— сказал Аркадий. — С чего ему меняться, если ты никаких изменений не внес? Мир — это не твое или мое представление, мир — это ре-аль-ность! И пока ты на нее реально не воздействуешь, она реально и не изменится. Насчет выхода из камеры я говорил условно, для наглядности. А на самом деле ты мог, допустим, походить по лаборатории, даже посидеть за столом, поработать. Если тебя никто не увидит и никаких следов твоего пребывания в этом мире не останется, то ты вернешься в свой прежний мир, не отклонив мировой линии.
— А если представить такую ситуацию: ты совершил переход, лежишь без сознания в хронокамере, а в это время тебя кто-нибудь видит сквозь стекло,
— допустим, тамошний Аркадий или Борис. Но прежде чем они успевают что-либо предпринять, автомат срабатывает, и ты отправляешься обратно. В этом случае как? Есть изменение?
— Каверзная ситуация! — Аркадий покрутил головой. — Н-да… опасаюсь, что я уже не попал бы в свой прежний мир! Ведь тут налицо изменение, причем довольно основательное: они увидели бы воочию, что путешествие во времени уже осуществлено на практике! А это сразу изменило бы их психику, их отношение к делу… привело бы к ускорению открытия.
Конечно! Если б я в тот вечер не знал, что переход практически осуществим, ничего бы я не добился… И не было бы «моего» способа перехода. У Аркадия ведь совсем по-другому, наверное, решено…
— Аркадий, объясни ты мне, — сказал я, — почему это у тебя в камере всех по черепу бьет? Для полноты впечатления, что ли?
— Ничего не всех, — недовольно ответил Аркадий. — Меня только в первый раз двинуло, но это я сам был виноват — заставил автомат слишком быстро поле наращивать. А ты, наверное, бегал по камере, суетился…
— Значит, у тебя поле не совсем однородное?
— Да, и нарастание идет не совсем плавно. Надо еще поработать. Ну, да ты же сам это знаешь, если… — Он вдруг замолчал и, что-то сообразив, уставился на меня. — Постой-постой, Борька! Я, похоже, опять чего-то не усвоил. Записки, ты говоришь, не было… Но ведь расчеты мои ты видел?
— Где же я мог их видеть, интересно?
— Слушай, ты мне голову не морочь, — рассердился Аркадий. — Расчеты уж во всяком случае были, я их сам написал!
— Сказано тебе: не было! В «моем» мире не было ничего — ни записки, ни расчетов, никаких объяснений! Просто… ну, просто ты умер… И думай об этом что хочешь! Вот я и думал. До того додумался, что всех начал подозревать. Даже себя…
— Это каким же образом? — удивился Борис.
— Да таким образом, что сплошная была путаница, и чем дальше, тем хуже!
— сказал я, передернувшись при одном воспоминании. — Я и сейчас не все понимаю, что у нас там творилось. Во-первых, этот вот Аркашенька по институту разгуливал, сразу после конца рабочего дня, и непременно всем на глаза попадался.
— Уж и всем! — возразил Аркадий. — Одна только Нина меня видела. Правда, разговор у нас получился довольно нелепый…
— А если к этому прибавить твой нелепый костюм… — сказал я. — Или, может, это у тебя хроноскафандр?
— А она и костюм разглядела?! — удивился Аркадий. — Вот глазастая! На лестнице ведь темно совсем.
— Разглядела, однако! — злорадно ответил я. — Тебя и Ленечка Чернышев разглядел, когда ты дверь лаборатории открывал!
— Здравствуйте! Еще и этот дурачок!
— Ты зато очень умный! Стоит на пороге и выясняет отношения с двойником! Подходящее выбрал местечко!
— Ну ты подумай! — смущенно пробормотал Аркадий. — Значит, он даже разговор слышал? И все равно ничего не понял?
