Я вскочила на ноги, расплескав бренди на новое бордовое платье.
Фил, встревоженный, встал.
– В чем дело, Вик?
– Это тот самый человек, который звонил мне. Кто он?
– О ком ты спрашиваешь?
– Ты разве не слышал? Кто-то только что обещал всем благословение папы. Кто это?
Фил был в смятении.
– Это же архиепископ О'Фаолин. Неужели это он тебе звонил?
– Не обращай на меня внимания. Хотя... ничего странного, что тебя удивил его акцент.
У О'Фаолина была интонация человека, который старательно выучил английский и избегает всякого акцента. Ирландского, испанского – любого. Я присоединилась к группе, что окружала архиепископа. Увидев меня, он замолк на полуслове.
– Не обращайте на меня внимания, – сказала я. – И не надо снова возвращаться к испанскому акценту. Я знаю, кто вы. Чего я не понимаю, так это вашей связи с мафией.
Я почувствовала, что с трудом держусь на ногах – так сильно меня трясло. Вот человек, который хотел меня ослепить. Хорошо, что у меня хватило самообладания и я не набросилась на него тут же на месте.
– Вы меня с кем-то путаете, юная леди. – О'Фаолин проговорил это ледяным тоном, но своим обычным бесцветным голосом.
Окружавшие его застыли, словно камни Стонхенджа. Откуда-то появилась миссис Пасиорек.
– Дорогой архиепископ, – сказала она, – кардинал Фарбер собирается уезжать.
– А, да. Сейчас иду. Я должен поблагодарить его за гостеприимство.
Когда он уходил, я холодно бросила:
– Только запомните, архиепископ: счастье невечно.
Фил помог мне добраться до кушетки.
– Вик, что случилось? Что тебе сделал О'Фаолин? Ты же его не знаешь:
Я покачала головой:
– Мне показалось, что я его знаю. Но, наверное, он прав: должно быть, я его с кем-то перепутала.
Хотя я не сомневалась, что это не так. Нельзя забыть голос того, кто собирается плеснуть тебе в глаза кислотой.
Фил предложил отвезти меня домой, принести бренди, сделать что-нибудь еще. Я благодарно ему улыбнулась.
– Со мной все в порядке. Просто шок от пожара и всего остального. Да и спала я мало. Еще немного посижу и поеду домой. Или как там можно назвать мое теперешнее пристанище.
Фил сел рядом. Он держал меня за руку и говорил о посторонних вещах. Очень симпатичный молодой человек. Я снова подивилась тому, как миссис Пасиорек смогла произвести на свет таких милых детей, как Агнес, Фил и Барбара.
– Единственной победой твоей матери была Сесилия, – неожиданно сказала я.
Он улыбнулся:
– Ты видишь маму только с плохой стороны. А она во многих отношениях хороший человек. Сколько добра, например, она делает! Она унаследовала огромное состояние Сэвиджей и, вместо того чтобы превратиться в Глорию Вандербилт или Барбару Пост, почти все потратила на благотворительность. Она выделила капитал нам, детям, чтобы уберечь нас от нужды. Оплатила, например, мое медицинское образование. Но основная часть наследства идет на благотворительность. Особенно на церковь.
– Не на «Корпус Кристи» случайно? Он пристально посмотрел на меня.
– Откуда ты об этом знаешь?
– О, даже члены секретных обществ умеют говорить, – туманно ответила я. – Твоя мать, наверное, принимает активное участие во всех этих делах?
Он покачал головой:
– Нам не разрешается рассказывать об этом. Она объяснила это каждому из нас, когда нам исполнилось по двадцати одному году – чтобы мы знали, почему у нас не будет большого наследства. Только Барбара еще не знает. Мы не обсуждаем это даже между собой, хотя Сесилия и член общества.
– А ты нет?
Он печально улыбнулся.
– Я не похож на Агнес: я не утратил веры и не повернулся спиной к церкви. Просто, в связи с деятельностью мамы, у меня была масса возможностей увидеть продажность этой организации. Я не удивляюсь такому положению вещей: в конце концов епископы и священники обыкновенные люди, как и все, подверженные соблазну. Но я не хочу, чтобы они распоряжались за меня моими деньгами.
– Например, кто-нибудь вроде О'Фаолина, который промотал деньги верующих. Он член «Корпуса Кристи»?
Фил пожал плечами:
– А отец Пелли – да, – сказала я с полной убежденностью.
– Пелли – хороший парень. Он вспыльчив, но такой же фанатик, как моя мать. Думаю, никто не сможет обвинить его в том, что он преследует личные интересы.
Комната стала расплываться передо мной. Переизбыток информации, ярость, усталость... Мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок.
После отъезда О'Фаолина и Фарбера комната начала пустеть. Поднялась и я.
– Нужно ехать домой.
Фил снова изъявил готовность отвезти меня.
– Вик, ты не в таком состоянии, чтобы садиться за руль. В травматологическом отделении я вижу слишком много сломанных черепов и шей. Давай я отвезу тебя.
Я твердо отказалась:
– На воздухе мне станет лучше. Я всегда пристегиваюсь и осторожно вожу машину.
