- Он совсем успокоился, махнул рукой, будто отогнал все эти неприятные воспоминания. - Собаки-то меня и правда никогда не трогают. Даже незнакомые. Аж смешно... Вот выдумала Лампадка! Скоро новые яблоки вырастут, а она все грозится. - И без перехода спросил: - Так вы-то по каковскому делу ко мне?
- Алексей Павлович, вы Тельмана Зотова знали?
- Ну а как же! Знал. Корешили с ним в детстве. Не разлей вода были.
- А когда вы его видели в последний раз?
- И-и! В последний-то раз? - Алексей задумался. - Да, пожалуй, сразу после войны. В конце сорок пятого.
- Говорили с ним?
- Да так... "Жив-здоров Иван Петрович!" Все на ходу. Встретиться сговорились. Ну и концы в воду... Ведь он теперь художник известный. Знаменит! В деревню нашу не заглядывает. Чего ж я набиваться буду? Приедет - приму как родного.
"Значит, и он не знает, что произошло, - подумал Корнилов. - Может быть, это и хорошо, расскажет все беспристрастно".
- Алексей Павлович, я вас очень прошу подробно рассказать мне все, что вы знаете о Тельмане и о его отце. О том, что произошло между ними в первые месяцы войны. Это очень важно...
Маричев пожал плечами:
- Столько времени прошло... - Потом вдруг забеспокоился: - А что случилось? Не секрет? Мужик-то он добрый. Мухи не обидит, не то что я...
Игорь Васильевич положил ему руку на колено и тихо, но настойчиво попросил:
- Расскажите, Алексей Павлович. По порядку... Я вам все объясню.
- Какой уж там порядок. - Леха как-то странно улыбнулся. - Прямо не знаю, с чего и начать. - Он встал со стула и заходил по комнате.
Корнилов не торопил. Сидел, приглядывался к Маричеву. Ему, видать, уже немало лет - много за сорок, а он подвижный, словно ртуть, энергичный. Удаль чувствуется во всех его движениях, в неспокойных глазах.
Леха вытащил из шкафа чекушку водки, два стакана. Поставил на стол. Виновато посмотрел на Корнилова:
- Эх, товарищ начальник, как вспомню то время, аж вот тут жжет. - Он стукнул себя кулаком в грудь. - Не откажитесь! У меня такие огурчики...
Корнилов нерешительно пожал плечами.
Леха вихрем метнулся в кухню. Там загремели кастрюли, что-то упало, а через минуту он уже ставил на стол тарелку с огурцами, хлебом, толсто нарезанным салом.
- Вы мне только самую малость, - попросил Корнилов, увидев, как решительно взялся за чекушку Маричев.
- Понятно! - весело сказал Алексей. - Это мы понимаем. И что ломаться не стали, за то уважаем.
- Все в общем-то из-за его имени тогда началось, - сказал Маричев после того, как они выпили. - Назвали Тельманом. Отец и назвал-то. В честь Эрнста Тельмана. Ну, мы, мальчишки, его все Телем звали. Тель да Тель. Я ведь с Телем в одном классе учился. Корешки, Тель без матери рос. Умерла его матка еще до войны от какой-то болезни. Вот такие дела... А фрицы пришли, едри их в корень, тут и началось. - Леха сморщился, будто от зубной боли, и начал со злостью тереть себе затылок. - Да ведь мы и не ждали их так рано! Все думали - пока сквозь наши леса продерутся! А они туточки. Да еще не с той стороны, откуда должны были, - от Сиверской припылили. Я с Телем как раз на прогоне, на бревнах сидел: все советовались, куда податься. Мой батя служил, а Николка Зотов, Тельмана отец, - хромоножка, его в армию не взяли. Так он никуда уходить из деревни не хотел. Все баял: не задержатся фрицы до зимы. Ну а мы с Телем хотели в Питер рвануть. Одни...
