Круглецов развернул бурную деятельность на флангах интриги: в корпусном бюро долго жаловался на смерть хорошей идеи, между делом показывая отличные ее изображения в непроходных тонах. В сметном чуть ли не крокодильими слезами плакал, ввинчивая по мере сил в мозги его обитателей нужные ему формулировки. Это была своеобразная рекламная кампания, в которой одна сторона ждала от другой не денег, не принятия сложных идей или линии поведения, а микроскопических подвижек в сознании, крохотных штрихов в работе.
Яков Умарович один раз пересекся с ним как раз в этот момент.
— Чего жалуешься, Круглый? Твои идеи в помойку никто не выбрасывает, успокойся! — Его вытянутый палец затрясся, как испорченный метроном.
— Я спокоен, какие могут быть вопросы? — Павел Иванович расчетливо добавил в голос сдерживаемой обиды и торопливо раскланялся.
Земледелец после голодного года не ожидает первых ростков пшеницы с таким нетерпением, с каким ждал Круглецов симптомов недружественного дизайна в работе остальных бюро. И дождался. Кокнер раскричался на Лидочку-расчетчицу за стиль доклада, потребовал выражаться яснее, отправил на доработку несколько корпусов, был готов сорваться на всех и каждого.
Вот тут началось самое ответственное — посаженную на крючок рыбу надо было подсечь. Просрочка гибельна. Шаткое состояние начальственной психики не может длиться вечно: либо Яков Умарович сорвется и обратится к психологии, а они быстренько вычислят все не слишком запутанные комбинации Павла Ивановича, либо Кокнер сможет собраться, подчинить силе воли те бунтующие оттенки чувств, что подтачивают его разум, станет спокойно смотреть на вредный дизайн. Работа отдела наладится, и начальник бюро останется маленьким винтиком, не имеющим шанса стать чем-то большим. Крупный сбой в работе отдела был тем более опасен.
Как сказать вышестоящему начальству, всегда плавающему в заоблачной вышине, что твой непосредственный начальник уже не в состоянии работать? Есть масса обходных путей, тонких намеков и запутанных интриг. Проще всего и, главное, надежней, особенно если тебя поджимает время, прийти к нему в кабинет с грудой информации, доказывающей: этот простой факт. Круглецов так и поступил: сложные комбинации можно затевать, когда ты владеешь ситуацией, в информационных сумерках лучше совершать осторожные движения. Тем более что содержание этого разговора вряд ли было бы доведено до сведения начальника отдела.
Директор принял его в своем кабинете после обеда.
— Аристарх Осипович, факты упрямая вещь, мое бюро три четверти времени тратит на перепроверки, удостоверения и обоснования и так понятных вещей. Мы переливаем из пустого в порожнее, необходимо что-то предпринимать. — Круглецов сидел за одним из небольших столиков на черном лакированном полу и смотрел на большой экран за спиной директора, на заставке которого плавали стайки рыбок.
Кожа на лице директора была как чешуя древнего ящера, разглаженная и оживленная искусством гримеров. Он меланхолично обозревал графики и материалы, текущие перед ним на экране.
— Хорошо, э-э... Павел Иванович, ваша аргументация понятна. Я вижу, что это не донос, во всяком случае, не глупый. Решение будет вам сообщено. — Хозяйский взмах руки указал посетителю дорогу к двери.
Стоило Павлу Ивановичу испариться из кабинета, безразлично-вальяжные до того глаза директора преобразились, он впился в текст, как бегун в стакан с водой, будто сфотографировал глазами графики, прокрутил видеоролики. Минут через двадцать директор, как сытый вампир, отвалился от настольного дисплея и погасил большую голограмму. Потом стукнул пальцами по клавишам.
— Охрана, для тебя есть работа!
Через два дня Яков Умарович собрал внеочередную оперативку. Глаза его бегали, а руки никак не могли поймать зайчика на пульте голограммы.
— Я сдаю полномочия. Меня переводят в пятый филиал... Грустно, конечно, но буду работать в центре города, а не ошиваться на окраине. — Вымученный оптимизм пробивался сквозь растерянность и разочарование, но все равно было видно, что это событие не стало главной трагедией его жизни, и он уже прикидывал, как будет упаковывать все эти многочисленные безделушки в контейнеры.
— Но почему, почему?! — Он хотел вскочить, но вспышка ярости погасла еще до того, как полностью распрямились его ноги, и бывший начальник отдела рухнул обратно в кресло. Внезапность и необъяснимость перемен, вот что его по-настоящему раздражало.
— Кто преемник? — Помеженцева, до той поры мало себя проявлявшая, задала самый важный вопрос. Она могла себе позволить такую бестактность — у нее шансов занять это кресло почти не было.
