— Что же, однако, из этого следует? — осведомился он, когда Линьков изложил суть показаний Чернышева. — Ну, был кто-то в лаборатории, ждал Левицкого…
— И заперся изнутри? — вежливо подсказал Линьков.
— Не обязательно заперся, — подумав, объяснил Шелест. — Мог, знаете ли, войти и по нечаянности захлопнуть дверь.
— Как же он мог войти, — терпеливо спросил Линьков, — если минут за пять — десять до этого дверь была заперта?
Шелест гулко откашлялся.
— Заперта, говорите? — пробормотал он и поморщился, будто вспомнил что-то неприятное. — Ну, допустим… И что же все-таки?
— Да вот оказывается, что около одиннадцати из лаборатории вышел Стружков, — с большой неохотой сказал Линьков.
— Стружков? — переспросил Шелест, недоверчиво глядя на Линькова. — Каким же это образом?
— Чернышев его отчетливо видел.
— Опять Чернышев? Какой прыткий оказался, никогда бы я не подумал! — с неодобрительным удивлением сказал Шелест. — Ну, Чернышев и обознаться мог.
— Берестова тоже видела… — угрюмо проговорил Линьков.
— Берестова?! — Шелест даже приподнялся слегка в кресле. — Ну-ну…
Он молча выслушал Линькова до конца. Потом покачал головой, тихо повторил: «Ну-ну…», нажал кнопку звонка и велел секретарше срочно вызвать Стружкова.
— Около одиннадцати, говорите? — после паузы спросил Шелест. — То есть Левицкий был уже… ну, умирал? А Стружков, значит… Нет, как хотите, а этого не может быть!
Линьков молча пожал плечами.
— А вы-то сами что об этом думаете, об этих фактах? — спросил Шелест в упор.
— Видите ли… — неохотно начал Линьков. — Факты говорят, в общем, не в пользу Стружкова. Он видел Левицкого… в таком состоянии и не попробовал помочь, не поднял тревогу… Сбежал! А главное, до чего он ловко разыгрывал комедию все эти дни! — Линьков не смог скрыть злости и обиды. — Талантливо!
— Меня это очень удивляет… — медленно сказал Шелест. — Очень! Я ведь Стружкова не первый год знаю. Но дело даже не в этом. Вы можете объяснить, зачем и почему он это делал? То есть что именно он скрывал? Ведь не убил же он Левицкого, так? Или вы уж думаете, что он и убил?
— Не думаю… — Линьков не глядел на Шелеста. — Но тут вообще слишком много неясного. Может быть, после разговора со Стружковым мы…
Тут появилась секретарша. Вид у нее был растерянный.
— Ну? Где же Стружков? — резко спросил Шелест.
— Стружкова нет в институте, — негромко сказала секретарша. — Лаборатория заперта.
— Домой звонили?
— Да. Соседка говорит, что не видела его ни утром, ни вечером. Если он и ночевал дома, то, значит, пришел поздно, а ушел очень рано.
— Та-ак… — протянул Шелест. — А еще что?
— Дежурный энергетик подал докладную. Вчера на вечернем дежурстве был большой перерасход энергии… — Секретарша запнулась, будто испугавшись, и добавила: — В лаборатории Стружкова.
— Пошлите на проходную, пускай ключ принесут, — сказал Шелест секретарше.
Потом он медленно, устало поднялся и вышел из-за стола. Линьков тоже встал. Ему вдруг стало холодно, даже в дрожь бросило.
— Пойдемте посмотрим, что там такое… — угрюмо проговорил Шелест. — Не нравится мне вся эта история!
В приемной Шелест сказал секретарше, чтобы энергетик позвонил ему в лабораторию Стружкова, и вышел, взяв на дороге ключ у солидного лысого коменданта.
Они прошли в другой конец здания, свернули в коридорчик, ведущий к боковой лестнице, и остановились перед дверью лаборатории локальных перемещений.
— Открывайте вы, что ли, — сказал Шелест, протянув Линькову ключ с жестяным номерком на проволочке. — Согласно вашим порядкам.
Линьков повернул ключ в замке, распахнул дверь.
В лаборатории никого не было.
7
Мчался я к институту на такой скорости, что прохожие, вероятно, воспринимали меня как конгломерат цветовых пятен с размытыми контурами. А сам я вообще никого не видел и ничего не воспринимал. Вернулся я в эвклидово пространство только в проходной, когда доставал и предъявлял пропуск, но во дворе снова взял хороший спринтерский темп и финишировал у дверей лаборатории ровно в 17:36 — я даже на часы зачем-то посмотрел…
«Это же ясно и наглядно, — думал я, уже в замедленном темпе отпирая дверь лаборатории. — Нина видела меня в лаборатории, Чернышев видел меня в лаборатории, а я был в это время в библиотеке. Если исключить сознательную ложь, а также галлюцинации и прочие неполадки в области психики — а все это безусловно следует исключить, — то подойти к данной проблеме возможно лишь одним путем: через хронофизику! И даже странно, что я так долго не мог до этого додуматься».