Сидим. Вдруг на прогон мотоцикл с коляской вылетает. Как дал на тормоз, аж занесло, только пыль столбом. Я гляжу: какие-то странные солдаты, головы будто пришлепнутые, ну прямо вровень с плечами. Ничего понять не могу, а Тель мне как саданет в бок. "Немцы, - говорит, тикаем". Брык с бревен. Я за ним, да в бузину и напролом. А фрицы чегой-то заорали и с пулемета садить! Какой кросс мы выдали! Куда там Валерию Борзову! Отсиделись в гумне за деревней. Все боялись домой возвращаться, думали: а вдруг приметили нас фрицы. А ведь дома и корзинки со жратвой были собраны в дорогу.
К вечеру потихоньку огородами пришли в дом к Телю, а там немцы. Ну, угодили! Дядя Коля в кухне стоял, а рядом офицер. Как сейчас помню, держал он в одной руке бутылку. С вином, наверное, а в другой - тарелку с горячей картошкой. Пар от нее шел. Мы, как немца увидели, с порога назад. А отец возьми и крикни: "Тельман, сынок!" - Маричев закурил папиросу, глубоко затянулся. - Мы бы удрали, да наткнулись в сенях на солдата.
Привел он нас в горницу, поставил посередине. А офицер расхаживает по горенке. За половики чепляет. Лицом-то добрый, улыбается. И шпарит по-русски. "Вы, - говорит, - мальчики или зайчики?" Шкура! "Зачем, говорит, - так быстро бегаете, боитесь немецкого офицера?"
Мы стоим сопим. Ну прямо как во сне! Свалился этот шпендрик на нашу голову! Хоть и ждали, а все же поверить было трудно.
Дядя Коля тут же стоит. Бледнющий - лица на нем нет. А немец говорит: "Кого это из вас Тельманом зовут? Или мне послышалось?" Дядя Коля тихо отвечает: "Послышалось, господин офицер. Сынка моего Тишей звать". Быстро он, однако, его в господина произвел.
Офицер как захохочет! Чего уж ему смешно стало? Пальцем показал на Теля: "Этот? - И спрашивает: - Как зовут тебя, мальчик? Тишей?" А Тель как зыркнул на отца, ровно волчонок, и отрезал: "Тельман!" - Маричев вздохнул тяжело и задумчиво сказал: - Нас ведь, товарищ начальник, весной в комсомол приняли!
Ну и понесло офицера. Чего он только не говорил! И о том, что Тельман - имя плохое, не русское и не немецкое. Что это и не имя совсем. Да все с улыбочкой. Я стою, смотрю на стол, где картошка дымится, - жрать охота! Думаю, черт лысый, картошка остынет, отпустил бы поскорей. Шиша с два! Спрашивает он дядю Колю: "Поп у вас в деревне есть?" Тот кивает, есть, мол. Отец Никифор. "Вот, - говорит, - по русскому обычаю мы и перекрестим вашего сынка в Тишу. Нельзя, чтобы с таким именем мальчишка жил". Так, дескать, зовут врага всех немцев и русских.
А Тель возьми да брякни: "Я в церкви не крестился".
А я-то знаю, что в церкви крестили его родители. Нас, деревенских, почти всех в те годы крестили. Мне мать рассказывала. Офицер смеется пуще прежнего: "Ну вот и хорошо. Будешь крещеным". А Тель знай твердит: не буду да не буду. Тельман я.
Офицер посмотрел на свою остывшую картошку и уже зло говорит дяде Коле: "Не должно быть мальчика с таким именем. Это непорядок. Вас я накажу особо за то, что его так назвали, но вдвойне накажу, если вы сынка но перекрестите в Тишу, - и повторил, скосорылившись: - Мальчика с таким именем быть не должно! - Отчеканил и посмотрел на дядю Колю так, что у того руки затряслись. - Забирайте его и порите, пока не скажет: "Я Тиша"".
- Ох что было потом! Вспоминать неохота, - виновато улыбнувшись, сказал Маричев. - Завел дядя Коля в кладовку Теля. Сначала уговаривал: "Застрелит ведь немец и тебя и меня. Хорошо, - говорит, - этот еще добрый попался. Другой бы и чикаться не стал". Но Тель уперся. Ревет. Тогда дядя Коля сказал ему: "Сейчас пороть буду. Ты, сынок, кричи погромче". А меня вытурил. Ну да я все равно никуда не ушел. Во дворе на сеновал залез. Слышал возню в кладовке. Отец ему, видать, крепко поддал, а Тельман не пикнул.
