— Своим? — переспросила Сара. — Но ведь ты появился здесь еще ребенком.
Он хмуро усмехнулся.
— Я сын цыганки. Фелипе расценивал само мое существование как оскорбление семейного имени. Он так никогда меня и не признал. Более десяти лет он бился над тем, чтобы доказать, что я незаконнорожденный. И его настойчивые попытки отлучить меня от семьи и лишить наследства дали Эрнандо и его отцу необоснованные надежды.
Сара была поражена.
— Но ведь ты же был ребенком.
Рафаэль передал ей хрустальный бокал.
— Не забывай, что ставки были слишком высоки. Если бы Фелипе удалась его афера, мне бы не пришлось рассчитывать на многое. Семья Сантовена очень богата и очень консервативна. Они чрезвычайно гордятся чистотой своей крови и верят в наследственность. — Он улыбнулся. — Как, ты думаешь, чувствовал себя Фелипе, когда ему на голову свалился такой подарочек, как я?
— Но ведь, несмотря ни на что, ты его внук!
— Он поставил на моем отце крест еще до моего рождения, — сухо сказал Рафаэль. — Мой отец был тем самым уродом в семье, о котором столько говорят. Он любил выпить, был игроком и не пропускал ни одной юбки — не считая других, менее привлекательных черт его характера.
— Какое это имеет значение? Ведь твой отец умер!
Боже, у него было ужасное детство! Сначала он был отвергнут собственной матерью, затем — семьей своего отца, настолько богатой и настолько аристократичной, что найти оправдание их поведению было почти невозможно. На глаза у нее навернулись непрошеные слезы, и она забыла о прелести окружения — в этом роскошном доме Рафаэль когда-то страдал.
Рафаэль нежно стер сверкающую слезинку.
— У тебя такое отзывчивое сердце, amada. Ты меня удивляешь. Где же оно было, когда я тебе отдал свое?
Она судорожно вздохнула, но ничего не сказала, боясь выдать себя.
Он опустил руку.
— Я был таким романтиком. Я влюбился в тебя в ту же секунду, как увидел. Но чтобы забыть тебя, мне понадобилось значительно больше времени. — Он насмешливо смотрел в ее полные боли аметистовые глаза. — Слава Богу, все позади. Сегодня мне нужно свободное сердце. И если ты об этом будешь помнить, то наш брак будет самым цивилизованным в мире. И совершенно бескровным. Я уже больше не тешу себя надеждой присутствовать во всех твоих помыслах. Так, я думаю, тебе будет легче.
Сара побледнела как смерть.
— Уж чего-чего, а легче мне от этого не станет. Это рецепт несчастья.
Я здесь ради детей…
— Не строй из себя мученицу, gatita. На мучеников у меня нет времени, — предупредил Рафаэль. — Я считаю, что осуществились твои самые смелые мечтания и драгоценный камень нашел свою оправу. Я думаю, что теперь даже твои мама с папой позволят себя уговорить, отбросят предрассудки и соизволят посетить нас. Так что не надо о несчастье. Ты ведь приобретаешь все, к чему стремилась, плюс благословение семьи, разве не так? Рафаэль мог быть жестоким, очень жестоким. И в настроении его действительно произошли изменения после их последней встречи. От этих мыслей ее отвлекли голоса, послышавшиеся из-за двери.
— Сара, позволь представить тебе родственников Эрнандо, моих тетю и дядю, — растягивая слова, представил Рафаэль. — Рамон и Люсия.
Люсия была высокой и очень худой блондинкой с холодными и колючими, как блестевшие у нее на шее алмазы, голубыми глазами. Рамон был приземистым и широкоплечим, с грубыми чертами лица и простецкими манерами. Люсия приветствовала Сару с минимумом почтения. Рамон же попытался сгладить неловкость какими-то бессвязными замечаниями. Рафаэль не предпринимал ни малейших попыток наладить беседу. В воздухе повеяло холодом. Когда Консуэло объявила о начале ужина, Сара вздохнула с облегчением.
Стол был накрыт в удивительно пропорциональной комнате, выдержанной в роскошных, пурпурных с золотом, тонах. Длинный стол был накрыт как на банкет. Тяжелые серебряные подсвечники и старинная хрустальная посуда соперничали с непревзойденным обслуживанием.
— Странно, а почему нет Катарины? — неожиданно поинтересовалась Люсия.
— Она по двадцать четыре часа в сутки работает над своей следующей коллекцией, — ровным голосом объяснил Рафаэль. — Карьера модельера — тяжелый хлеб. Abuela ее понимает.
