Что?! Я считала, что у Барда хватит здравого смысла отказаться от этой бредовой идеи. Решила, что его достаточно проучили в первый раз. Но он из тех, кому урок не впрок! Что же теперь делать? Я не испытываю к нему ненависти; он — отец моего ребенка и еще… И еще…Она порывисто прошлась по комнате. Ломала пальцы, протяжно вздыхала… Пол с удивлением наблюдал за ней, тревога прокралась и в его сердце.— Я даже вообразить не могу, какое наказание ждет того, кто посягнет на жрицу Аварры. Ужасно! Для начала он навлек на себя гнев меченосиц — они всегда пользовались покровительством богини… Теперь это…Со странным чувством Пол наблюдал за Мелисендрой. Всю жизнь он искренне верил, что заветной мечтой любой женщины было желание обрести хозяина; что в душе, сами того не сознавая, они страстно желают отдаться — в том и заключалась обязанность мужчины, чтобы ласково, не нанося вреда, открыть эту простую истину. Наблюдая за Мелисендрой, он был готов дать голову на отсечение, что уж кто-кто, а она знает, чего хочет. Тем более что Бард уже брал ее против ее воли… Но в том-то и состояла причуда воображения, что он как раз не желал идти этим путем… Он неожиданно почувствовал нестерпимое желание убить Барда. Именно за это самое… За наглость, скотское убеждение в том, что сила всегда права.«Но это невозможно! — он едва не вскрикнул. — Я не могу посягнуть на него! Ведь он — это я!..»— Что там насчет Ордена Меча, Мелисендра? Они сражаются рядом с мужчинами, выставляют на всеобщее обозрение свои прелести и при этом требуют, чтобы не смели прикасаться к ним? Я соглашусь, что женщины, занимающиеся хозяйством, семьей, должны быть защищены. Но те, которые решили отказаться от покровительства…— Неужели ты полагаешь, что все женщины одинаковы? Я не знакома с жизнью Ордена, хотя мне довелось побеседовать с одной из сестер. Если они взяли в руки мечи, не понимаю, почему они перестают считаться женщинами? Почему они вмиг должны лишиться всех прав? Почему пол должен определять — имеет право человек взять в руки оружие или обречен воспитывать детей, вышивать полотенца и делать сыр?— В следующий раз, — видя такую горячность, улыбнулся Пол, — ты начнешь доказывать, что мужчины тоже, если пожелают, могут заняться вышиванием и стиркой обгаженных детских штанишек.— Неужели ты и впрямь сомневаешься, что некоторым мужчинам это куда больше по сердцу, чем воевать? — требовательно спросила она. — Почему бы и нет, даже если они пожелают носить юбки и варить кашу на обед! Женщина, наконец, может выйти замуж, стать лерони, дать обет на верность Ордену или Аварре, проколоть уши, взять в руки меч, почему бы и мужчине не заняться чем-нибудь мирным? Таким боги помогают… Почему женщина, взявшая в руки меч, должна бояться насилия? Вот я женщина — ты тоже желаешь использовать меня таким образом?— Нет, — сказал Пол. — Я убью любого, кому подобная мысль придет в голову. Вряд ли он примет легкую смерть. Но ты настоящая женщина, а эти в малиновом…— Они тоже женщины, — прервала его Мелисендра. — Это только мужчины могут считать, что та, кто оторвалась от детских соплей и ухода за домашней птицей, уже иное существо, на которое не распространяется закон. Все, кто подвергают женщину насилию, — слабаки и подонки, которым не дано завоевать ее честно, стать ей другом. Почему только женщины подвергаются подобному издевательскому обращению? Когда ты захватываешь в плен вражеского солдата, ты можешь отобрать у него оружие, потребовать за него выкуп; в прежние времена ты мог сделать его рабом, но тебе же никогда в голову не придет лечь с ним в постель.— Вот и Бард так же говорит, — ответил Пол. — Он заявил, что эти меченосицы являются пленниками, с ними и надо обращаться соответственно.— Правда? — не поверила Мелисендра. — Это единственный достойный поступок, который связан с именем Барда ди Астуриен. Кто знает, может, с возрастом он станет больше человеком и меньше диким волком…Пол с подозрением глянул на нее:— Ты сказала, что не испытываешь к нему ненависти. Даже после того, как он силой взял тебя?— О, дорогой, это не было насилием. Я сама желала этого, хотя, конечно, он поступил недостойно, наложив на меня чары. Однако с годами я поняла, что многие женщины ссылаются на какую-то магию и ложатся с мужчинами просто потому, что желают это. Надеюсь, Великая Мать сможет простить Барда, как я в конце концов простила его.Она приблизилась, обняла его:— Почему мы все о нем и о нем? Мы же здесь одни, и, скорее всего, он не побеспокоит нас этой ночью.— Нет, — согласился Пол. — Думаю, ему сейчас не до нас. У него и так сейчас полон рот забот — леди Карлина, гнев Аварры… Что там еще?