- Ну а потом-то что? - спросил Игорь Васильевич. - Чем все кончилось? - Рассказ Маричева потряс его.
- Потом мы все-таки драпанули, - с удовлетворением ответил Маричев. Тель ночью, а я утром. Немцы вечером деревню прочесали, всех мужиков и мальчишек в церковь согнали и заперли на ночь. Видать, дюже боялись. А дядю Колю оставили. Понадобился он им зачем-то.
Посадили для начала всех нас на каменный пол, велели снять кепки, у кого были. Троих стриженых сразу забрали. Два красноармейца были. Попали в окружение. Бабы их переодели. А третий - Витя-китаец. Наш, зайцовский. С лужской тюрьмы пришел. Так и пропал с тех пор. Может, расстреляли...
Потом закрыли немцы двери. Часового поставили. Тот всю ночь постреливал с автомата да пел гнусавым голосом. Чтоб не заснуть, наверное. Вот и куковали мы в этой церквухе. Я так и остался без жратвы. Злой был страсть! Ну, думаю, выйти бы только - я им такую козу устрою!
Корнилов засмеялся. Столько злости и удальства было в словах Лехи Маричева, что он не удержался, спросил:
- Ну и устроили?
- Э-э! - весело отозвался Маричев. - Отлились волку овечьи слезы! Я ведь потом к партизанам попал. Ну да это все другой сказ. А уж раз вы про Тельмана интересуетесь, так я доскажу. Сидим мы в церкви, кукуем. Мне даже страшно стало. А тут еще поп с нами. Немцы и его заперли. Отца Никифора. Зажег он лампаду перед иконами, стал на колени, молится. На иконах святые будто живые. Глядят со всех сторон. Огонек у лампадки мечется. Да еще ветер на улице поднялся. И слышно, как на колокольне колокола позванивают. А отец Никифор антихриста на все корки разносит. Жуть. Тут один из мужиков ему говорит: "Ты бы, батя, не рвал душу, кончил бы причитать".
Поп и вправду молиться перестал, подошел к Телю, голову ему потрогал. "Крепись, - говорит, - свистулька". Принес откуда-то мокрую тряпку, положил ему на фингал, сел рядом. "Каяться, - спрашивает, - будешь?" Тель брыкается. А отец Никифор все пристает с покаянием. "Яблочки с церковного сада таскал? Покаялся бы. - И смеется. - Хороши яблочки? Ничего, свистулька. Не переживай. Сказано в Священном писании: "Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы"".
Вот ведь как наш поп сказанул тогда. Я до сих пор помню! Наверное, придумал. По ходу дела, - усмехнулся Маричев. - Не может быть, чтобы в Священном писании так сказано было. Правда ведь?
- Не знаю, - ответил Игорь Васильевич. - Мне такого не попадалось.
Они закурили, посидели, помолчали. Потом Маричев продолжил:
- Отец Никифор Телю сказал: "Как, - говорит, - я твоего отца отговаривал, чтоб не называл тебя Тельманом. Нету такого имени в святцах! Настоял, упрямый козел. И согрешил я - записал тебя Тельманом. Мне потом отец благочинный выволочку делал. Да я и сам хотел уйти. "Пишша плохая, лапти сносились - давай рашшот!"" - пропел он дурашливо. Все рассмеялись, и Тель улыбнулся. Понял, что шутит поп.
А отец Никифор говорит: "Тут среди нас, приметил а, чужих двое. Думаю, что переодетые. Завтра фрицы уже не по волосам проверять будут. Дознаются, кто вы такие. Не зря же вы переодевались. Надо бы вам тикать отсюда. Да и мальца с собой прихватить. Не ровен час..."
Все молчат. Потом тот мужик, что молиться попу не дал, говорит зло: "Ты что же, смеешься, что ли? Как из твоей церквухи выберешься? Ровно тюрьма. Сам-то небось тоже сидишь!"
"Раз господу угодно вас от пули спасти, найдет он путь праведный, проворчал отец Никифор. - Церковь эта со словцом поставлена".
