Эсфирь взяла покрывало в руки и поднесла к лицу - из мягкого, белого шелка, оно, казалось, до сих пор хранило родное тепло и не было никакой другой одежды, которая...
4.
...была ей так сильно к лицу.
Ближе к полудню Эсфирь совсем успокоилась: несмотря на три дня голодания и скорби, все отметили, что сегодня она выглядела великолепнее, чем прежде. Конечно, царица немного побледнела, но зато теперь ещё заметнее обрамляли её лицо черные, блестящие волосы, и ярче казались на нем темные, лучистые глаза.
Наконец-то царица в сопровождении двух служанок пожелала отправилться на прогулку во внутренний двор дворцового дома, хотя была ещё очень слаба, как человек, который только что перенес тяжелую болезнь. Эсфирь даже приходилось опираться на одну из своих служанок, чтобы не упасть - но как же тем не менее была прекрасна сегодня царица в своей задумчивой неге и цвете юной красоты! На этот раз на голове царицы не было тяжелого венца царского достоинства, украшенного драгоценными камнями, а лишь светлое покрывало, которое было ей необычайно к лицу. Как живое, оно отзывалось на каждое дуновение воздуха, и красиво трепетало на ветру.
Лишь чересчур рассеянной казалась сегодня царица, невнимательной к известиям, хотя утром сама спросила, что нового произошло во дворце за прошедшие три дня. Но когда Гафах сказал ей, что вчера к царю прибыли послы из Сирии, Эсфирь лишь равнодушно махнула рукой, сказав: "Я уже знаю об этом", хотя сирийцы прибыли только ночью, и об этом пока было изветсно лишь некоторым из слуг.
Выйдя во внутренний двор царского дома, Эсфирь сразу же увидела, что двери в тронный зал и впрямь распахнуты настеж из-за нестерпимой духоты. Теперь из сада ей был хорошо виден Артаксеркс, восседавший на престоле в окружении незнакомых людей.
Весь в золоте и драгоценных камнях, царь имел сегодня настолько неприступный вид, что у Эсфирь на несколько секунд упало сердце.
Артаксеркс заметил в саду царицу, гуляющую в окружении своих служанок, но лишь проводил её взглядом и нахмурил брови. Похоже, послы снова привезли ему издалека не самые лучшие новости, и мрачное лицо царя не предвещало ничего хорошего.
Если бы Эсфирь могла сейчас подойти к нему, хотя бы только для того, чтобы утешить и подбодрить! Но даже царица не могла подойти к царю прежде, чем он сам укажет на неё своим скипетром. Этот древний обычай не только подчеркивал величие владыки, но обеспечивал ему защиту от любых внезапных нападений и служил законом.
Послы как раз закончили утренние переговоры с царем, начали неторопливо подниматься со своих мест.
"В своих храмах мы каждый день молимся за здоровье нашего великого царя и его божественной супруги Эсфирь, слухи о красоте которой достигли краев замли", - сказал, напоследок, один из сирийцев с подобостратным поклоном. Он давно понял, что для того, чтобы нравиться царям, вельможам и военоначальникам, нужно как можно сильнее расхваливать их новых жен.
"В новом кувшине вода самая холодная, - поддержал другой посол с заискивающей улыбкой. - Да приветствуют наши боги царицу благословением и приветом вечным, и пошлют ей крепкого здоровье и много царских наследников!"
Артаксеркс ещё раз через плечи говорящих взглянул на Эсфирь: она и впрямь была прекрасна, но слишком слаба, и даже с трудом держалась на ногах, опираясь на одну из своих служанок. Артаксеркс вспомнил, что уже месяц, если не больше, он не призывал к себе царицу, и теперь поневоле смутился. Не больна ли она, все ли у неё благопролучно? Он даже у своих слуг давно не спрашивал про Эсфирь, занятый неотложными делами.
Как только послы покинули зал, Артакесркс нетерпеливо махнул в сторону Эсфирь царским жезлом, призывая её как можно скорее подойти к трону. Царица отделилась от своих служанок, торопливо приблизилась, но тут колени её неожиданно ослабели, и она упала прямо на руки Артаксеркса без чувств. Пока служанки пытались привести Эсфирь в себя, старательно, обмахивая опахалами и обрызгивая лицо водой, Артаксеркс бережно держал царицу на руках, и испытывал незнакомое умиление, словно качал сейчас легкое тело своего дитя, лелеял свою кровь и плоть.
А когда царица открыла глаза, он провел рукой по её волосам и спросил:
- Что с тобой, Эсфирь? Ты не больна? Или что-то тебя тревожит? Может, тебя кто-то обидел? Не бойся, скажи мне все, я твой муж, и наше владычество - общее.
Артаксеркс дотронулся царским скипетром до шеи царицы, где была знакомая, теплая ложбинка, поцеловал её в это место и прибавил:
- Ты ведь что-то скрываешь от меня...