Карлина плакала очень долго — наконец ее рыдания затихли, всхлипы стали реже, однако слезы по-прежнему струились по щекам, смачивая подушку.— Карлина, — сказал Бард. — Я прошу тебя — перестань плакать. Что сделано, то сделано. Прости, что я был вынужден применить силу. Но теперь все будет хорошо. Я даю слово, что больше никогда я так поступать не буду. Теперь всю оставшуюся жизнь, Карли, мы можем жить счастливо, теперь ты больше не будешь отказывать мне.Она повернулась и глянула ему прямо в глаза. Спросила хриплым низким голосом:— Ты что, в самом деле веришь в это?— Конечно, любимая. Моя жена… — Он попытался взять ее руку, но она тут же отдернула ее.— О, Мать Аварра! — неожиданно воскликнул он. — Почему женщины так безрассудны!Карлина с любопытством глянула на него, странная улыбка заиграла у нее на губах.— Надо же! Ты, животное, еще смеешь обращаться к Аварре? Ничего, придет день, и у тебя язык не повернется обратиться к ней за милостью. Думаю, ты поплатишься за все. И очень скоро. Вот тогда ты будешь молить ее о милосердии, о прощении. Каяться во всем, что совершил тогда, на озере, и сегодня…— Сегодня. — Бард пожал плечами. — Аварра — покровительница родов и также семейного очага. Я уверен, она не станет гневаться на человека, взявшего свою жену, которая дала ему слово верности. Даже если она и нарушила его и дала лживый обет богине. И если она посмеет встать между мужем и женой, тогда я в свою очередь даю клятву, что разгромлю все ее святилища на территории королевства.— Богиня — защитница всех женщин, и она накажет тебя за насилие.— Ты считаешь, это было изнасилование?— Да! — подтвердила Карлина.— Не думаю, что ты это всерьез. Твоя богиня знает, что если бы ты не пыталась противиться…— Не-ет! — вскрикнула она, и он овладел ею во второй раз. Теперь она не сопротивлялась, лежала молча, не шевелясь. Словно кукла…Бард глянул на нее с презрением:— Еще не было женщины, которая могла бы пожаловаться на меня. В конце концов и ты, Карлина, поймешь это. Почему ты не можешь стать честной сама с собой? Все женщины одинаковы — в душе вы всегда восхищаетесь мужчиной, который взял вас, продемонстрировал, что он — настоящий хозяин. И ты когда-нибудь будешь благодарна мне за то, что я открыл тебе сию простую истину. Я должен был дать тебе этот опыт. Но ты, Карли, слишком горда. Я должен сломить твою гордыню, чтобы ты могла наслаждаться любовью.Неожиданно она села на кровати, прикрыла тело рясой.Бард рассвирепел, сорвал черное одеяние, швырнул его в угол:— Никогда больше не смей прикасаться к этой дряни.Карлина пожала плечами, надела нижнюю сорочку. Слезы по-прежнему текли из глаз, она судорожно вытерла их. Однако голос ее был тих и ясен:— Ты, животное, действительно решил, что мне можно приказывать? Или думаешь, что, защищаясь подобным образом, ты сможешь забыть, что сотворил со мной только что! Ты решил, что сможешь не думать об этом негодяйстве? О своей черной душонке?..— Только не надо пафоса, — поморщился Бард. — Все женщины одинаковы, и ты, моя любимая, ничем не отличаешься от прочих. Разве что гордыня тебя мучит… Я знал и таких дурех, которые накладывали на себя руки, еще не распознав как следует эту сладость. В первый раз не получилось, так они сразу в петлю. Но я считал, что ты более разумна, чем эти припадочные, более честна сама с собой… Что ты наконец расслабишься и сама захочешь получить удовольствие. Это же неизбежно, ты же сама хочешь меня…— Это ложь, — сказала она хрипло. — Вранье!.. Выдумки… Если ты, животное, веришь в это, то только потому, что страшишься взглянуть правде в глаза. Оценить то, что ты сотворил…Он пожал плечами:— Ой, как страшно. Не надо, Карли, я знаю женщин. У меня их знаешь сколько перебывало?Она усмехнулась:— Ничего ты не знаешь! Ни вот столечко, — показала ему кончик мизинца. — Ни одну женщину ты не смог понять. Изнасиловать — да! Это ты в состоянии. Но понять… Ты сам для себя, для собственного успокоения сочинил какие-то сказочки. А эти сказочки не имеют никакого отношения к истине.— О-о, добрались! Так что же есть истина? — В его голосе послышалось откровенное презрение.— Ты побоишься взглянуть ей в глаза. Тебя вполне удовлетворяют выдуманные тобой и такими, как ты, байки о глупых курочках, которые только того и жаждут, чтобы ты побыстрее их поимел.— Ты считаешь, что я настолько глуп, что буду спрашивать женщину и выслушивать ту чушь, которую они городят? Я вот что скажу, все вы — и ты тоже, леди, — спите и видите, как бы скорее явился хозяин, смял вашу гордость, разбудил ваши потаенные желания.Она улыбнулась уголками губ:— Значит, ты такой смелый? Такой мудрый? Все знаешь?.. Значит, без колебаний и страха способен взглянуть в лицо истине, слиться сознаниями, когда нельзя солгать?..