А впрочем, ничего странного. Чтобы додуматься до такого решения, надо позабыть о той повседневной, будничной хронофизике, за которую сотрудники нашего института дважды в месяц получают зарплату. Это решение — из области хронофизики нарядной, парадной, почти сказочной: перемещение человека во времени, временные петли и тому подобные вещи, которые поражают воображение среднего землянина. Товарищ Стружков уже был там, где он еще не был, и уже сделал то, чего он еще не делал, а вдобавок ничего он об этом не знает… Ну разве не завлекательно!
Там, в скверике, я не успел ничего толком обдумать и додумать до конца. Слишком меня поразила сама мысль: если кто-то (собственно, не кто-то, а я, Борис Стружков, только другой!) уже перемещался во времени, если это принципиально возможно, значит, и я могу это сделать, могу снова побывать в двадцатом мая, все увидеть, все выяснить… все переиначить! Конечно, переиначить, конечно, действовать, а не только выяснять!
Что и говорить, идея заманчивая, да другого выхода и нет… Но сейчас, когда я стоял перед хронокамерой, мне стало казаться, что есть тут какая-то закавыка. Нет, правда: как же это я отправлюсь в прошлое, в двадцатое мая, если я туда уже отправлялся? Может, таким манером я образую петлю времени? Ведь что получается: я отправился в двадцатое мая, Нина и Ленечка меня там увидели, сказали об этом мне, я сообразил, что к чему, надумал отправиться в двадцатое мая, отправился, они меня там увидели, сказали мне об этом и… ну, в общем, получается наглухо замкнутая петля, нечто вроде «У попа была собака».
Нет, это я что-то чепуху понес, изменения мировых линий никак не учитываю. И вообще время идет, надо действовать… Н-да, попробуй тут действовать! Неизвестно даже, с какого конца приняться. И под ложечкой сосет от страха, будем откровенны, чего уж тут!
Как только я сказал себе это, мне стало еще страшней, даже пот прошиб. Я принялся расхаживать по лаборатории, чтобы успокоиться, но что-то ноги меня не очень слушались и вообще…
«Посоветоваться бы с кем…» — тоскливо подумал я. Но превосходно я понимал, что посоветовать мне могут только одно — срочно обратиться к психиатру. А если я у Шелеста совета спрошу, так он немедленно распорядится, чтобы меня к хронокамерам и близко не подпускали. Это уж точно. Да и что я ему скажу? «Разрешите мне по личным обстоятельствам смотаться на часок-другой в прошлое? Поле рассчитать — это нам раз плюнуть!»
Нет, на консультантов рассчитывать нечего. И придется самому в хорошем темпе пошевелить мозгами.
Значит, что же мы имеем в активе? В активе мы имеем тот факт, что я (то есть опять-таки не лично я, вот этот самый, а какой-то еще Борис Стружков) совершил переход во времени минимум один раз! Из этого следует, что такой переход не только возможен в принципе, но и осуществим (поскольку он уже осуществлен!) практически. Остается выяснить, как же его осуществить, но это все же нюансы…
Теперь пассив. Что говорит по этому поводу наука хронофизика? Наука хронофизика в принципе не имеет никаких возражений против путешествий человека во времени — ну, возражений в смысле технической возможности таких увлекательных экскурсий и экспедиций. Не имеет. Но — в принципе. А от принципа до практики расстояние иногда такое, что хоть в парсеках его измеряй.
Одно время этим вопросом общественность сильно интересовалась: мол, скоро ли можно будет к прадедушке в гости прогуляться или, наоборот, к правнукам заглянуть — как они там без нас управляются? Общественность, она ведь настырная. Про кибернетику в свое время почитали — и сразу начали интересоваться насчет мыслящих машин и человекоподобных роботов: как да что, да не заменят ли они нас. Потом на космонавтику переключились: вынь да положь нам фотонные ракеты — к звездам слетать просто не терпится! То же самое и с путешествиями во времени. Мы все давно уже привыкли: как узнают, что ты в Институте Времени работаешь, так непременно кто-нибудь спросит насчет путешествия во времени! Конечно, тут и фантастика свою роль играет. Ведь у фантастов всякие там роботы, включая сверхгениальных, ракеты, в том числе фотонные, и путешествия во времени — это давно уже не тема сама по себе, а просто обстановка действия, как в современном романе телевизоры, транзисторы и реактивные самолеты.
Мы с Аркадием даже считали, что здесь какая-то закономерность работает. Вот три разные области — кибернетика, космонавтика, хронофизика. И у каждой есть свои «эффектные» проблемы, которые в принципе решить вроде возможно, а на практике никак не получается. Кибернетика не отрицает мыслящих машин, и космонавтика не отвергает фотонных ракет; в принципе и то, и другое признается возможным. И мы тоже признаем такую возможность, что люди будут во времени путешествовать — в принципе признаем, в перспективе. А между собой в институте даже и не разговариваем на эту тему. Ну хотя бы потому, что к нашей работе она имеет весьма отдаленное и чисто теоретическое отношение. Некогда просто да и не к чему нам об этом говорить.
