Пойдем. Вот это твоя улица?
Она не ответила, и тогда он снова взял ее под локоть. С опущенной головой она направилась вместе с ним по улице.
На улице еще были люди, но никто не обратил внимания на нее и на ее сопровождающего. Здесь часто видели женщин, прогуливающихся под руку с моряками.
Когда они вошли в подъезд, она хотела попросить его, чтобы он вел себя потише, но тут же поняла, что стоит ей только это сказать, как он рассмеется во все горло и поднимет на ноги весь дом. Еще снизу она услышала вой Лиззи. Она бросилась вверх по темной лестнице, и он поспешил, спотыкаясь, вслед за ней. Боясь, что он упадет и соседи выйдут на шум, она взяла его за руку. Он крепко сжал ее руку и держал ее, пока они не поднялись до верхнего этажа. Там он чуть не опрокинул столик с ведром.
– Осторожно, осторожно, – прошептала она, доставая из кармана пальто ключ. – Стойте на месте, а то вы на что-нибудь налетите.
– Кто это кричит? – спросил он.
Она оставила его вопрос без ответа. Когда она отперла дверь, ей вдруг пришло в голову, что у нее еще есть шанс на спасение. Она могла бы проскользнуть в комнату и запереться изнутри, оставив его на лестничной площадке… Но тогда он поднимет такой шум, что прибегут все соседи. Она уже достаточно хорошо его знала, чтобы понять, что он не уйдет просто так.
Пройдя через темную комнату, она положила сверток с пирожками на стол, потом подошла к камину и нащупала подсвечник на каминной полке. Но огонь в камине уже совсем потух, и ей было не от чего зажечь свечу.
– У вас нет спичек? – спросила она, возвращаясь к двери, где стоял он.
Он, молча, протянул ей большую коробку спичек. Она зажгла огарок свечи, прикрыв огонь ладонью. Повернувшись к нему спиной, она вернулась к столу. Он стоял посреди комнаты, прислушиваясь к крикам, доносящимся из соседней комнаты.
– Твоя сестра… она что, еще младенец? – спросил он, указывая на дверь в спальню.
– Нет, – ответила она, но не стала ничего ему объяснять. – Вы… вы пока присядьте. Я должна зайти к ней на минутку.
– Иди. Вечер еще только начался.
Он стоял на месте, с любопытством оглядывая комнату в тусклом свете свечи.
– Я должна взять с собой свечу. Вам придется побыть в темноте.
– Это единственная свеча во всем доме? – Он смотрел на нее с удивлением.
– Да.
– Тогда бери ее и иди.
Со свечой в руках она направилась к двери в комнату Лиззи, но, проходя мимо стола, помедлила, в нерешительности глядя на сверток с пирожками.
– Я… я отнесу ей один пирожок, – сказала она, оборачиваясь к нему.
Чувствуя себя ужасно неловко под его пристальным взглядом, она развернула бумагу, взяла один пирожок и поспешила к Лиззи.
– Успокойся, успокойся, – прошептала она, подходя к постели. – Не надо больше кричать, я сейчас тебя покормлю. Вот, ешь, – она протянула Лиззи пирожок.
При виде еды лицо Лиззи растянулось в улыбке. Она выхватила пирожок из рук Кэти и моментально проглотила его. Глядя на Кэти голодными глазами, она протянула к ней руку, требуя еще.
– Нет, не сейчас. Потом я дам тебе еще один. Она склонилась над Лиззи и погладила ее по голове, Услышав, что дверь в спальню открылась, она резко выпрямилась и обернулась. Он стоял на пороге, глядя на них обеих. Первым ее желанием было заслонить собой Лиззи, чтобы он ее не видел, но было уже слишком поздно. Что же касалось Лиззи, она не заметила его, а если и заметила, не обратила внимания. Кэти поправила подушки и натянула стеганое одеяло на ее выпирающий живот.
– Будь умницей, лежи спокойно. Я скоро приду.
С этими словами она отошла от постели и, пройдя мимо него, вышла из комнаты. Он последовал за ней не сразу. Он еще некоторое время постоял на пороге спальни, глядя на Лиззи.
– У нее не в порядке с головой? – спросил он, возвращаясь на кухню.
– Она родилась такой. Она всегда была как маленький ребенок.
– А ты… С каких пор ты присматриваешь за ней?
Он стоял очень прямо, и теперь на его лице больше не было улыбки.
– С тех пор как наша мать умерла, я все время сижу с ней. И до этого мне тоже приходилось за ней присматривать. Мать была больна и не могла ухаживать за ней. Последние четыре года этим занималась я.
Она посмотрела на пирожки на столе, и его взгляд, следуя за ее взглядом, тоже устремился туда.
– Ладно, давай поедим, – сказал он.
Она достала из буфета тарелки и столовые приборы. Положив себе на тарелку пирожок, она села за стол и уже начала есть, когда он сказал:
– Хлеб. Я люблю пирожки с хлебом.
Она как раз жевала большой кусок пирожка, и ей пришлось трижды сглотнуть, прежде чем она смогла заговорить.