— Я и не знал, что ты у нас лерони. Но я уверен в себе, дорогая. Не беспокойся, я не написана в штанишки от того, что прочитаю в твоей головке. Уж конечно, не обольюсь слезами…Карлина, ни слова не говоря, вытащила звездный камень, который хранился в маленьком кожаном мешочке, подвешенном на шее.— Так и быть. Знай, что милосердие Аварры распространяется и на тебя. Это я больше не испытываю к тебе жалости. Я верила, что ты ребенок, а ты всего-навсего животное… Что ж, смотри, любуйся…Камень неожиданно засветился изнутри слабым голубоватым сиянием. Барда вдруг начало подташнивать.— Нет, смотри, — низким тягучим голосом произнесла Карлина. — Смотри, раз ты такой смелый!..В первое мгновение — ничего, кроме голубой дымки, потом наплывом — неуклюжий крестьянский парень-переросток, с большими руками, переминающийся с ноги на ногу. Это был он в тот день, когда его привезли в Астурийский замок из отчего дома. Он тогда ничего толком не умел — ни танцевать, ни держаться за столом… Да, таким Карлина увидела его… «Она пожалела меня. И что, ничего больше, кроме жалости?» Бард увидел себя, парнишку, ее глазами. А он был ничего, когда его умыли, постригли, приодели. Даже симпатичный… И не такой бука, как можно было подумать вначале. Вот он первым помчался и влез на дерево, на котором застрял котенок. Вдруг, сменой кадров, неприятное воспоминание — когда слез и заметил восторг в глазах Карлины, Бард неожиданно взял котенка за шкирку и показал, что хочет свернуть ему шею. В следующее мгновение радость в глазах девочки сменилась неописуемым ужасом. Если он способен так поступить с котенком, значит, он и со мной не будет церемониться? Карлине Бард представлялся огромным, страшным, здоровенным, как скала, и в момент обручения, которое совершил король Одрин, она тряслась от страха. Этот человек будет ее мужем? Такой огромный? Он будет обнимать ее, схватит ужасными ручищами, сожмет, будет пытаться целовать. Тут прихлынуло отвращение, которое она испытала, когда он все-таки поцеловал ее. Потом потекли горькие, возмущающие душу мысли о Лизарде, рыдающей в сомкнутые ладошки, — девочка понять не могла, почему этот дядя так поступил с ней? Зачем мучил, трогал, где трогать нельзя, — это грех, щекотал, потом нанес удар. Не рукой — нет… Чем-то жутким, здоровенным. Было очень больно. Так же нельзя делать, так не велят, потом это очень больно, но как окажешь сопротивление каменной глыбе, сопящей, похрюкивающей от удовольствия… Это так унизительно, даже когда боль покинула тело, растаял страх…Затем явилась картина праздничного вечера, когда он встретил служанку на галерее, и девочка догадалась, что он намерен взять ее снова, желает она того или не желает. И невозможность сопротивляться — от этого на душе становилось еще противней, потому что теперь она знала, что он хочет и почему…«Бард вовсе не хочет меня; только из-за ущемленного самолюбия он жаждет мое тело. Как же, он спит с королевской дочерью! Кто посмеет бросить упрек в незаконном происхождении зятю короля! Сам по себе он ничего не представляет, у него даже самолюбие кособокое — мечтает утвердиться за счет унижения другого. Когда все падут на колени, тогда он окажется намного выше их всех. А меня он хочет как самку… Больше ничего…»Бард почувствовал отвращение, которое испытывала Карлина, когда он прикасался к ней. Когда пытался впихнуть свой язык ей в рот, по ее телу пробежали судороги. Его руки, объятия — это что-то омерзительное, неуклюжее, отбивающее всякую охоту. Вот он, совершенно ополоумевший, с перекошенным от ярости лицом, бросается на Джереми с кинжалом в руке — затем доносится вскрик Джереми, наконец конвульсии…— Все, достаточно, — воскликнул он, однако телепатическая сила туго спеленала его — он даже глаз закрыть не мог. Тут же почувствовал, что был момент, когда она восхищалась им, что-то даже шевельнулось в ее душе… И все ушло! Точнее, он сам все разломал идиотским требованием немедленно отдаться. Ладно бы только требование — следом опять сминающая сопротивление попытка овладеть ею. Вот так, приспичило — и будь любезна, королевская дочь! Вот почему Карлина оставалась холодна, когда его отправили в изгнание. Все еще тогда было кончено. О какой женитьбе после этого могла идти речь? Когда король предложил ей выйти за Джереми, ее охватил такой ужас, что, только сбежав на остров Безмолвия, прожив там тихо, как мышь, несколько декад, она наконец пришла в себя. Святая жизнь излечила ее… Почти совсем… Бард замер, ощутив смертельный ужас, который изведала Карлина, обнаружив, что связана, похищена… беспомощна, совершенно беспомощна … В темном, завешенном паланкине лежала, тряслась в такт ходу коней и мучительно размышляла, кто ее украл, куда везут… Каждая мельчайшая жуткая мыслишка отдавалась в нем ударом молота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64