Дорога-убийца?..Дорога-убийца, а водители — призраки?.. Кажется, Богул произнес эти слова — “водители-призраки” — при их первом знакомстве возле машины с мертвой Фофановой?Ну, разве что так… А то больше и объяснений других нет”.За окном посигналила машина.Бобочка! Почитай, уже почти как лучший друг! Приехал Светлову проверять. По парню можно сверять часы. Ответственный товарищ, ничего не скажешь. Что ни день, обязательно заедет, проведает. Светлову это даже перестало раздражать. Еще немного, и наступит полная гармония в их отношениях. Говорят, террорист и заложник, проведя вместе энное количество времени, начинают неизбежно испытывать друг к другу симпатию, психологи даже находят этому объяснение.Интересно, пристрелил бы ее Бобочка, если бы она попробовала из Рукомойска удрать?Очевидно, не имеет смысла это проверять… Светлова приветливо помахала из окна ручкой.А Бобочкина машина в ответ помигала фарами, развернулась и уехала.До завтра. Боб, добросовестный тюремщик!Светлова прижалась лбом к прохладному, запотевшему от дождя оконному стеклу.
Вот такие вот дела… Вдруг очнешься: глушь и холод, Цепь на шее все короче, И вокруг кольцом собаки… Чуть споткнешься — и капут.
Между тем Анины переговоры с хозяйкой дома в районе Заводи и Чермянки подошли к завершению.Точкой отсчета в сложных и долгих переговорах стали фофановские деньги: компенсация, потребованная хозяйкой дома за моральные страдания, которые ей предстояло пережить.— Знаете, может, мне после того, что вы затеваете, вообще придется отсюда уехать, — резонно заявила женщина Светловой. — Сбежать от позора на Северный полюс придется. Так вот — дайте на переезд!Судя по сумме, которую бедная женщина запросила, переезжать она собиралась действительно на Северный полюс.Окрыленная хотя бы такой невеликой удачей, Светлова направилась к лейтенанту…— Богул, хотите войти в историю криминалистики?— Не хочу.— Почему?— Потому что не хочу вообще ничего! Ни в какую “историю” и никаких историй! Хочу жить спокойно и без происшествий. Я устал, закопался в мелочовке, суете. Мне все надоело…Аня с сочувствием смотрела на Богула, которого явно выбило из колеи то, что Кудинова, так же, как “друг Отарик”, тоже ускользнула из-под самого носа… И, главное, то, что он до сих пор не может разыскать никого из них. И было это, без всяких оправданий, результатом грубейших промахов, допущенных лейтенантом.— Душераздирающая исповедь, Богул! Сочувствую. Но такое состояние, знаете ли, пагубно для личности… Вам надо взбодриться. Хотите раскрыть преступление века в вашем городе? Уж-ж-жасную тайну?— Не хочу!— Не сопротивляйтесь, Богул.— Говорят вам, не хочу, — уже менее напористо возразил лейтенант.— Неужели самому не интересно? Может, вы и детективы читать не любите?— Ну, люблю.— Я так и думала. А знаете, как в старину называли детективы? “Роман тайн”, “новелла тайн”…— Ну…— Не спешите отказываться!— А в чем подвох?— Да, в общем, сущие пустяки..— А именно?— Надо разрешение на эксгумацию.— Ну, какова! — Богул даже задохнулся от светловской наглости.— Шучу! Какая там эксгумация! Эксгумация — это когда хоронили. А когда просто закопали, то просто надо немного покопать… * * * Луна светила так ярко, что можно было обойтись и без фонарей.Хозяев попросили остаться в доме. Но видно было, что они не спали, и в темных окнах то и дело приподнимаются занавески.— Хорошо, хоть соседи не в курсе и спят, — пробормотал Богул. — А то бы тут уже на наше ночное представление столько народу сбежалось! Представляете, если мы ошибемся, каким станем всеобщим посмешищем?— Не ошибемся, — уверила его Светлова. — Это тот самый сад.Горенштейн с немой девушкой сидели в стороне на скамейке.Немая с любопытством озиралась по сторонам…— Спросите у нее, Соломон Григорьевич… Ну, вы ведь умеете с ней “разговаривать”… Знакомо ли ей это место? Знает ли она этот дом, этот сад?Аня видела, как Горенштейн взял Немую за руку и стал ей что-то вполголоса говорить. Видела, как девушка в ответ отрицательно закачала головой.Наконец Соломон Григорьевич очень решительно попросил всех отойти как можно дальше.Аня слышала, как изменился его голос, когда он стал говорить с Немой.Очевидно было, что его воздействие на пациентку от сеанса к сеансу стало очень сильным и все более уверенным. Потому что уже через несколько минут свершилось в очередной раз чудо… Немая заговорила! И Аня снова услышала, как из уст девушки вырывается тот прежний детский лепечущий голос:— Мама, я никому не скажу! Мама, не бей меня, я никому не скажу! Нет, нет, я только подружке сказала, где папа лежит. Когда мы с Танечкой играли, я ей сказала;.. Но я, мамочка, ей больше ничего не скажу!