- Когда я сейчас смотрела на тебя, господин, то увидела в тебе как бы Ангела Божего, и таким дивным, незнакомым было твое лицо, пламеневшее славой и наполненное благодатью, что силы покинули меня... Но теперь я вижу тебя в прежнем облике. И я снова никак не могу решиться высказать тебе свою просьбу, - доверчиво прошептала Эсфирь.
- Какая же будет просьба твоя? Даже до полуцарства будет дано тебе, если ты попросишь, ты ведь желанная моя супруга.
Суровое лицо Артаксеркса светилось непривычной нежностью. Эсфирь и вспомнить не могла, когда последний раз видела на нем такое выражение.
"Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал все богатства дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением".
И в такой момент просить об отмене войны, нарушать когда-то данное царю слово? Это означало только одно - раз и навсегда разрушить свое счастье.
- Ну же, какой будет твоя просьба?
"Время ли теперь думать о своем счастье? - вспомнила Эсфирь. - Снова я думаю только о своем благополучии..."
Эсфирь слегка зажмурилась, набрала в себя воздуха, открыла рот... но тут откуда-то налетел внезапный ветерок, приподнял край покрывала и накинул на её лицо - как будто бы кто-то сейчас прикрыл ей рот теплой ладонью, запрещая говорить. И царица поняла этот знак.
Отведя от лица край покрывала, она сказала Артаксерксу:
- Я так долго не видела тебя, что совсем ослабела от тоски. И желаю только одно - пригласить тебя на пир, который я приготовлю для тебя сегодня вечером, и хочу чтобы ты пришел вместе с Аманом, с которым тебе всегда бывает весело за столом. У меня ещё есть просьба к тебе, и я выскажу её тебе во время пира.
- Пусть сейчас же слуги оповестят Амана о вечернем пире, - приказал Артаксеркс, обращаясь к Харбоне, который, как всегда, оказался ближе всех, неприметный за колоннами. - Сегодня я хочу все делать по слову моей царицы, но сейчас пора идти, потому что меня...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЩИТ УЗЗИИЛЯ
...ожидают важные известия.
"Не могу я больше быть сегодня среди вас, потому что меня ещё ожидают важные дела, не время сейчас для пиров", - сказал Артаксеркс, поднимаясь из-за стола и выпрямляясь во весь свой рост.
Слуга только что передал ему на ухо, что под покровом ночи во дворец явился грек Фемистокл И он желал срочно быть представленым царю с важными и тайными известием.
- Ты что-то сказала, Эсфирь?
- Нет, мой господин.
Но Артаксеркс заметил, что губы царицы нервно дрожали, словно она желала, но боялась что-то сказать.
- Не время сейчас для долгих пиров, - повторил он. - Какое желание твое, царица? Говори, оно будет выполнено. Какая твоя просьба? Попроси хотя бы до полуцарства...
- Вот кому не нужно воевать, чтобы захватить себе все земли - женщинам и так все отдают, - хохотнул прядком захмелевший Аман Вугеянин, который сегодня был в веселом, просто распрекрасном состоянии духа. - Всякий грецкий орех круглый, но не все круглое - грецкий орех, одна только царица может высказывать запросто любые просьбы.
И засмеялся громко, не прикрывая рукой рта, откуда сильно пахло вином и жареным мясом.
Артаксеркс посмотрел на Амана дружелюбно, и сказал с улыбкой:
- Но я ведь многие твои просьбы тоже выполняю в награду за хорошие советы, не притворяйся слишком бедным, Аман. Тогда ты правильно научил меня, как поступить с Мегабизом, хотя бы одна тяжесть спала с моей души. Я и тебя готов за это наградить. Можешь и ты высказать мне сейчас свою любую просьбу.
- Мне хватает того, что у меня уже есть, - скромно произнес Аман фразу, которая, как он знал, особенно нравилась царю своим благозвучием: после неё царкий визирь и впрямь мог просить для себя любых благ. Особенно теперь - пока царь находился в хорошем расположении духа.
Известия, которые утром доставили царю послы, на этот раз оказались хорошими и весьма приятными для слуха Артаксеркса.
В новых письмах сообщилось, что сатрап Сирии, Мегабиз, уже раскаялся в своем самовозвеличивании. А после того, как узнал, что получит за послушание от царя немало даров и новых привелегий, согласился возглавить поход на греческие острова и подавить начавшееся восстания на Кипре.
Судя по письму, Мегабиз был весьма доволен царскими подарками: он клялся Артаксерксу в вечной преданности и хвастливо расписывал свои грядущие победы над островитянами.
А ведь это Аман Вугеянин дал совет не спешить идти на неверного сатрапа войной, а хитростью, при помощи золота переманить его на свою сторону!
"Что толку в ещё одной отрубленной голове, когда эта голова умеет управлять целой армией? - сказал тогда свое слово Аман. - Нужно просто наполнить руки Мегабиза золотом, и тогда он не будет размахивать ими во все стороны и поймет, что ему выгоднее быть простым твоим слугой, чем нищим владыкой".
А ведь Артаксеркс уже чуть было не отправил в Сирии отборные войска, чтобы проучить и наказать мятежника, хотя сейчас ему внутри своего царства были нужны верные солдаты для истребления иудеев и многих других неотложных забот.
