«Да это же бейтары!», — в ужасе воскликнула Маша. «Кто такие, что за бейтары?» — спросил я, совершенно подавленный увиденным. «Еврейская молодежная организация, — ответила Маша и добавила: „Бесенята, жаждущие русской крови. Дождались своего часа“. А я подумал: придет ли когда-нибудь возмездие? И в ответ услышал голос Ангела: „Вы русские умеете прощать и любить. Пора бы вам научиться ненавидеть и мстить“. И с этими словами погас экран.
2
В расстрелянной Москве
Нас высадили в шесть утра недалеко от платформы Семхоз Ярославской железной дороги. Было еще темно, но электрички уже ходили. Алексей предлагал сразу пойти на нашу дачу и осмотреться, разобраться в обстановке. Я предлагала сразу же ехать в Москву. Во-первых, у нас не было от дачи ключей, а мама обычно уезжала с дачи на московскую квартиру в середине сентября. Сейчас же, судя по прохладной погоде, должно быть, заканчивается сентябрь, и мы могли не попасть на дачу. Конечно, можно было зайти к соседям, подсказал Алеша, выяснить обстановку и потом добираться до дома. Я отвергла и этот вариант: мы были одеты по-летнему, пледом, который оказался при нас, мы укутали Настеньку. И пока мы дискутировали, стоя на платформе, подошла электричка, и мы сели в полупустой вагон. У пассажира узнали, что сегодня вторник 5 октября. Первое, на что обратили внимание, было мрачное, какое-то подавленное состояние пассажиров. Значит, свершилась трагедия, частицу которой мы видели из космоса.
В Москве у трех вокзалов было много вооруженных людей: военных, милиции. Мы спешили домой. Мы понимали, что наше появление на пороге собственной квартиры будет ударом для мамы. Надо бы предварительно позвонить по телефону. Но у нас не оказалось монет, у нас вообще не было ни копейки денег, и потому мы не могли воспользоваться метро, — пришлось добираться наземным транспортом с тремя пересадками. Наш звонок в квартиру, тем более в такую рань встревожил маму:
— Кто? — настороженно спросила она.
— Мама, это мы, — сказала я, и, наученная нами, повторила Настенька с радостным возбуждением:
— Это мы, бабушка.
Ну, конечно, слезы, рыдания, радость. Нас считали пропавшими без вести и не чаяли нашего воскресения. Мама за этот год очень сдала, постарела, осунулась. Наше исчезновение здорово ее подкосило. Гипертония, астма, радикулит, словом, целый набор недугов обручился на нее. «Будем лечить», — прочла я мысль Алексея и сказала вслух:
— Мы тебя подлечим, мама, поправим твое здоровье.
На все расспросы мамы мы отвечали, как условились: мол, совершали свадебное путешествие.
— Да разве ж так можно: раздетые, с одним пледом? Да что ж это за путешествие? — недоверчиво проговорила мама, глядя на нас подозрительно. Но от дальнейших вопросов мы отвлекли ее расспросами о кровавой бойне в Москве. И она начала рассказывать об ужасах, творимых бандой Ельцина в эти октябрьские дни в столице. Тут и Настенька совсем не к месту встряла в разговор:
— Бабушка, мы видели застрелянную девушку и мальчика, которого застрелили два бандита в черных масках. По телевидению…
— Ты помолчи, дай нам поговорить с бабушкой, — оборвала я ее, но мама что-то заподозрила и снова пошли вопросы: какое телевидение и где? И почему больше года не давали о себе знать? И все это очень странно и совсем не понятно. Могли бы хоть письма, хоть коротенькую записку прислать.
— Не могли, мама, в том-то и дело, что не могли, и давай эту тему навсегда исключим из нашего разговора. Лучше займемся твоими хворями. Сегодня же.
Мне действительно не терпелось испробывать свои лекарские способности, которыми нас одарил Ангел. И я с каким-то необычным душевным подъемом, как наэлектризованная тотчас же занялась этим благородным делом. Даже мама удивилась: зачем такая спешка? Но я не могла себя остановить, я должна была, обязана, я подчинялась какой-то внутренней энергии заняться врачеванием, точно это было теперь главное в моей жизни Первые три дня мы не выходили из квартиры: надо было «акклиматизироваться». На четвертый день Алеша решил сделать выход в город, прежде всего надо было зайти в Сбербанк и получить пенсию за год с лишнем, и посмотреть мастерскую. Он возвратился к вечеру с кучей денег. Побывал в своей мастерской, наводил там порядок после «визита» туда грабителей. Я думаю, в мастерской мы сделаем нечто лечебного пункта, будем там принимать больных.