— Круглецов... Да, Круглецов. — Кокнер вперил в Павла Ивановича наливающийся бешенством взгляд. — Ты жаловался больше всех, ты напрасно больше всех тратил времени, изводил меня своим идиотизмом и непонятливостью! И вот ты здесь... Дурак!
Лицо Павла Ивановича не выдало тех чувств, что полыхали в его черепной коробке. Все увидели на нем радость, внезапно материализовавшиеся надежды, легкую растерянность от последних выпадов начальства. Такое лицо и должно быть у любимца удачи, вытащившего счастливый билет. Для всех присутствующих, кроме обиженного судьбой бывшего начальника, он остался скромным талантом, наконец-то оцененным по достоинству. На этом оперативка закончилась.
Следующие несколько часов ушли на методичное описание проектов, раскрытие файлов, передачу паролей. Всё это перемежалось тихой руганью и сожалениями уходящего и радостными понимающими возгласами новичка. А потом на экране появилось лицо директора.
— Зайди ко мне, Круглецов, есть разговор. — И подмигивание века, которому так пошла бы чешуя.
Принят был новый начальник отдела в высшей степени добродушно и гостеприимно. На старом канцелярском столе красовался маленький, не больше чекушки, хрустальный графинчик, два бокала и тарелочка с бутербродиками.
— За назначение. — Хозяин кабинета радушно наполнил бокалы.
— Если вы настаиваете, совсем немного. — Павел Иванович осторожно взял протянутый ему бокал.
— Что будете дальше делать? — Аристарх Осипович благосклонно улыбнулся новому начальнику отдела после того, как опрокинули первую, и вдруг перевел взгляд на большую голограмму, помещавшуюся в центре комнаты.
Круглецов обернулся и увидел там с бешеной скоростью мелькавшие нарезки из собственных психоаналитических файлов, вырезки из текстов, диаграммы, иллюстрации. В глаза бросились сотни кусочков лиц, которые будто мозаика собирались вместе и тут же разбегались. Пока в них нельзя было узнать лицо Кокнера, получались люди, отдаленно похожие на него.
— То есть? — ответил он голосом твердым, но каким-то пустым.
— Дальше, я говорю. — Голос директора по-прежнему благосклонно обволакивал подчиненного. — Молодой и перспективный начальник бюро выбился в начальники отдела, какая карьера открывается перед ним? Каким будет его основное занятие, над чем он будет работать?
— Достаточно взглянуть, как я работал раньше, Аристарх Осипович. — Павел Иванович перевел глаза обратно на директора и механическим, безжизненным жестом потянулся за бутербродиком. На висках у него выступила россыпь бисеринок пота.
— Посмотрел я, как вы работаете. Способно, не отрицаю. Особенно последнее время. Потому и назначение подписал, Кокнера, истерика старого, в утиль списал. Но знаете пословицу: отличный солдат, посредственный офицер, отвратительный маршал. Головка не закружится? Вредный аппетит от первого кусочка не разовьется? — В голосе директора появилась жесткость, будто в мягкой белой пышке обнаружился песок и начал скрипеть на зубах.
— Нет. — Круглецов уже более уверенным движением налил обоим вторую и отставил пустой графинчик.
— Да? А Охрана на тебя зубы точит, на предмет измены колоть хочет, тотальную слежку устроил. Я все понимаю и многое даже приветствую, конкуренция нам везде нужна, и ваше гнилое болото давно взбалтывать надо было. Здоровая только конкуренция, рациональная, рабочая. Какие у тебя по этому вопросу доводы есть? — Бронтозавр утратил добродушие, на его лице осталась только железная деловая хватка, голый расчет.
Они чокнулись и потянулись за закуской.
— Доводы? Доводы, — Павел Иванович судорожно прожевал бутербродик и обтер руки о салфетку, — пожалуй и есть. Институт наш не академия и не университет, но аналогия имеется. Вспомните, даже в самом маленьком из них, даже в том, что статус год назад получил, имеются непрофильные кафедры. В какой-нибудь гуманитарной академии всегда найдется кафедра физики, технологический университет не может без кафедры истории. — Голос его окреп, сейчас он больше напоминал простуженного оратора на митинге. — Но завы этих кафедр никогда ректорами не станут. У них не тот профиль. Во главе фирмы стоит основной специалист, таков закон. Это как неф никогда не станет Папой Римским, будь он трижды католик. Так принято. Потому заведующий, скажем, кафедрой политологии, плетущий интриги, чтобы стать ректором транспортной или архитектурной академии, смешон.
— Наверняка есть масса обратных примеров, стоит покопаться в истории, и там такого увидишь... — Директор слушал внимательно, но контрдовод привел.