– У меня нет хлеба, – сказала она, глядя на него через стол в тусклом свете свечи. Ее голос звучал вызывающе, но в глазах стояло отчаяние. – Я бы не пошла в «Якорь», если бы у меня дома был хлеб, – с горечью добавила она.
Он отложил вилку и откинулся на спинку стула. Сложив руки на коленях, он слегка наклонил голову и устремил на нее внимательный и удивленный взгляд. Он никогда в жизни не видел такого красивого лица, как у нее. Он побывал за свою жизнь во многих портах, во многих странах, знал много женщин, но ни разу ему не довелось столкнуться с подобной красотой. Слабое освещение не позволяло ему рассмотреть ее как следует, но того, что он видел, было уже достаточно. Эти огромные зеленые глаза… Он чувствовал, что набрел на что-то непостижимое. Нет, он был не в силах понять, как девушка такой необыкновенной красоты может жить в нищете, с больной сестрой и с братом. Неужели у нее не было мужчины, который бы заботился о ней? Куда они смотрят, эти бесчувственные англичане?
Он не любил англичан. Эти люди с серьезными лицами, с холодными душами и расчетливыми мозгами не умели смеяться, не умели радоваться жизни. Говорят, что все люди – братья, и он относился одинаково хорошо ко всем народам, независимо от их цвета кожи. Но, как бы он ни старался, он не мог ощущать братства с англичанами. Впрочем, они сами не были расположены к дружескому общению с людьми другой национальности. Здесь иностранца встречали с недоверием, в особенности, если он был моряком. А вот сейчас перед ним сидела эта девушка, эта бедная и одинокая девушка с лицом… с лицом ангела? Нет, ее лицо было не просто ангельским. Оно было красивым, невероятно красивым – у ангелов, наверное, не бывает таких лиц. Но кроме красоты в нем было и что-то еще. Это было лицо порядочной девушки, настолько порядочной, что она предпочитала голодать, но не воспользовалась своей красотой, чтобы найти мужчину, который бы заботился о ней. И все же он не мог поверить, что у нее нет мужчины. Это было слишком невероятно. Он подался вперед на стуле и положил локти на стол.
– У тебя ведь есть мужчина? – спросил он, заглядывая ей в глаза. – Скажи мне правду: у тебя есть мужчина?
– У меня нет никакого мужчины, – ответила она, поднимая глаза от тарелки. – Мне он и не нужен.
Ее спокойный тон поразил его.
– О нет! – воскликнул он. – У тебя должен быть мужчина. Ты не можешь оставаться одна.
– Могу, – сказала она, и теперь ее тон был резок.
– Мне очень жаль, что ты так считаешь, – сказал он, продолжая смотреть ей в глаза. – Очень жаль. Потому что у меня есть для тебя сюрприз. Теперь у тебя будет мужчина. Я, – он ткнул пальцем себе в грудь, – я твой мужчина.
Когда он сказал это, у нее был полный рот еды. Кусок застрял у нее в горле, и она закашлялась. Зажав ладонью рот, она вскочила из-за стола и отошла в сторону. Она стояла к нему спиной, склонив голову и прижимая одну руку ко рту, а другую к груди. Услышав, как его стул отодвинулся, она резко обернулась и, продолжая кашлять, посмотрела на него. В следующее мгновение она уже была в его объятиях. Одна его рука лежала на ее ягодицах, а другая придерживала ее под мышкой. Он заставил ее оцепеневшее тело изогнуться и прижал ее вплотную к себе. Она подняла глаза и посмотрела на склоненное над ней лицо. Его светлая борода пошевелилась, и его полные губы улыбнулись ей.
– Я твой мужчина, – повторил он. – Да?
Она дрожала всем телом, дрожала намного сильнее, чем когда он схватил ее на улице. Дрожала так, как не дрожала никогда в жизни. Она не могла понять, чем вызвана эта дрожь, потому что не испытывала страха. А если в ней и был какой-то страх, этот страх не имел ничего общего с теми страхами, которые ей пришлось пережить в прошлом. Тот страх, которым наполнились ее душа и тело в ту жуткую ночь, когда Бернард Розье затащил ее в свою постель, был совсем другим; и холодный ужас, который ей внушал Марк Бантинг, был совершенно иного рода. Но страх, который пробуждала в ней близость этого светловолосого бородатого мужчины, этого незнакомца, которого она встретила на улице всего лишь час назад, был каким-то странным. Скорее, она боялась не его, а себя самой, своих собственных чувств и ощущений… Ее пугало именно то, что она не боится этого незнакомого мужчину, которого должна бояться.