На другой день Алеша позвонил владыке Хрисанфу. Тот очень обрадовался его звонку и пожелал встретиться у него на квартире. Мы решили навестить архиепископа вдвоем. Настеньку оставили с бабушкой. За прошедший год Москва еще больше захирела. Грязные улицы заставлены сплошь торговыми палатками, в которых восседают молодые откормленные, самодовольные, наглые парни и девицы, предлагая импорт на любой вкус, а главное — несметный выбор спиртного с яркими кричащими этикетками. Цены фантастические. Это и есть рынок, в который кнутом, как скот, загоняют народ демократы. В подземных переходах и в метро сидят и лежат нищие, среди них много детей, в том числе и школьного возраста, истощенных, голодных, больных. И это новая Россия, страна рабов, страна господ!.. С замиранием сердца я смотрю на этих обездоленных, обреченных, ограбленных, униженных и оскорбленных, до которых никому нет дела И в памяти всплывает святой образ девочки на асфальте, расстрелянной бесами, и юноши, приконченном бейтарами. Эти образы преследуют меня, как и то сонмище душ наших соотечественников, витающее в высоком небе над Россией И почему-то в сердце стучат некрасовские строки: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь!» Да, была могучей и обильной совсем недавно, как бы не лгали и не клеветали сионистские борзописцы. И сделали ее, насильно, вопреки воли и желанию народа, убогой и бессильной западные спецслужбы с помощью сионистов.
Владыка Хрисанф встретил нас очень радушно. На его расспросы о нашем исчезновении мы отвечали уклончиво, он это понял, и не стал допытываться. Кровь, пролитая в октябре, заставила его пересмотреть свои прежние политические взгляды, особенно на роль патриарха в эти трагические дни. Святейший, переполненный ядом антисоветизма, не воспротивился и не осудил преступление Сатаны и его приспешников и фактически занял сторону президента.
— Патриарх окончательно дискредитировал себя в глазах рядовых священников, — говорил владыка. — Его пассивное отношение к наплыву в страну из-за рубежа различных сектантов, свободно получающих у нас и телеэкран, и стадионы для распространения ереси, терпимость к растлению молодежи, и, наконец, молчаливое согласие на разгон и расстрел законного парламента, вызвали резкое недовольство среди Епископата. Назревает раскол. А это опасно, это очень нежелательно, друзья мои.
— Выходит, что создается оппозиция патриарху? — сказала я.
— Оппозиция существует давно, — ответил владыка. — Но она до сих пор была как бы внутри. Не выходила на поверхность. А сейчас проявилась. Не только в Епископате, но и в Синоде. По крайней мере позиции Митрополита Иоанна ощутимо отличаются от позиции патриарха. Владыка Иоанн истинный патриот, и он не скрывает своих взглядов. Недаром же на него набросилась сионистская пресса. В этой связи я вспоминаю вашего, Алексей Петрович, друга, генерала Якубенко. Он был прав, говоря о засилии в России еврейства. И главное, в духовной жизни. На это обращал внимание еще Сергей Николаевич Булгаков. — И тут владыка открыл толстую тетрадь и прочитал: — «Еврейство в самом низшем выражении, хищничестве, властолюбии, самомнении и всяком самоутверждении совершило… значительнейшее в своих последствиях насилие над Россией и особенно над святой Русью, которое было попыткой ее духовного и физического удушения. По своему объективному смыслу это была попытка духовного убийства России».
— Да разве только Булгаков обращал на это внимание, — сказала я. — Об этом говорили и Розанов, и Достоевский, и Куприн, и сотни других мыслящих патриотов. Ну и что? Что изменилось? Духовное и физическое удушение России никогда не прекращалось. И продолжается до сих пор.
— Ну, не совсем так, — возразил Алеша. — Сталин попытался прекратить это удушение.
— А в итоге его самого удушили, — заметила я.
— Вы, владыка, вспомнили моего генерала и согласились с ним в отношении засилия еврейства в России. А я вот начинаю с ним соглашаться в отношении Сталина. Генерал утверждал, что сталинские репрессии были направлены против палачей русского народа, кто совершал, по словам Булгакова, духовное убийство России, — заговорил Алеша. — Представьте себе, какое кадровое наследство оставил Ленин Сталину. Да он и не Сталину, а тому же Троцкому, или Зиновьеву, или Бухарину, женатому на дочери Лурье, злобному русофобу. В Политбюро Сталин находился в плотном кольце ненавидящих его евреев и женатых на еврейках русских, вроде тех же Молотова, Ворошилова, Кирова и так далее. Это и были физические и духовные душители России. А на местах во всех государственных структурах ключевые посты, особенно в карательных органах, занимали евреи. И, конечно, в культуре. Сталину стоило большого труда и умения разделаться с этими душителями. И репрессии тридцать седьмого года были направлены прежде всего против этих палачей-душителей.