— Не только смешон, еще глуп и безуспешен. Допустим, чисто теоретически, каким-то чудом ему это удается. Что будет дальше? Университет разваливается, всякий научный процесс остановится. — Аристарх Осипович хотел вставить комментарий, но передумал. — И развалится даже не из-за лапотного образования по основному профилю, а оттого, что выскочке надо будет давить подчиненных. Это неизбежно. Ну и что из того, что он там двадцать лет вкалывал на родную академию? Для деканов основных специальностей он все равно чужой. Каждый его просчет, а их случится немало, ему будут напоминать при всяком удобном случае. Ответные меры могут быть только одни — репрессии в коллективе. Вначале маленькие — если не помогут, а наверняка не помогут, — побольше. Потому, если этот завкафедрой не имеет в тестях генерал-губернатора, его наверх никто и не пустит. Умный историк, философ или художник на такие должности и лезть не будет, выйдет себе дороже.
Павел Иванович замолчал, резко выдохнул остатки воздуха из легких и замер. Директор посмотрел на него исподлобья.
— Женат, воспитываешь дочь? — Черный юмор в общении с людьми и машинами редко изменял Кутайцеву.
Круглецов только пожал плечами, остроумный ответ в таком же стиле был бы невежлив, пришлось прятаться за правду.
— Разведен. Сын.
Аристарх Осипович улыбнулся, постучал ногтем по столу, откуда-то сбоку вылезла смешная пушистая тварь размером с кошку, подхватила грязную посуду и убежала.
— Иди работай. — Его сухой голос ничего не выражал.
Глядя подчиненному в спину, к которой прилипла совершенно мокрая рубашка, директор еще раз вызвал досье, неторопливо что-то там посмотрел, отметил и щелчком пальцев высветил на экране лицо Охраны.
— Не трогай его. Общее наблюдение. — Тут он поморщился и движением ладони захлопнул центральную голограмму. — Месяца через два-три, когда отойдет, устроишь ему расширенную проверку лояльности.
Вернувшись в отдел, на свое старое рабочее место, Круглецов уставился на тот неясный набросок, что висел на видном месте, и просидел так минут пятнадцать. Потом инициатива и жажда деятельности вернулись к нему — он бодро упаковал свои не слишком обильные пожитки и направился в новый кабинет.
Не прошло и недели, как работа отдела была полностью перестроена. Страх, погостивший в сердце нового начальника несколько минут, произвел маленькую революцию в его мировоззрении. Павел Иванович долго ругался с психологами, выяснял отношения с управлением безопасности, но живые оперативки, разговоры лицом к лицу, исчезли как таковые. Их вытеснил виртуальный селектор. В его новый кабинет, теперь кажущийся строгим и аскетичным, почти никто не приходил лично.
Следующие несколько лет, как отмечено в записях службы безопасности, Павел Иванович тратил свои основные усилия на удержание завоеванного. Нагрузка на отдел выросла, институт немного расширился, теперь приходилось разрабатывать ещё кучу второстепенных приспособлений, начиная от дизайна нейрошунтов и заканчивая головоломными сетевыми системами охлаждения. Архитектоника перестала быть затянутым ряской прудом. Круглецов работал в отделе лучше всех и львиную долю времени тратил на поддержание научной формы: не было семинара или конференции по теме его работы, результаты которых он бы не просмотрел. Экзотические патенты, перспективы наук, горизонты техники — все это было у него в голове, и он всегда мог найти хоть маленький, но правдивый и неприятный изъян в работе своих подчиненных.
Психоаналитические программы совсем не были им забыты — записки коллег, их звонки и схемы иногда разбирались почти что под микроскопом. Но действия эти всегда больше напоминали показательную самооборону — Павел Иванович каждый раз звонил безопасникам и вообще старался не делать резких управленческих движений.
Глава 9
Нет такого положения, которое не могло бы ухудшиться

Май 2024 года
В древних Афинах времен Сократа на 90 тысяч свободных приходилось 365 тысяч рабов. Сейчас на одного человека в развитых странах приходится от 15 до 31 компьютеризированного робота. Почувствуйте разницу.
Отрывок исторического сравнения. «Скрижали» 5 марта 2023 г.
Тиканье казенных напольных часов осталось в прошлом. Если сейчас в кабинетах у кого-то и есть механические часы, то это скорее предмет роскоши, престижа. Это раззолоченная, тонко сделанная игрушка, порой не слишком хорошего вкуса, затейливое устройство которой отображает количество денег на счету ее владельца. Там, где необходима быстрота, точность, когда взаимодействие машины и человека больше напоминает игру на скрипке, время измеряет программа. Как она действует — не суть важно. Это могут быть встроенные кварцевые часы, регулярно подводимые под сигналы центрального механизма, простая связь с одним из сайтов точного времени и даже более серьезная техника, измеряющая время дотошней астрономических наблюдений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45