Мне надо было о многом подумать, побыть одной.
Фил принес мою куртку и сапоги и с трогательной озабоченностью помог мне одеться. Потом проводил меня до входа в гараж и настоял на том, чтобы оплатить стоянку. Я была тронута его заботой и не стала возражать.
– Сделай одолжение, – сказал он, – позвони мне, когда приедешь. Я поеду в Саут-Сайд поездом, буду дома через час. Просто хотелось бы знать, что ты цела и невредима.
– Конечно, Фил, – бросила я и вошла в гараж.
«Омега» была припаркована на третьем этаже. Я поднялась на лифте, проследив за тем, чтобы рядом не оказался какой-нибудь бродяга. Лифты по вечерам – весьма неприятное место.
Когда я наклонилась, чтобы открыть дверцу машины, кто-то схватил меня за руку. Я вывернулась и ударила как можно сильнее. Мой сапог угодил по голени, человек вскрикнул от боли и отскочил.
– Варшавски, стой! Ты на мушке. Не пытайся сопротивляться.
Голос слышался из тени позади машины. Фонарь осветил металл. Я с сожалением вспомнила, что полицейские отобрали у меня револьвер. Но что теперь об этом думать!
– Хорошо, сдаюсь, – спокойно ответила я. Положила на пол свои парадные туфли и прикинула расстояние. Пожалуй, в темноте меня трудно будет убить, но ударить – запросто.
– Я мог бы убить тебя, когда ты открывала машину, – сказал мужчина, как будто читал мои мысли; он вышел из темноты, держа револьвер наготове. Голос у него был низкий, хриплый. – Но я пришел сюда не для этого. С тобой хочет говорить дон Паскуале. Мой напарник простит тебе этот удар – нечего ему было хватать тебя за руку. Нам говорили, что ты здорово дерешься.
– Спасибо, – мрачно поблагодарила я. – В моей машине или в вашей?
– В нашей. Мы завяжем тебе глаза.
Я подняла туфли и пошла за мужчинами к «кадиллаку», который стоял в дальнем углу. Сопротивляться не было никакого смысла. Мне завязали глаза широким черным шелковым шарфом. Я чувствовала себя преступником, ожидающим команды: «Огонь!»
Хриплый Голос сел со мной рядом на заднее сиденье, я ощущала прикосновение его оружия к своему боку.
– Можете убрать, я не собираюсь набрасываться на вас, – устало проговорила я.
Оружие убрали. Я откинулась на мягком плюшевом сиденье и задремала. Должно быть, я заснула по-настоящему, потому что, когда машина остановилась, Хриплый Голос тряхнул меня, чтобы разбудить.
– Шарф снимем, когда войдем.
Он быстро, но не грубо повел меня по каменной дорожке, затем мы поднялись на один лестничный пролет, он обменялся приветствием с охранником, и вот мы уже идем по устланному ковром полу. Резкий стук в дверь. Слабый голос приказал ему войти. – Ждите здесь, – распорядился Хриплый Голос.
Я прислонилась к стене и стала ждать. Через минуту дверь открылась.
– Входите, – сказал Хриплый Голос.
Я последовала за ним и почувствовала запах сигары и тепло огня. Мой проводник развязал шарф. Я поморгала, привыкая к свету, и огляделась. Я находилась в большой комнате, где ковер, обои и стулья, обтянутые вельветом и шерстяной тканью, – все было бордового цвета, что создавало эффект пышности, но не безвкусицы.
В кресле у большого камина сидел дон Паскуале. Я видела его однажды в суде и потому сразу же узнала, хотя теперь он выглядел гораздо старше и вид у него был довольно болезненный. Это был худой, с седыми волосами старик лет семидесяти, а возможно и больше, в очках с роговой оправой, одетый в дымчато-красный бархатный смокинг. В левой руке он держал невероятных размеров сигару.
– Итак, мисс Варшавски, вы хотели поговорить со мной.
Я подошла к огню и села напротив него. Я чувствовала себя как Дороти в стране Оз, когда она встретила говорящую голову.
– Вы очень храбрая молодая леди, мисс Варшавски. – Старческий голос скрипел, как пергамент. – Никто еще не засыпал, когда его везли ко мне.
– Вы меня вымотали, дон Паскуале. Ваши люди сожгли мою квартиру. Уолтер Новик пытался лишить меня зрения. Кто-то ранил бедного мистера Хершеля. Поэтому я мало сплю и пытаюсь прикорнуть, когда есть возможность.
Он кивнул:
Очень разумно. Кто-то мне сказал, что вы говорите по-итальянски. Не могли бы мы перейти на этот язык?
– Конечно, – тут же отозвалась я по-итальянски. – У меня есть тетя, старая женщина. Роза Вигнелли. Она позвонила мне две недели назад в глубоком отчаянии. В сейфе Монастыря Святого Альберта, за который она несла ответственность, нашли фальшивые акции.
Я выучила итальянский до пятнадцати лет, когда еще жива была Габриела. Поэтому мне приходилось подбирать слова, особенно когда я описывала подлог. Иногда дон Паскуале помогал мне.