— Но их потомки — внуки и внучатые племянники, все эти Гусевы-Драбкины, Афанасьевы взяли реванш, — вставила я. — Разрушили великое государство, уничтожили советскую власть, довели народ до обнищания и голода.
И, наконец, расстреляли законный Парламент, устроили в Москве кровавое побоище.
— И установили сионистскую диктатуру, — добавил Алексей.
— Ужасно, ужасно, друзья мои, — горестно произнес владыка. — После того, что свершилось, после расстрела Парламента, я не верю в воскресение России. Сатана восторжествовал, предварительно обесчестив и оскотинив народ русский, обезмозглив и озверив. Вы видели черное пятно на Белом Доме Парламента. Это черное пятно на совести народа. Вы представьте себе: русские танки стреляют по русским людям и толпа русских людей спокойно и даже весело наблюдает за попаданием снарядов. Что это, как не патология? А писатель Булат Окуджава в интервью газете говорит, что он воспринял с ликованием расстрел Белого Дома.
— Извините, владыка, Окуджава не имеет ничего общего с русскими. Он из племени бесов со всеми их людоедскими инстинктами.
— Но в танках сидели русские, и зверствующие омоновцы тоже русские, — сказал владыка. — И генералы, которые приказ отдавали, тоже не немцы. Вот ведь в чем трагедия. В полной духовной деградации, в нравственном разложении. Стрелять по безоружным соотечественникам? Что это, каким словом назвать? Вы точное нашли слово для Окуджавы — людоедство. Да, да, именно людоедство.
— Я думаю, ваше преосвященство, нужно создать «Черную книгу позора» и записать в нее имена главных палачей. И хранить ее вечно, — вдруг родилась у меня идея, — Так и написать на ней: «Хранить вечно!» Чтоб потомки с омерзением произносили их имена. Чтоб и дети и внуки душегубов чувствовали на себе пятна невинной крови. И чтоб церковь предала их анафеме. Как вы на это смотрите, владыка?
— «Книга позора» — это дело серьезное. Но невинная кровь, пролитая душегубами, не должна запачкать их детей и внуков. Они не виноваты и не несут ответственности за злодеяния родителей. Что до анафемы, то это дело сложное, я бы сказал тонкое, — ответил епископ.
— Конечно, нынешний патриарх — друг президента на это не пойдет, — сказал Алеша. — А вот идею твою с «Черной книгой» я позаимствую. Я создам обелиск позора, который будущая народная власть воздвигнет на Красной пресне. Представьте себе стелу из серого грубого, необработанного камня. Стела зиждится на куче извивающихся змей с человеческими головами и звериным оскалом. Они отлиты из черного металла. А на стеле черными буквами имена палачей и красные пятна крови. А у подножия на асфальте распластанная бронзовая фигура девочки-подростка…
Я живо представила всю композицию, так зримо нарисованную Алешей. Я не успела высказать своего одобрения, владыка меня опередил:
— Это будет впечатляюще, — сказал он. — Только доживем ли мы до открытия такого монумента, сохранится ли Россия, вот вопрос?
— А помните, владыка, вы у меня в мастерской в присутствии Дмитрия Михеевича читали стихи Зинаиды Гиппиус? Там есть строки: она не погибнет, верьте, и близко ее воскресенье, — напомнил Алеша.
— Хочется верить, да надежды нет, — ответил владыка.
— Особую тревогу у меня вызывает молодежь. В ее неокрепшие души впрыснули ядовитые вирусы, через телеэкран и бульварную прессу. Ее окунули в грязное болото лжи, заморочили ей голову, отравили сексом, наркотиками. Это потерянное поколение. А другого не будет.
Большие глаза его выражали бездонную тоску и тревогу. Печать безнадежности лежала на его порозовевшем лице. Он ждал от нас каких-то утешительных слов, но у нас их не было. И тогда после короткой паузы он снова заговорил:
— Телевидение и газеты шумят о фашизме. Это о нас-то? Какая чушь!
— В этой чуши кроется определенная сионистская стратегия, когда вор кричит «держите вора!», — сказала я. — Сионисты захватили власть в стране. В их руках средства массовой информации, банки, смешанные предприятия, торговля. Они понимают, что народу это засилие не нравится, и опасаются взрыва. А чтобы упредить его, вытаскивают излюбленный, испытанный веками жупел антисемитизма, которым пугают доверчивых граждан.
— Да, да, вы правы, — согласился владыка. — Я слышал, что они готовят постановление о борьбе с антисемитизмом, наподобие того, что в свое время издал Бухарин. Тогда много патриотов — и священников, и деятелей культуры, и вообще русской интеллигенции погубили. И сейчас погубят. У них всемирная спайка. Мировой капитал, пресса, телевидение, радио. А мы доверчивы, беспечны. Не видим опасности, не хотим видеть, не желаем себя защитить, самих себя. Не можем договориться меж собою, чтоб отвести Зло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41