Так я забираю ее обратно. Я тебя ненавижу. Я ненавижу тебя. Ненавижу...
— Мег?
— Сейчас... погоди минутку.
А из конца коридора опять доносилось:
— Я не хочу, чтобы она закончила, как Кэрол. О, Том, что, если мы ее предали?
— М-Ме-е-ег?!
— Я ненавижу тебя. Ненавижу. Ненавижу...
— Доктора до сих пор не уверены, что Кэрол выкарабкается. А Мег ведь возмужала рядом с этой женщиной. Что, если она умрет, Том? Что тогда будет? Господи, что тогда будет!
Мег отодвинула засов на двери. Спотыкаясь, выбралась из комнаты Молли.
— М-Мег?!
С трудом держась на ногах, она побрела по коридору.
— Я тебя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу...
— Что, если Кэрол умрет, если Кэрол умрет...
Мег добралась до унитаза. Наклонилась над ним...
Ничего. Она ведь днем не успела съесть ленч. А потом забыла про обед. Ее выворачивало, выворачивало и выворачивало, но без всякого результата. Девушка повернулась к раковине. Включила холодную воду. Подставила голову под кран, чтобы ледяная вода смыла, унесла прочь туманные образы из ее сознания.
Шли минуты. Долгие, прохладные минуты, холодная вода, льющаяся на ее разгоряченную голову и уносящая от нее все голоса. Прохладная, прохладная вода, приносящая в ее мозг благословенную пустоту, небытие, забвение.
Когда же наконец Мег оторвалась от крана и подняла голову, то увидела стоящих в дверях родителей. Отец демонстрировал свой всегдашний стоицизм. Мать же, напротив, сгорбившись, одной рукой обхватывала себя поперек живота, тогда как свободная правая рука нервно теребила болтающееся на шее золотое сердечко.
— Мег, голубушка, как ты? — осторожно спросила мать.
Мег выпрямилась. Странные голоса, смутный рокот опять появились на задворках сознания. Словно какие-то отдаленные сцены, грозящие вот-вот подойти ближе, ближе и ближе.
Мег нашла полотенце и начала методично промокать лицо.
— С тобой все хорошо, ласточка? — спросил отец.
— Затошнило немножко. Все это напряжение в больнице, вы же знаете. — Она выдавила бледную улыбку.
— Я уверена, что Кэрол непременно поправится, — оживленно проговорила мать. Пальцы правой руки теперь уже лихорадочно выкручивали висящее на цепочке золотое сердечко.
— Конечно. — Мег завернула кран. Повесила на крючок полотенце. Провела щеткой по длинным каштановым волосам.
— Если тебе что-нибудь нужно... — попытался внести свою лепту отец.
— Все хорошо, папа.
— Мы любим тебя, родная. — Это уже мама.
— Я тоже люблю вас.
Что это они все делают? Так много слов, но ни одного такого, которое хоть что-то значило бы. Сплошная ложь. Мег никогда не осознавала этого раньше, но, оказывается, иногда любовь порождает ложь. Большую ложь. Огромную. Гигантскую ложь, красиво упакованную и всучиваемую с самыми лучшими намерениями. Защита с помощью фальши и обмана. Да, он был прав: провинциальная мудрость, универсальное средство от зла.
Родители все так же стояли в дверном проеме. Сама Мег все так же стояла у раковины. Кажется, никто из них не знал, что делать дальше.
— Я... э... у нас свадьба, — сказала Мег.
— Свадьба?
— Барби выходит за Винни-Пуха. Разве вы не получили приглашение?
— Ох, так это Молли опять выдает Барби замуж, — с облегчением вздохнула мать. Рука ее перестала дергаться. — Малиновое платье?
— Точно.
— И красные платформы?
— У ребенка свое чувство стиля.
— Ну, тогда конечно. — Мать посторонилась, жестом приглашая Мег пройти. — Мы не будем становиться на пути истинной любви.
— Я тебя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу...
— Ну, тогда ладно. — Мег опять размазала по лицу улыбку. И потом вновь нацепила ее, входя в комнату Молли, где девочка растерянно сидела на полу, все еще держа на коленях Барби.
— Ну, давай устраивать свадьбу! — с наигранной бодростью обратилась к ней Мег.
Молли подняла головку и радостно просияла.
Несколько часов спустя семейство Песатуро отошло ко сну. Одна за другой погружались во тьму маленькие комнатки маленького дома. Мег выключила свет в своей. Но не легла в постель. Она подошла к окну и застыла перед ним.
— Я тебя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу...
Девушка напряженно вглядывалась в ночь за окном, пытаясь постичь, какие страшные сюрпризы таит она для нее. Те глаза густо-шоколадного цвета... Тот нежный поцелуй любовника...
— Дэвид... — неуверенно прошептала она, потом облизнула губы и еще раз попробовала произнести имя, будто пробуя на вкус: — Дэвид... О нет! Дэвид Прайс!