– Теперь из-за фашистов и нацистов у моей тети почти не осталось семьи. Фактически только ее сын и я. Поэтому она обратилась за помощью ко мне. Что вполне естественно. – Дон Паскуале кивнул. В итальянских семьях прежде всего просят помощи друг у друга. Даже если семья – это Роза и я. – Вскоре после этого кто-то позвонил мне и, угрожая кислотой, приказал держаться подальше от монастыря. В конце концов, этот кто-то действительно плеснул мне в лицо кислотой. Очевидно, Уолтер Новик. – Последующие слова я подбирала с особой осторожностью. – Конечно, после этого я заинтересовалась этими фальшивыми акциями. Но, по правде говоря, если кто и может заняться этим делом и раскрыть его, то только ФБР. У меня нет ни денег, ни сил на такую работу. – Я посмотрела прямо в лицо Паскуале. Его выражение вежливого внимания ничуть не изменилось. – Моя главная забота – тетя, хотя она и довольно несносная старуха. Понимаете, обещала матери, когда она умирала, помогать ей. Но теперь, когда кто-то нападает на меня, затронута и моя честь.
Надеюсь, я не переборщила.
Дон Паскуале посмотрел на свою сигару, проверяя количество пепла. Потом несколько раз затянулся и осторожно сбросил пепел в бронзовую пепельницу, стоящую по левую руку.
– Сочувствую вашей истории, мисс Варшавски. Но все-таки: какое это имеет отношение ко мне?
– Уолтер Новик... хвастался... что он под вашей защитой. Я не уверена, но думаю, это он пытался убить Стефана Хершеля два дня назад. Так как этот человек стар и так как он помогал мне, я обязана выследить его убийцу. Вот два моих обвинения против Уолтера Новика. Если станет ясно, что он не под вашей защитой, я бы с чистой совестью обращалась с ним только как с бандитом, напавшим на мистера Хершеля. И забыла бы нападение на меня. И перестала бы интересоваться акциями – если не будет снова замешано имя моей тети.
Паскуале слегка улыбнулся:
– Вы – единственная женщина, которая работает в одиночку. Вы очень храбры, но вы – одна. Что вы хотите мне предложить?
– ФБР перестало заниматься этим делом. Но если бы они знали, в каком направлении искать, их интерес мог бы опять пробудиться.
– Если вы не покинете этот дом, ФБР никогда ничего не узнает. – Пергаментный голос был мягким, но у меня по спине поползли мурашки. Я посмотрела на его руки. Они были удивительно маленькие и хрупкие.
– Это игра, дон Паскуале. Я знаю теперь, кто запугивал меня по телефону, – сказала я. – Если ваши интересы совпадают, тогда мое дело безнадежно. Тогда кто-то из вас двоих убьет меня. Я не смогу вечно выбираться из горящих квартир или ломать челюсти нападающим. Конечно, я буду бороться до конца, но результат борьбы очевиден. Но если это всего лишь деловое знакомство, тогда ситуация немного меняется. Вы правы – мне нечего вам предложить. «Геральд стар», чикагская полиция, ФБР – все будут в поте лица расследовать мое убийство. Или даже историю с фальшивыми акциями, ту, что я рассказала вам. Но сколько судебных приговоров вы уже избежали? – Я пожала плечами. – Я взываю лишь к вашей чести, к чести семьи и прошу вас понять, почему я сделала то, что сделала, и почему я хочу того, чего хочу. – Я обращаюсь к чести мафии, подумала я. К мифу о чести. Но многим из них хотелось бы в него верить. Я надеялась только на то, что у Паскуале было высокое представление о самом себе и своей репутации.
Прежде, чем он заговорил, на его сигаре вырос длинный столбик пепла.
– Сейчас Эрнесто отвезет вас домой, мисс Варшавски. Вы получите мой ответ через несколько дней.
Пока мы разговаривали, Хриплый Голос, или Эрнесто, тихо стоял у двери. Теперь он подошел ко мне с шарфом.
– Не стоит, Эрнесто, – мягко проговорил Паскуале. – Если мисс Варшавски захочет рассказать о том, что узнала, она не сможет этого сделать.
По спине снова поползли мурашки. Я сжала пальцы ног, чтобы унять дрожь в коленях. Стараясь говорить ровным голосом, я пожелала дону спокойной ночи.
Я попросила Эрнесто отвезти меня в Беллерофон. Сейчас Фил Пасиорек был бы прав. Я не могла вести машину. Напряжение от разговора с Паскуале, не говоря о других стрессах дня, лишило меня последних сил. Что из того, что Эрнесто узнает, где я живу? Если Паскуале захочет меня найти, это сократит его поиски на день-другой, не больше.
Я спала всю обратную дорогу. Приехав в Беллерофон, я, шатаясь, добралась до четвертого этажа, сбросила сапоги, скинула на пол новое платье и упала на кровать.
Глава 20
Чистка одежды
В половине двенадцатого я проснулась и некоторое время лежала, испытывая приятное чувство покоя и пытаясь вспомнить сон, который снился мне в середине ночи. Ко мне пришла Габриела, не измученная, как в последние дни болезни, а полная жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35