— Ты сообрази, — сказал я, — кто же мог что-нибудь понять? Мы больше всего старались додуматься: с кем ты говорил? Кто сидел в запертой лаборатории и как он туда попал? Ленечка даже сказал, что у этого человека голос похож на твой, и все равно нам в голову не пришло…
Борис-76 напомнил, что он пока ничего не понимает. Я спохватился и начал ему объяснять, как было дело. Когда я говорил, что Аркадий, ожидая встречи с двойником, постарался выставить меня из лаборатории ровно в пять и нарочно затеял дурацкую ссору, Борис-76 вдруг заволновался.
— Погоди, — сказал он, — я ведь это тоже помню… эту ссору! Дурацкая, действительно, была ссора, совершенно беспричинная. Аркадий вдруг начал на меня орать.
— А ты что? — с интересом спросил я.
— Как — что? Ты же сам знаешь! Ты и я тогда ведь еще не были разделены… до вечера двадцатого мая все у нас было общее.
Мы улыбнулись друг другу. Сейчас мне было даже приятно думать, что он знает обо мне все. Зато мы с ним будем идеально понимать друг друга! Я сам себе готов был позавидовать, что в его… в моем лице у меня имеется такой надежный друг.
— Но я пока не понимаю, почему ты мог подозревать себя, — сказал Борис-76.
— Да потому, что дальше совсем уж чудеса пошли, — начал объяснять я. — Аркадий слонялся в этот вечер по институту, но никто не понял, что их двое. А я никак не мог понять, почему меня тоже видели в институте в одиннадцать вечера, когда я в это время сидел в библиотеке.
— Я тоже сидел в библиотеке после того, как с Аркадием поссорился, — растерянно сказал Борис-76. — Нет, серьезно, я это помню…
Аркадия это ужасно развеселило.
— Встреча двойников в библиотеке! — завопил он. — Алиби друг другу создают!
— Да ну тебя! — урезонивал я его. — Как же мы могли друг другу алиби создавать, если Борис Стружков был в то время всего один?
— Э, брось! — не сдавался Аркадий. — Ты же сам заявил, что отправился в прошлое!
— Да ты пойми, чудак! Я ведь только двадцать третьего узнал, что меня будто бы видели двадцатого вечером в лаборатории! Двадцать третьего, понял? И ни в каком прошлом я тогда еще не бывал! Даже мне и не снилось!
— Нет, у меня что-то мозги не срабатывают, — признался Борис-76. — Может, ты объяснишь все по порядку?
Я объяснил по порядку. Аркадий слушал с сочувственно-иронической усмешкой, а Борис-76 потрясенно крутил головой.
— Ну и ну! — сказал он под конец. — Это же действительно обалдеть можно! — Он помолчал секунду и тихо проговорил: — Но знаешь, Нина… Нина меня все-таки удивляет. Ты думаешь, она действительно пошла к этому… Линькову?
— Наверное… — ответил я. — Ты бы видел, в каком она была настроении… И, в конце концов, ее тоже понять можно.
— А я вот не могу ее понять! — с неожиданным раздражением сказал Борис-76. — Никогда бы не подумал, что Нина…
У меня вдруг сердце стукнуло так гулко и больно, будто о ребра ударилось.
— Ты… с ней? С Ниной? — тихо спросил я.
— Ну да… — не глядя на меня, пробормотал Борис. — Вот я и не понимаю…
— Не дурите, ребята! — прикрикнул на него Аркадий. — Это же совсем другая Нина!
— В каком смысле другая? — удивился Борис.
Но я сразу понял, что имеет в виду Аркадий.
— Ну как же ты не понимаешь! — с азартом начал я втолковывать Борису-76. — На нашей линии все ведь пошло совсем иначе. Ты сообрази, сколько мы там пережили за три дня! Смерть Аркадия, расследование, тайны какие-то кругом, эта дьявольская путаница с двойниками! Да представь себе только, что ты своими глазами увидел Нину в окне лаборатории, а она все начисто отрицает.
