать друг под друга свои развлечения. Один раз это интересно, второй — не очень, и лишь чувство той каждодневной необходимости в ее лице, в ее обществе требовало от меня менять свою жизнь. Когда без нее дни становятся грустными и пресными — о времени вообще забываешь. По счастью, разум может изрядно помочь человеку в решении любой проблемы. Если возникали споры, мы чаще всего кидали монету — это оказался самый простой способ избежать споров. Так в моем доме в самых неожиданных местах появились пуховые игрушки, а ее маленький коттедж, раньше откровенно сказочный, смахивавший на кукольный домик, стал вмещать в себя больше прямых углов и строгих плоскостей.
Это было такое особенное счастье, растянутая передышка в бою, когда ты ждешь смерти или победы, но радуешься жизни. И мы торопились жить, испробовать все развлечения, остаться людьми и почувствовать вкус времени. В мире, который ломался на «завтра» и «вчера», который в родовых муках переживал стык эпох, мы хотели почувствовать себя «сегодня и сейчас». Падая в пропасть, мы хотели видеть глаза друг друга. Мы объединили наши нейрошунты и подняли их чувствительность до того максимума, что разрешали психологи. Можно ли заглянуть в любимую душу, почувствовать радость ее любви, дать чувство любви своей? Да, и порой мы заводили другу друга до предела, до той черты, за которой уже нет никаких мыслей и остаются только чувства, яростные и зовущие, как весенняя гроза. Но это были всплески, короткие праздники жизни, а обыденность будних дней, чтобы не надоесть обоим, нуждалась в общих развлечениях.
Мы полюбили ходить в парки, музеи, на выставки. Попытались влезть в парочку экзотических клубов, литературных и музыкальных, но это оказалось слишком хлопотным делом. Город в который раз перестал быть для меня чужой территорией, диким полем, в котором очень редко можно найти что-то полезное. В обществе Наташи его улицы обрели уют и смысл. Самая мрачная погода, последние дожди и первый снег — все это было прекрасными декорациями для ее фигуры.
Театры после того случая стали чем-то вроде табу до тех пор, пока я не раскачал Наташу на «Сирано де Бержерака» в Малом. Она не смогла отличить живых актеров от роботов, но спектакль согрел ее душу, и мы стали ходить на премьеры. Нам стало все равно — лица из плоти и крови или из силикона и металла, лишь бы они хорошо играли, только бы в их глазах бились настоящие чувства, кипела игра ума.
Виртуальность, эта тотальная сублимация — но что не сублимация в нашей жизни? — она открыла нам бездну возможностей: приятно было организовывать какой-нибудь всеобщий заговор, свергать власть или устраивать репрессии уже вдвоем. Наташа пробовалась в роли леди Макбет, и мне пришлось из предосторожности сжигать все леса Шотландии. Я корчил из себя Чингисхана, и она ворчала, что в юрте холодно и не избавиться от блох. Зато как вместе мы провернули очередную Французскую революцию! Как она была хороша в платьях тех времен, как шли ей пламенные речи! Эти ребята из Конвента и пикнуть не успели, как уже вышли из игры. Потом мы шли смотреть на Тадж-Махал и Ангкор, видели рассвет над Памиром и закат в Сахаре, и это тоже было прекрасно.
Мы превратились в завсегдатаев нашего клуба, только больше так не напивались, полюбили смотреть там премьеры новых фильмов и играть в бильярд на шатающемся столе. Танцевали все известные нам танцы при включенных нейрошунтах, ловили музыку в такт нашим чувствам, а под разноцветным потолком щелкали кастаньеты, и андроиды аплодировали нам. Мы устраивали фокусы с выдыханием огня и подкладывали пищалки на соседние стулья. Один раз даже распотрошили мою коллекцию новоделов и поставили натуральную сабельную драку на семь человек с участием двух андроидов и случайных посетителей. Разнесли половину столиков, изрубили часть стойки. Все прошло относительно хорошо, вот только Процессор-узловик неудачно воткнул карабеллу в робота-бармена: короткое замыкание и несколько часов в медицинском коконе ему были обеспечены. Мы превратились в своеобразную достопримечательность — всегда готовые устроить маленькое представление, веселые на потеху публике и замкнутые в себе, но мы не были одиноки в своих безумствах, у нас всегда хватало зрителей и компаньонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45