Мама, ну, мама, можно мне пойти погулять?! Мамочка, ну разреши мне пойти погулять хоть немножко!Мама, а папа под землей лежит в саду? Там трава и цветы.., там хорошо… Мама, а папа никогда не встанет?.. Мама, ведь земля тяжелая, как же папа встанет? Я пойду к нему… Пойду…Неожиданно девушка встала со скамейки и сделала несколько шагов…На считанные секунды она приостановилась, а потом уверенно пошла между деревьями. Наконец снова остановилась… Обхватив вдруг голову руками, забилась в рыданиях.— Я обещала мамочке, что никому не расскажу! — всхлипывала девушка. — Я обещала… Истерика становилась все сильней… И Горенштейн поспешил вывести свою пациентку из гипноза.— Все в порядке, Мариночка! — он успокаивающим жестом приобнял ее за плечи. — Все закончилось! Вам не надо ничего бояться! Здесь мамы нет. Никто вас не обидит. Успокойтесь!Скворцова как будто очнулась, изумленно озираясь по сторонам. Теперь у нее снова был вид человека, который попал в совершенно новое, незнакомое для него место.И вдруг она судорожно схватилась за локоть Соломона Григорьевича, боясь оступиться, в темноте.— А ведь только что она двигалась здесь так, будто знает здесь каждую ямку, каждую впадинку, скрытую густой травой! — заметил Богул.— Детские впечатления самые четкие. Самые яркие и долговечные. Это называется импринтинг. То, что узнал, увидел в детстве маленький ребенок, впечатывается в его сознание навсегда. Но последующие потрясения, внушенный ей страх, внутренний запрет на определенные действия не дают Немой возможности, когда она в сознании, воспользоваться этими воспоминаниями. Они будто закрыты от нее же самой на крепкий замок… Закрыты запретами и страхом.Но в гипноидном состояния запрет снимается и девушка как бы возвращается в то время и тот возраст, когда еще “умела” разговаривать. Вы были свидетелями того, как она сразу узнала и этот сад, и это место, где когда-то увидела то, о чем ей, по-видимому, строжайше запрещено было рассказывать посторонним.Это ее сад, ее дом.— Да… Как она уверенно двигалась между деревьями, несмотря на то что сейчас ночь! — Тем более, я полагаю, тогда тоже была ночь.— Когда?— Ну, когда случилось то, что она видела. Да, тогда, конечно, тоже была ночь. Такие вещи при свете дня не делаются.— Какие — такие?— Сейчас увидим…Два молодых крепких милиционера, которых привел с собой Богул, взялись за лопаты.Трава, дерн, мягкая черная земля сада… Лопата входила в нее, словно нож в масло.Тишина, и без того полная на этой тихой окраине провинциального города, стала почти абсолютной. Даже собаки вдалеке, словно почувствовав важность момента, перестали брехать.Все, кто был в это время в саду, затаили дыхание. И в этой звенящей тишине наконец раздался долгожданный звук: лопата чиркнула обо что-то твердое.— Теперь осторожнее!Что-то забелело среди поблескивающего под луной развороченного чернозема.— Кость?Богул наклонился над ямой, смахивая резиновой перчаткой с припорошенного предмета землю.— Кости, — кратко прокомментировал лейтенант.— Вы думаете?— Поверьте менту! Это не захороненное животное. Это человек.Ирина Арбенина —CSO-00Скелет с осторожностью переместили на полиэтилен.— Надо закопать эту яму, чтоб не оставалась до утра и не привлекала внимания любопытных! — скомандовал Богул.Милиционер копнул лопатой землю.И она опять чиркнула!— Ну-ка, дайте взглянуть, — снова согнулся над ямой Богул. — Может, фрагмент отделился?Но через некоторое время среди развороченной земли снова забелели кости.— Смотрите, еще!— А ну, давайте-ка еще покопаем!— Э-э, да тут, кажется, филиал городского кладбища…— Ужас какой-то!— Господи, еще! И еще!..В утренней предрассветной дымке луна побледнела, растворилась и наконец совсем растаяла в небе…Сонный, срочно разбуженный по телефону и вытащенный из дома и постели патологоанатом собирал рассыпающиеся скелеты “в комплекты” и упаковывал в полиэтилен, чертыхаясь, нумеровал эти мешки, стараясь не сбиться со счета.Милиционеры копали, сменяя друг друга, и только успевали вытирать со лба пот.К утру этих черных полиэтиленовых мешков стало восемь. И в каждом находился человеческий скелет.И это уже были не скелеты из английского буфета, вошедшего в пословицу, а как теперь говорят — скелеты “реальные”.— Все женщины и один мужчина, — заключил Богул, оглядывая ряд страшноватых на вид мешков.— Правда?— По всей видимости… Патологоанатом так считает.— Вы думаете, этот мужчина и есть Скворцов?— Повторюсь — по-видимому…— Не уверены?— Да нет, конечно! Мы можем только попробовать реконструировать те мрачные события, которые имели место быть здесь лет пятнадцать назад… Реконструировать их на основании того, что нам известно из уголовных дел, открытых в то время.