* * *
В полночь Джиллиан наконец покинула больницу. Кэрол пока так и не пришла в сознание. Ей сделали промывание желудка, яд удалили из организма, и сейчас она мирно лежала под стерильно-белыми больничными простынями. Золотистые волосы, разметавшись по подушке, ореолом окружали ее голову. Монитор мерно попискивал в такт пульсу, отмечая удары сердца, респиратор нагнетал воздух в легкие.
Кома, сказали врачи. Она проглотила около 125 миллиграммов амбиена, иначе говоря, в двенадцать раз больше рекомендуемой дозы. В сочетании с алкоголем это парализовало работу нервной системы до такой степени, что Кэрол сейчас отзывалась только на болевые воздействия. Утром доктора снова будут делать анализы, чтобы определить, не начала ли она выходить из этого состояния после того, как снизилось содержание снотворного и алкоголя в крови. Другими словами, будут заново тыкать, зондировать и прощупывать ее бедное, обретшее наконец покой тело. Будут определять, можно ли причинить этому телу такую сильную боль, чтобы с помощью очередных истязаний вернуть его к жизни.
Дэн оставался в палате. Он придвинул стул к постели Кэрол, где в конце концов и уснул, уронив голову на край кровати и бережно держа руку жены. Стоящая за пределами блока интенсивной терапии Джиллиан через стекло увидела, как медсестра прикрыла одеялом его плечи. И тогда Джиллиан наконец повернулась и двинулась к выходу на улицу.
Ночь была холодной, резкий ветер безжалостно хлестал Джиллиан по щекам. Она была все в том же костюме, что и утром, — без пальто и без шарфа. Ежась, сутулясь и вся дрожа под порывами ветра, она пошла к машине на пустую стоянку. Разумеется, в этот ночной час уже никого из репортеров поблизости не было. В специфическом мире новостей попытка самоубийства, совершенная Кэрол, стала уже остывшим блюдом. Они побывали здесь днем и вытянули все, что могли. Теперь гвоздем вечернего эфира стало заявление Тани о намерении предъявить судебный иск городу.
Господи, как же Джиллиан устала!
Возле машины она проделала свой всегдашний ритуал. Тщательно рассмотрела сквозь стекло заднее сиденье. Обвела внимательным взглядом соседние машины, желая убедиться, что никто не слоняется и не прячется за ними. Левой рукой отперла свою дверцу, зажав в правой газовый баллончик. Девять десятых успешной кампании составляет правильная подготовка. Если не хочешь стать жертвой — не позволяй себе действовать как жертва.
Она быстро забралась в свой «лексус», быстро заперла все дверцы и только тогда завела мотор. Снова оглянулась на заднее сиденье. Ничего, кроме пустого, затененного пространства. Откуда же тогда этот озноб, прошибающий ее?
Джиллиан включила задний ход, оглянулась, чтобы благополучно выехать со стоянки, и чуть не вскрикнула.
Нет! Эдди Комо! Нет! Все это только у нее в голове, только в голове, плод фантазии. Заднее сиденье пусто, и на парковке никого нет. Затравлено озираясь, она поставила машину на «паркинг» и сидела так, сотрясаясь от безотчетной дрожи, а волны животного страха перекатывались через нее.
Просто приступ паники, поняла Джиллиан и постаралась выровнять дыхание. В самом начале эти приступы случались у нее постоянно. Последний, правда, был уже давно, но ведь сегодня такой скверный день. Сначала Сильвия Блэр, потом Кэрол...
О Боже, Кэрол...
Джиллиан уронила голову на руль и вдруг расплакалась. Уже во второй раз за сегодняшний день. Похоже, это будет каким-то новым рекордом. Но, так или иначе, она никак не могла остановиться. Рыдания все вырывались и вырывались из каких-то темных глубин ее существа, обозленного, жесткого и заброшенного, пока не заболел живот и не заломило плечи. Но и тогда она, захлебываясь, продолжала неистово и горько рыдать. Джиллиан так не любила плакать, потому что в ее горе не было ничего изысканного, сладостного, утонченного или трагического. Она ревела, как какой-нибудь фермер или водитель грузовика, а после этого выглядела как чучело — с лицом, покрытым красными пятнами, и перемазанными тушью глазами.
Посмотрел бы на нее сейчас сержант Гриффин. От этой мысли Джиллиан снова захотелось завыть, хотя она сама не понимала почему.
Можно было бы сейчас позвонить ему. Вероятно, он откликнулся бы на ее звонок, хотя сейчас уже за полночь. Вероятно, даже позволил бы ей еще и еще говорить о своей сестре, о той боли, что никак не желает утихать, о горе, которому нет конца. Он бы, безусловно, выслушал все, что она сказала бы об этом. Судя по всему, он именно такой человек.
Но Джиллиан не вынула сотовый телефон. Возможно, беда в том, что она-то как раз не из тех женщин, кто верит в прекрасных принцев. А если даже из них, то все равно Мег была права: Джиллиан до сих пор не готова перестать казнить себя за смерть сестры.