Его поцелуй был очень долгим. Она не ответила на поцелуй, но и не попыталась сопротивляться. От этого ее странный страх возрос. Она была больше не в состоянии управлять собой – она знала, что должна оттолкнуть его, но почему-то не могла этого сделать. Когда он поднял голову, он не посмотрел на нее, а вместо этого обвел взглядом комнату. Его взгляд остановился на кровати, и, не выпуская ее из объятий, он повел ее через комнату туда. Когда они остановились возле кровати, ее тело словно одеревенело и даже дрожь на мгновение прекратилась. Он, почувствовав эту перемену в ней, поднял ее на руки, как будто она была маленьким ребенком, и осторожно положил на кровать. Потом он лег рядом с ней, и тогда она снова задрожала. Ее дрожь усилилась, когда он обнял ее и привлек к себе. Крепко сжимая ее в объятиях, он некоторое время не шевелился и молчал. Когда он заговорил, его голос прозвучал очень мягко.
– Не дрожи, – сказал он. – Я не причиню тебе боли.
И он действительно не причинил ей боли.
Они шли по улице, и она смеялась. Смеялась от души, так, как не смеялась уже очень, очень давно. Она не могла припомнить, когда в последний раз испытывала такую беззаботную, всепоглощающую радость. Наверное, еще в детстве. В детстве она много смеялась, и у нее почти всегда было светло и радостно на душе. Но так бывает со всеми детьми. Все дети радуются жизни, пока не становятся взрослыми, и жизнь не начинает наносить им удары. А потом они превращаются в серьезных, отягощенных заботами людей и навсегда забывают, что такое настоящая радость. Но сейчас радость детства, словно по волшебству вернулась к ней, и она чувствовала себя такой счастливой и легкой, что, наверное, подпрыгнула бы и взлетела, если бы не несла в руках тяжелые свертки.
Он тоже был нагружен покупками. Они купили такое количество еды, как будто собирались устраивать ужин на двадцать человек. В последний раз она видела такое изобилие вкусных продуктов, когда работала на кухне у Розье. Кроме продуктов они купили уголь и свечи.
Когда они закончили заниматься любовью, ей хотелось погрузиться в сладкую дрему, но он не позволил ей уснуть. Он поднял ее с постели, сказав одно лишь слово:
– Еда.
– Еда? – переспросила она сонным голосом, еще ничего не соображая.
– Да, мы идем покупать еду. – Он рассмеялся и встряхнул ее, взяв за плечи. – Проснись, мы должны выйти за покупками. Нам нужно купить еду и уголь. Да, да, и уголь. Я согрел тебя изнутри, а теперь согрею снаружи.
Она сказала ему, что уже слишком поздно, чтобы можно было купить уголь. Некоторые продуктовые лавки еще открыты после десяти, но все угольные склады уже давно закрылись. Однако он нашел выход из положения. Он постучался в квартиру хозяина одного угольного склада и попросил открыть склад и продать ему мешок угля. Теперь он нес мешок с углем, перекинув его через плечо, а в другой руке нес связку свечей. А она шла рядом с ним, прижимая к себе свертки с продуктами, счастливая и беззаботная, как маленькая девочка, сама поражаясь этому невероятному счастью, неожиданно хлынувшему в ее жизнь с появлением капитана.
Она подумала, что, наверное, сошла с ума, но, если это называлось безумием, что ж, в таком случае она согласна быть сумасшедшей. На какую-то минуту она подумала о Джо, задаваясь вопросом, что будет, если он внезапно вернется и застанет ее с капитаном, но тут же отмахнулась от этой мысли. Сегодня Джо уже не вернется – было уже слишком поздно; а завтра… Что будет завтра, ее не волновало. У нее еще была впереди сегодняшняя ночь. То, что происходило с ней сейчас, было прекрасно и невероятно, и ей не хотелось омрачать свою радость беспокойными мыслями. Конечно, когда Джо вернется, ей придется объяснить ему все и рассказать о капитане, но она сумеет найти подходящие слова, и брат поймет ее и не станет осуждать.
…В камине горел яркий огонь, буфет ломился от продуктов, а она только что съела самый вкусный ужин, какой только могла себе представить. Она съела телячью отбивную толщиной в полдюйма, большой кусок кровяной колбасы, яичницу из двух яиц и несколько ломтей хрустящего белого хлеба с маслом. Сейчас они пили душистый чай, сидя на тюфяке, который они пододвинули поближе к огню; он налил в свой чай щедрую дозу виски. Лиззи мирно спала, наевшись до отвала. Кэти чувствовала, как ее душа наполняется таким покоем и умиротворением, какого она не знала еще никогда в жизни.
Она сидела, тесно прижавшись к нему, и он обнимал ее одной рукой за плечи. Всякий раз, оборачиваясь к нему, она ловила на себе его взгляд. Ей очень нравились его глаза. Сейчас она, наконец, могла, как следует рассмотреть его лицо: в комнате горело шесть свечей. Она хотела остановить его после того, как он зажег вторую свечу, но передумала – сегодня особенная ночь, такая ночь, как эта, бывает лишь однажды в жизни. Она знала, что ведет себя, как дурная женщина. Если б ее мать, отец и дед узнали о том, что она натворила сегодня вечером, они бы перевернулись в своих могилах. То, что она делала, было грехом – но почему-то она не испытывала ни малейшего чувства вины перед Богом. Раньше она была очень богобоязненной и имела твердые религиозные убеждения и весьма строгие представления о морали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47