Борис-76 слушал меня, болезненно морщась.
— Нина все равно та же самая… — пробормотал он. — Только линия у нас, верно, спокойная… а люди все те же…
— Да ничего подобного! — настаивал я. — По-твоему, бытие не определяет сознание, что ли? Да я знаешь как изменился за эти трое суток!
— Доказывай, доказывай, Борька! — невесело сказал Аркадий. — Доказывай ему, что с его Ниной все в порядке, а себе — что это не твоя Нина, а совсем другая…
— Разве это неправда? — упавшим голосом спросил я.
— Правда, правда, успокойся! — серьезно ответил Аркадий. — И больше об этом не надо. Не советую.
«Это правда. Это должно быть правдой, — твердил я себе. — Та Нина, которую я увижу здесь, Нина, которая два года замужем за этим Борисом, — она другая. Она прожила на два года больше той, моей Нины, но она не прошла через эти страшные трое суток… Она, конечно, другая».
— Действительно, оставим лирику! — хмуро сказал Борис-76. — Объясни мне все же, что из этого следует. Временная петля, что ли, у тебя получилась? Ведь выходит, что тебя видели двадцатого вечером в лаборатории, а после этого ты вернулся снова в двадцатое и тебя увидели в лаборатории? Замкнутая петля?
— Ничего подобного! — возразил я. — В том-то и дело, что никакой петли не было. То есть я сначала и сам подумал, что это петля и что я уже сделал нечто такое, о чем сам еще не знаю. Я подозревал, что таинственный незнакомец, который ждал Аркадия в запертой лаборатории, — это я и есть… Ну, и что я, может быть, как-то участвовал в убийстве… или в смерти Аркадия… Но потом я понял…
— С ума сойти! — ошеломленно сказал Аркадий. — То есть я уже ничего не понимаю! Записку ты не видел, расчеты — тоже. Как же тогда ты попал в прошлое?
— Я ведь уже объяснял, — довольно сухо ответил я. — Сам я все рассчитал, без тебя. Понятно?
— А если всерьез? — нетерпеливо отозвался Аркадий.
Я пожал плечами и отвернулся. Мне действительно стало обидно.
— Нет, послушай… — сказал Аркадий. — Серьезно, я был уверен, что ты сделал все это по моим расчетам. Поэтому я не удивился, когда ты нарисовал это вот. — Он кивнул на чертеж. — Но если расчетов у тебя не было, то… как же ты?
— Ну, сам я, сам рассчитал! — сердито сказал я. — Никак ты не можешь поверить, что я на это способен? Прижали меня к стенке, вот и пришлось мне поднатужиться изо всех сил, чтобы вывернуться. Ну, а кроме того, я ведь на девяносто процентов был уверен, что какой-то Стружков уже путешествовал во времени. Только так можно было объяснить загадочное появление моего двойника в лаборатории.
— Понятно, — отозвался Аркадий. — Если ты знал, что это сделано…
— Ну да! Мне оставалось только додуматься, как это было сделано. Вот я и додумался.
— То есть… — сказал Аркадий. — Ты что же — сам рассчитал мое поле?!
— Нужно мне очень твое поле! — буркнул я. — У меня свое есть!
— Что значит «свое»? — надменно спросил Аркадий. — В каком смысле?
— В самом обыкновенном смысле. Я свое поле рассчитал, а не твое. По своему собственному методу!
— Не сочиняй, Борька! — твердо заявил Аркадий. — Не надо!
ЛИНЬКОВУ НАКОНЕЦ СТАНОВИТСЯ ВСЕ ЯСНО
Борис торопливо сунул Линькову три смятых листка из записной книжки и схватил трубку.