- Вот мое желание и моя просьба, - произнесла Эсфирь, запинаясь, и стараясь не смотреть на красный, скалящися рот Амана. - Если я и впрямь нашла благо-благо-благоволение в глазах царя, и если царю будет благо-благо-благоугодно исполнить желание мое. Пусть царь с Аманом ещё и завтра придут на пир, который я для вас приготовлю. И завтра я выскажу царю свое заветное желание.
- Так и будет, - сказал царь.
- Твоя доброта ко мне ни с чем не сравнима, царица, - воскликнул Аман. - Ты - лучшая из царских жен, мы с тобой - как два пальца на одной руке у царя.
- О! - только и смогла сказать в полном отчаянии Эсфирь.
Она - струсила. Увы, она и сегодня не смогла ни в чем признаться и просить у царя то, что пообещала Мардохею. Она позорно оттянула для себя ещё один день жизни, хоть и понимала, что он все равно будет похож на медленную казнь. Мардохей каждый день ждал от неё каких-нибудь известий, но сегодня Гафаху снова придется сказать ему, что царица больна, и по этой причине снова не смогла увидеться с царем.
Она больна страхом!
Зато Аман в этот вечер был доволен - царь и прежде нередко возвеличивал его над другими, но все же не до такой степени, чтобы приглашать каждый день пировать в обществе царицы.
"Если и дальше так пойдет дело, скоро он меня и в свои спальные покои на помощь позовет!" - похвастался мысленно сам себе Аман, пердставляя перед собой лица Зерешь, своих сыновей и гадателей, восхищенно внимающих каждому его слову.
"Если у меня будет сын, я назову его Дарием, хотя это имя и пытался испортить мой злосчастный брат. Но кто теперь о нем помнит? - вот о чем, в свою очередь, думал Артаксеркс, шествуя в тронный зал по широкому коридору, украшенному каменными изваяниями персидских царей вперемешку с крадеными греческими скульптурами, которые Ксеркс одно время в огромном количестве вывез с островов, а под конец жизни полюбил их разбивать на мелкие части. Должно быть, именно по этой причине в Сузах сохранилось гораздо больше высеченных из мрамора обнаженных мужчин и женщин, чем в Персиполе, привезенных когда-то на кораблях из греции. Дарий старался ничего не разрушать, но лишь прибавлять...
Артаксеркс вспомнил величественные картины и надписи, которые Дарий приказал выбить на скале Бехистун вблизи город Керманшаха, высоко над уровнем моря, где их издалека мог прочитать любой знающий грамоту путник. На огромной каменной картине перед Дарием стояли девять царей и вождей враждебных кланов со связанными руками и петлями на шее, а десятого царя он попирал своими ногами.
В надписи, высеченной на эламском, вавилонском и персидском языках, Дарий от своего имени во всех подробностях рассказал миру о победах над врагами и заговорщиками.
"Искони мы, Ахмениды, пользуемся почетом, искони наш род был царственным. Восемь человек из моего рода были до меня царями. Я девятый", - повелел написать на камне Дарий.
"А я - одиннадцатый, значит сын мой, Дарий Второй будет двенадцатым Ахменидом", - подумал Артаксеркс, величественно шагая в сопровождении телохранителей по гулкому коридору.
"Следующие страны мне достались, по воле Ахуры Мазды я стал над ними царем: Персия, Элам, Вавилония, Ассирия, Аравия, Египет, Лидия, Иония, Мидия, Армения, Каппадокия, Парфия, Дрангиана, Арейя, Хорезм, Бактрия, Согдиана, Гандара, Сака, Саттагидия, Арахозия, Мака: всего двадцать три страны", - выбил на камнях Дарий.
"А я вскоре прибавлю сюда своей длинной рукой ещё и другие владения, а если Мегабиз поможет, то и все греческие острова будут моими", - мысленно прикинул Артаксеркс Лонгиман, скользя глазами по белеющим в полумраке греческим изваяниям из мрамора.
"В этих странах каждого человека, который был лучшим, я ублаготворял, а каждого, кто был враждебен, строго наказывал. По воле Ахура Мазды, эти страны следовали моим законам. Все, что я им приказывал, они исполняли. Ахура Мазда дал мне это царство...
...Потом появился человек, маг по имени Гаумата. Он восстал в Пишияуваде, у горы Аракадриш... Народ он так обманывал: "Я - Бардия, сын Кира, брат Камбиза. Тогда весь народ взбунтовался и перешел от Камбиза к нему - и Персия, и Мидия, и другие страны. Гаумата захватил царство..."
Артаксеркс чувствовал, что снова пришло какое-то важное известие, иначе Фемистокл не осмелился бы беспокоить владыку во время пира с царицей, и тем более не передал бы через слуг своей просьбы выслушать его одному, без присутствия визиря.
В дорогом платье, с отросшей бородой, ровно подстриженной на особый восточный манер, Фемистокл теперь во всем был похож на знатного перса, если бы не открытое, плутоватое выражение лица, отличающее многих греков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49