Неспециалисту, конечно, может показаться, что никакой принципиальной разницы между брусочком и человеком нет. Поэтому и Линьков меня сразу спросил: а как, мол, насчет человека? Но мы в этой каше уже не первый год варимся, и чем дальше уходишь в дебри хронофизики, тем яснее видишь, сколько проблем стоит еще на пути к этой «принципиальной возможности». Все проблемы и все науки тут переплелись и перепутались, и сквозь них прорубаться надо, как сквозь джунгли. Тут тебе и физика, и биология, и социология… Оно, положим, и везде так, не только в хронофизике. Мыслящие машины, например, — это ведь тоже не одна задача, а целый задачник. Сначала — техника, ну, а в ней без физики ни шагу. Дальше — поскольку это связано с устройством человеческого организма, то и без биологии не обойтись. А социальные вопросы и сами вылезают на первый план, никого не спросясь: нужны ли человечеству мыслящие машины, не восстанут ли они против людей, не заменят ли они людей, не обленятся ли люди, если все за них будут делать роботы, — ну, и так далее.
То же самое и у нас.
Какие нужны поля, конфигурации, мощности, камеры для того, чтобы перемещать человека во времени, — это все проблемы из области техники, физики, математики. И все это еще цветочки по сравнению с дальнейшим, где имеются ягодки, и даже весьма ядовитые. Хотя и на цветочках этих вполне можно поскользнуться, а то и шею сломать. Показали нам с Аркадием парочку прикидочных расчетов — с ума можно сойти! Аркадий, конечно, виду не подал, заявил, что, мол, нам это вроде кроссвордов, для отдыха, а сам еле выбрался из этих математических дебрей.
Ну, а биология — это следующая степень трудности. Нет ведь никакой гарантии, что человек вообще сможет вынести перемещение во времени. Опасностей тьма! Тут тебе и переменное магнитное поле, которое и вообще не сахар, а уж тем более когда оно такой жуткой силы. Тут тебе и взаимодействие с тахионами, что в просторечии означает облучение; с этим, понятно, тоже шутить не приходится. А потом, кто его знает, что вообще произойдет, если в тебе все биологические процессы вспять двинутся? Молодеть, что ли, начнешь? Вроде бы оно и неплохо, только неизвестно, как далеко пойдет это дело и когда прекратится. Если у кого на лысине кудри завьются или недостающие зубы снова во рту прорастут, это можно приветствовать. Ну, а если дальше больше, эти зубы опять выпадут, а вместо них молочные пойдут прорезываться, если на тебя корь нападет или коклюш и ты начнешь заново учиться ходить и говорить, — тогда как? Никто ведь ничего не знает. Японцы пробовали это дело на мышах — так у них мыши мерли как мухи, а почему, толком неизвестно: не то их поле убивало, не то тахионы.
А уж самые ядовитые «ягодки» — это история, социология и так далее. Тут, как подумаешь чуточку, так прямо руки опускаются и по спине муравчики бегают. Возьмем мой случай — сугубо личный и частный. Иду я к Шелесту и говорю: «Разрешите в прошлое смотаться». И, допустим, дают мне такое разрешение. Но вот интересно: что именно мне разрешают и на что рассчитывают при этом? Я действительно отправляюсь по сугубо личному делу: мне нужно спасти друга и выяснить, по какой причине он погиб. И допустим, мне удается спасти Аркадия… Да если и не удается, все равно: ведь я там, на уже несуществующем для нас отрезке времени, хожу, говорю, совершаю какие-то действия, а значит, влияю на ход событий. Изменяю их. Изменяю события, которые уже произошли, совершились и породили целую цепь взаимосвязанных последствий. Что из этого следует? То, что я своими действиями порождаю иные следствия. Что я создаю иную историю, иной мир, не тот, в котором я жил. Или так — я подвожу этот мир, как поезд, к стрелке и пускаю его на другой путь. А в поезде этом и я сам, и наш институт, и город, и так далее. И все это движется теперь в другую сторону и постепенно уходит все дальше от прежнего мира, где я жил…
Нет, минуточку… А что же тогда будет с тем, то есть с этим вот миром?! С этим, где Аркадия послезавтра будут хоронить, где Линьков меня подозревает, а Нина презирает? Я хочу изменить именно эти обстоятельства, но ведь я изменю весь мир вообще? Или нет? Тьфу ты, я ведь вчера только объяснял все это Линькову, а теперь вдруг сам запутался! Хотя чему удивляться! Разговор с Линьковым был чисто теоретический, отвлеченный, а теперь человечество в моем лице впервые столкнулось с таким вопросом на практике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46