Линьков осторожно разгладил листки. Крупный, размашистый почерк, уверенная четкая подпись — «Аркадий»… Линьков прочел записку, и его жаром обдало. «Не может быть!» — прошептал он и откашлялся. Снова прочел. Всмотрелся в чертеж. Нет, но это же невозможно! За его спиной Борис негромко говорил:
— Да, Игорь Владимирович, да… безусловно. Считаю это возможным… Нет, никаких побочных эффектов не наблюдал… Ну, это я лучше на месте объясню… Да, сейчас…
— Я пойду с вами, — сказал Линьков.
— Да, пожалуйста… — рассеянно и невпопад ответил Стружков.
В коридоре он спросил:
— Вы все поняли?
— Где там все! О расчетах я уж и не говорю…
— Я тоже не о расчетах говорю.
— Если говорить о сути эксперимента, с точки зрения хронофизики, это, насколько я понимаю, здорово! А вот с моральной точки зрения…
— Да, это сложная проблема, — согласился Борис и замолчал.
«С запиской-то ясно, и вообще с Левицким теперь вроде бы все прояснилось, — думал Линьков, вышагивая рядом с Борисом. — Но зато с вами, дорогой товарищ Стружков, мне что-то ничего не ясно, и даже чем дальше, тем хуже получается. С одной стороны, вроде все понятно — в лаборатории вы были, записку взяли, тут одно с другим согласуется.
Но когда вы там были? Вот в чем загвоздка! Если три дня назад, то зачем же вы эту записку столько времени в кармане таскали и изо всех сил притворялись, что понятия не имеете, почему умер Левицкий? Даже расследование помогали вести! Ведь из этой записки ясно, что в смерти Левицкого вы никак не повинны. Чего ж вы прятали записку? Потом, выходит, вы ее и от самого себя прятали? Ведь идея, которая там изложена, на вашу идею даже издали непохожа, это и я, недоучка, вижу! Это совсем другой метод, принципиально иное решение! Значит, вы действительно сами до этого додумались. Но вот вопрос: зачем вы так срочно додумывались? Если у вас записка была, с готовеньким решением, — бери и пользуйся! Что же выходит? Выходит, не было у вас записки… Не было, а сейчас есть? Тогда получается, что вы действительно взяли ее в прошлом. Но это уже мистикой попахивает. Если вы взяли записку только вчера, то где же она до сих пор была, почему ее никто не видел? Следствия не могут опережать причину, это элементарно. И нельзя безнаказанно красть записки из прошлого, хронофизика этого не позволяет. Следственные органы еще могут проморгать этот прискорбный факт, а хронофизика не может! Она вас по своим законам на новую мировую линию моментально передвинет. Так что возьмете вы записку у нас, а окажетесь вместе с ней на новенькой, свеженькой линии, которую сами же и создали этим своим неблаговидным поступком. А мы будем ломать головы
— где же записка?! А вы…»
Тут Линьков внезапно остановился и крепко зажмурился, словно его яркий свет по глазам полоснул. Борис этого не заметил и умчался вперед. Линьков поглядел ему вслед и яростно потер лоб рукой.
«Обрадовался, возгордился, распустил павлиний хвост! — обличал он самого себя. — Гений-недоучка, грош тебе цена в базарный день. Ну как можно было не понять! Ведь он же все сказал, все как на тарелочке преподнес! А ты ушами хлопаешь и при этом еще изображаешь из себя Шерлока Холмса и Эйнштейна в одном лице!»
Борис оглянулся на Линькова, махнул ему рукой и скрылся за дверью шелестовского кабинета.
«Иди, иди, обрадуй Шелеста! — думал Линьков. — Расскажи ему, откуда шел и куда попал, пожалуйся на хулиганство хронокамеры и на таинственные подставки, вырастающие, как грибы. А я тут постою. Я такую уйму хронофизики за один присест не переварю. Побуду хоть минуточку с самим собой наедине, подумаю…»
Но побыть с самим собой наедине Линькову не удалось: из кабинета Шелеста пулей вылетел красный и взъерошенный Эдик Коновалов.
— Во! Видали, ловкач какой! — хмуро бурчал он. — Ну и ловкач!
— Кто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46