Или, может, все это просто набор психологической чепухи, а суть в том, что она вообще не готова к этому. Она все еще отчаянно тоскует по сестре, и эта боль никак не проходит. Все верно: Джиллиан действительно слишком многое держала в себе и слишком сильно терзалась чувством вины. А теперь вот волнуется за Кэрол и, как всегда, тревожится за мать, да еще эти мысли о новой жертве, о бедной убитой студентке, да и кто вообще знает, что на самом деле творится здесь, в этом страшном, черном, хоть глаз выколи, ночном городе?
Джиллиан наконец снова завела мотор и выехала с полутемной автостоянки.
Установленные вокруг дома наружные прожектора освещали участок, словно посадочную полосу на пригородном аэродроме. Сегодня утром Джиллиан распорядилась добавить еще три прожектора, и, ей-богу, наверное, соседям пришлось надевать темные очки, чтобы заснуть. Ничего. Это еще не самое страшное. Пусть это будет самой большой неприятностью, с которой им суждено столкнуться в жизни.
Женщина проехала мимо припаркованной на улице рядом с домом полицейской патрульной машины. Сидящие внутри два офицера понимающе кивнули ей. Джиллиан помахала в ответ. Значит, Гриффин сдержал слово.
В гараж Джиллиан въехала, следуя заведенной уже процедуре. С закрытыми дверями. Оглядев помещение гаража с помощью зеркала заднего вида и внимательно следя за проемом, пока гаражная дверь полностью не закрылась. Потом проверила погруженные в сумрак углы и закоулки, придирчиво стараясь обнаружить какие-либо признаки непрошеных гостей. И, лишь убедившись, что горизонт чист и ясен, отперла дверцу и вошла в дом.
На кухонной стойке Топпи оставила для нее тарелку с едой, прикрытую пластиковой оберткой. Бутерброд с курицей, на тот случай, если она приедет голодная. Джиллиан поставила тарелку в холодильник, налила себе стакан воды и совершила цикл привычных процедур, проверяя безопасность жилища. Двери заперты. Окна надежны. Все на своем месте.
В этот поздний ночной час в доме было тихо. Тишину нарушали только тиканье часов в холле да прерывистое посапывание, долетающее со стороны комнаты Топпи.
Час ночи. Джиллиан давно пора ложиться спать. Но она продолжает крадучись бродить по дому, движимая импульсом, которому сама не могла бы подобрать названия.
Подвела ли она Кэрол? Некоторое время назад Кэрол и Мег обвинили ее в том, что она несет в себе слишком сильное чувство вины. Потом, не далее как сегодня днем, Гриффин дал ей понять, что она берет на себя слишком большую ответственность за происходящее. Никто не может полностью всех обезопасить.
Однако то была ее обязанность. Ибо сколько Джиллиан себя помнила, Либби вела беспорядочную жизнь, а весь дом и семья держались именно на ней. Малышке Триш нужны были спокойствие и стабильность. Джиллиан сплачивала их всех в семью, делала дом домом. Потом здоровье матери пошатнулось. Джиллиан и это взвалила на себя. Они были ее семьей, она любила их, а любовь подразумевает ответственность. Вот она и делала для них все, что могла. Но никогда не подпускала слишком близко к своей душе.
Точно так же, как это было у нее с Кэрол и Мег.
Впервые в голову Джиллиан вдруг закрался вопрос: испытывает ли она вину за то, что Триш погибла, или же за то, что она, Джиллиан, недостаточно любила ее, когда та была жива? Вот, скажем, все эти каникулы, проведенные на побережье, когда Триш резвилась и скакала по пляжу, а Джиллиан отдельно полеживала под зонтиком. Почему бы ей было не вскочить и тоже не побегать по песку? Почему не пошлепать по воде вместе с сестрой, поднимая тучу брызг? Чего она так боялась?
Сильная, ответственная Джиллиан, которая никогда ни с кем всерьез не сближалась. Независимая, серьезная Джиллиан, у которой на первом месте всегда была только работа, работа, работа. Гордая, одинокая Джиллиан, которая маршировала по жизни, словно та была полем битвы, и она не желала сдаваться кому бы то ни было. Ни матери. Ни сестре. Ни Эдди Комо. Ни «Клубу непобежденных».
Бедная, глупая Джиллиан, которая в тридцать шесть лет все еще так плохо разбирается в том, что важно в ее жизни, а что нет. Гриффин был прав сегодня утром. Триш любила ее. А Джиллиан понадобился почти год, чтобы вспомнить об этом.
Джиллиан двинулась по коридору, думая о Триш и о тех днях, которым никогда уже не вернуться. А потом стала думать о матери и о тех днях, которые им еще предстоит прожить вместе. О гордой, неистовой Либби, страстно постукивающей и постукивающей пальцем. О печальной, молчаливой Либби, которая так ждет, чтобы ее свозили на могилу дочери. Джиллиан подошла к комнате матери. Тихонько толкнула дверь. Увидела Либби, лежащую на кровати, омываемую голубовато-ледяным сиянием ночных огней. Глаза матери были широко открыты. Она следила за дверью и теперь уставилась прямо на Джиллиан.
— Ты ждала, когда я вернусь? — ласково, но с неподдельным удивлением спросила Джиллиан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64