— И на основании того, что Марина Скворцова говорила доктору Горенштейну во время их сеансов, — добавила Светлова.— Да, именно так.— Итак, Богул?— Жила-была семья… Скворцовых. В частном одноэтажном домике в районе реки Чермянки. Жили замкнуто, тихо. С соседями почти не общались. Мама, папа, дочка.— Дочка — это Немая?— Она не Немая. И у нее есть имя. Марина Скворцова.— Ну, а дальше-то что?— Глава семьи был тихий, спокойный человек. Примерный семьянин. Заботливый. Ну, во всяком случае, днем. Это мы знаем со слов его дочери, которая называет в беседах с Горенштейном папу “добрым и спокойным”.— Днем — да, возможно. А ночью?— А ночью… Ночью он, очевидно, выходил на охоту.Богул кивнул на ряд черных мешков.— Вы считаете, что Скворцов и есть тот самый маньяк, из-за которого исчезали женщины в районе Заводи и Чермянки пятнадцать лет назад?— Как видите… Очевидно, именно их мы и обнаружили!— То есть… Скворцов и есть автор серии тех нераскрытых преступлений?— Думаю, что да. Мы знаем из архивов социальных служб, что Скворцов Глеб Степанович, одна тысяча девятьсот сорок шестого года рождения, проживавший по адресу: улица Речная, дом тринадцать — частное владение…— Вот и не верь после этого в число тринадцать! — не удержалась от вздоха Светлова.— Итак, мы знаем, что этот Скворцов Глеб Степанович, — повторил Богул, — работал кондуктором на рейсовом автобусе. Удобно, не так ли, Светлова? Конечная остановка — на окраине города. Удобно? Что скажете?— Для маньяка — удобно, — согласилась Светлова, — хотя я не понимаю, почему вы спрашиваете именно меня. Я что, специалист по конечным остановкам?— Итак… — продолжил Богул. — Конечная остановка на окраине города. Ночь. Одинокая припозднившаяся девушка-пассажирка. А Скворцов, судя по фотографии, сохранившейся в архиве паспортного стола, приятный на вид мужчина…— Эка вы все раскопали! Даже фотографию нашли, — подивилась Светлова.— Итак, приятный мужчина Скворцов… На вид к тому же, как мы уже знаем со слов дочери, “добрый и спокойный”. Что, впрочем, крайне характерно для всякого настоящего маньяка. Знакомился с припозднившейся девушкой-пассажиркой и, очевидно, приглашал к себе домой…— Откуда такое предположение?— Извините, Светлова, за несколько черный юмор. Но как видите, — Богул снова кивнул на ряд черных мешков, — они все здесь! У него дома. Стало быть, были приглашения — и приглашения этими девушками бывали приняты.— Да… Возможно. А те, кто мудро отказывался, наверное, до сих пор живы-здоровы и, возможно, понятия не имеют, что им угрожало.— Итак, он вел девушку к себе домой. В этом районе в полночь, когда приходит последний автобус, уже полная тишина. Все спят. На улицах темно. Ни фонарей, ни освещенных окон в домах. Дочь и жена Скворцова тоже спят.— И?..— Он убивал этих женщин и закапывал у себя в саду. Да! Поэтому так они и исчезали.., бесследно.— А потом?— А потом жена Скворцова однажды узнала, что здесь происходит…— Проснулась посреди ночи?— Почему бы и нет? Рано или поздно это должно было случиться.— И что?— Ну, сами подумайте, что ей было делать?— Возможно, она попыталась его остановить?— Возможно. Но безумие остановить словами и уговорами невозможно.— Сообщила в милицию?— Донесла то есть? На мужа, на отца своего ребенка? Ну, не говоря уж о том, что это непросто… Но даже если бы она это сделала… Каково это — продолжать жить в небольшом городе женой маньяка?! А ребенок? Да им бы тут жизни не стало! Родственники погибших девушек их бы растерзали…— Да-да, вы правы! Конечно! И она, эта несчастная жена, решилась на…— Да, и она решила все устроить сама. Нашла единственный, казавшийся ей возможным способ сохранить тайну и остановить безумца.— Она сама убила своего мужа?— Да. Я думаю, да. И, убив, сделала с ним то же, что он делал со своими жертвами: закопала рядом с ними.— А девочка?— От дочери Скворцовых все, что произошло, не осталось, очевидно, в тайне. Она стала свидетелем — маленьким свидетелем этой трагедии.— Да, и девочка пережила, по-видимому, такое потрясение, которое не прошло бесследно для ее психики, — вздохнула Аня.— Вы имеете в виду ее немоту?— Ну да! Теперь-то все становится понятным… Все эти ее слова “мамочка, не бей.., я никому не скажу”… Мать все время, очевидно, запугивала ее, требовала молчать, никому ничего не рассказывать, хранить семейную тайну — “смотри, не проговорись!”.— И она замолчала?— Да. Думаю, с ней случилось не только это… Как вы представляете себе, Богул, их жизнь после убийства отца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36