Подошел он к мужику, пошептались они о чем-то. Потом еще с одним мужичком пошептались. Прихватили Теля и ушли куда-то за иконостас. Через маленькую дверцу. А поп вернулся. Хотел и я с ними рвануть, да не взяли. "Сиди, - говорят, - тебе бояться нечего".
Ну вот и вся история. А Теля я потом только после войны встретил.
- А священник? - спросил Корнилов.
Маричев нахмурился:
- Попа немцы повесили. На колокольне. Неделю висел рядом с колоколами.
С нами пастух колхозный сидел. Дурачок. Он и проболтался... Да и его потом немцы застрелили. Они всех юродивых стреляли, как собак. Неполноценные, мол.
- А чего ж он с теми не пошел? - Корнилов никак не мог понять, почему поп остался.
- Я его тоже спросил об этом, - как-то нехотя ответил Маричев. Сказал он мне: "Сердце мудрых в доме плача, сын мой". Не очень-то я это понял. А жалко мужика.
- Алексей Павлович, не угостите ли чайком? - попросил Корнилов. - Вы никуда не торопитесь?
- Не, у меня "отгулы за прогулы". Выходной я. Сей момент чайку сварганим.
Он ушел на кухню. Корнилов сидел и думал о том, что услышал от Маричева.
Леха принес две чашки с блюдцами и варенье в маленькой эмалированной мисочке. Сказал гордо:
- Черноплодка с яблоками. Хозяйкина гордость.
Корнилов посмотрел на часы и спохватился: он сидел у Маричева уже около трех часов и даже не заметил, как потемнело на улице.
- Алексей Павлович, - сказал он. - Еще несколько вопросов, да бежать надо. Время подгоняет. А что ж Зотов-то? Отец? Ему немцы ничего не сделали?
- Сделали, - ворчливо ответил Алексей. - Двое суток мутузили. И мне малехонький отлуп по утрянке дали. За дружбу, наверное. Еле выкарабкался.
- А потом?
- Потом? - рассеянно отозвался Маричев. - Потом, когда фрицев туранули, они полдеревни за собой угнали. И дядю Колю. Он, пожалуй, самый последний и вернулся в конце сорок шестого. Думали, уж совсем сгинул. Кто-то из зайцовских его в Германии чуть не при смерти видал.
- Алексей Павлович, а с сыном Зотов не встречался?
- Не знаю. Когда Тель в Зайцово после войны приезжал, ничего не известно было об отце. Все считали, что погиб в Германии дядя Коля. Тельман и уехал. Да и жить было негде. Дом-то сгорел...
- А если бы Тельман с ним встретился?
- Ну и что? - удивился Алексей.
- Не мог он ему грозить? Ударить, например?
- Кто? Тельман? Ну что вы! - отмахнулся Маричев. - Простить, может, и не простил бы, но чтоб руку поднять?! Нет! - И, чуть подумав, добавил: Да, наверное, и простил бы... Я бы простил. Отец все-таки.
- А почему Тельман потом отца не разыскал?
- Откуда я знаю? Наверное, думал, что погиб. А может, уже и разыскал.
- Ну а Зотов?
- А он-то что? Не-ет. Когда со мной говорил, плакал. "Нет, говорит, - мне прощения". Еще бы. А почему вы все про это спрашиваете?
- Да потому, что Тельмана нашли убитым недалеко от того места, где жил старик.
Маричев вскочил, бледнея:
- Тельмана убили? Какая же падла?
"Нет, не буду говорить, что отец. Всей правды ведь не объяснишь", подумал Корнилов.
- Вот хочу докопаться, как это все произошло.
- Такое выдюжил парень, а тут... - Маричев замолк, растерянно глядя на Корнилова.
20
С тревожным чувством отправился на следующий день Корнилов в дирекцию лесхоза, чтобы повидать бухгалтера Мокригина. Он уже не сомневался в том, что именно Мокригин шел вслед за художником в день убийства. Дежурный на станции Мшинская опознал на одной из предъявленных ему Белозеровым фотографий человека, приехавшего пятнадцатичасовой электричкой. Этим человеком был Григорий Мокригин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20