— Я ее мать, но я почему-то этого не понимаю. — Люсия бросила на Рафаэля ядовитый взгляд. — Катарина стала нам совершенно посторонним человеком, и виноват в этом только ты.
— Я не думаю, что… — вмешался Рамон с едва заметной улыбкой, но что именно он не думает, так и осталось загадкой, Люсия просто не дала ему договорить.
— Именно ты разрушил ее брак. Именно ты помог ей разойтись с Джерри, — обвиняла Люсия загробным голосом. — И сейчас у Катарины есть все, что ей заблагорассудится, es verdad?
— Мне кажется, что для нее это действительно в новинку, — язвительно заметил Рафаэль.
— Почему-то эта щедрость не распространяется на моего бедного Эрнандо. — Люсия злилась все больше и больше.
— Я не хочу, чтобы правление обвинило меня в непотизме, — сказал Рафаэль, обращаясь к Рамону и давая тем самым понять, что тема, поднятая Люсией, закрыта.
Но не тут-то было.
— Завтра мы возвращаемся в Нью-Йорк.
— Abuela будет расстроена, — безучастно ответил Рафаэль.
— Что для нее вредно, так это перевозбуждение, а не разочарование. — Люсия холодно улыбнулась Саре. — Ваш приезд едва не убил ее. Как вы думаете, почему?
— Люсия, — тяжело дыша, сказал Рафаэль, — ты можешь оскорблять меня, но не мою жену.
— Рог que? Ты проклянешь меня, если я не подчинюсь? — Люсия рассматривала Сару с нескрываемым злорадством и презрением. — Будьте осторожны. Рафаэль больше цыган, чем Сантовена. До недавнего времени он даже зажигал свечку перед посадкой в самолет. Цыгане очень суеверны, очень темны. Они живут обманом и хитростью. Воспитывать таких людей — как вы видите это на примере сидящего перед вами Рафаэля — все равно что метать бисер перед свиньями.
— На вас, видимо, бисера потратили не меньше, — пробормотала Сара прежде, чем успела прикусить язык.
Неожиданно для нее Рафаэль, откинувшись на спинку стула, от души рассмеялся.
— Осторожно, Люсия. Моя жена не такая уж тихоня, как это может показаться на первый взгляд.
На костлявом лице Люсии проступили отвратительные пятна.
— Вам следовало бы благодарить нас за то, что мы сделали для Рафаэля, — сказала она, обращаясь к Саре. — Когда мы приехали в Алькасар, он был маленьким грязным зверенышем. Он воровал продукты и припрятывал их, как дикарь. Он был жесток и даже пригрозил мне ножом…
— Потому что ты избила меня, — едва слышно пробормотал Рафаэль.
Лицо его тетки превратилось в ничего не выражающую маску. Рафаэль поднял бокал с вином.
— Полагаю, мы уже наслышались достаточно рассказов о приобщении маленького звереныша к цивилизации. Прибереги это для твоих благотворительных бесед, Люсия.
Тетка резко встала. Произнеся что-то оскорбительное на своем языке, она с вызовом бросила на стол салфетку и деревянной походкой вышла вон из комнаты. Наступила тишина. Через несколько секунд Рамон тоже встал лицо у него было багровым, а губы плотно сжаты.
— Я чувствую себя обязанным принести вам обоим свои извинения. Болезнь madre (Мама (исп.) очень сильно сказалась на Люсии, — пробормотал он без особой уверенности. — Perdonme (Извините меня (исп.), но я должен быть с ней. Buenas noches (Спокойной ночи (исп.).
— Buenas noches, — только и смогла выдавить из себя Сара, заметив почти молящий взгляд грустных, как у спаниеля, глаз Рамона, направленных на Рафаэля.
— Buenas noches, Рамон, — с легкой иронией в голосе попрощался Рафаэль.
Эта сцена произвела сильное впечатление на Сару. Она наконец сообразила, что Рамон и Люсия и были теми дядькой с теткой, которым однажды поручили воспитывать Рафаэля, и у нее болезненно засосало под ложечкой. И слабый Рамон был весь во власти Люсии. А в ее глазах Сара разглядела нечто большее, чем просто злую зависть, — там была холодная ненависть. Сара даже съежилась, представив себя на месте озлобленной Люсии, когда ей против воли навязали роль второй матери Рафаэля. Для Сары это было откровением, и она испытующе взглянула на Рафаэля. Лениво откинувшись на резную спинку стула, Рафаэль походил на дремлющего после хорошей кормежки тигра.
— С Рамоном ты мог бы быть и поласковее, — сказала она, не узнавая своего голоса.
— С какой стати, если он даже не может прибрать к рукам ни жену, ни сына? Зачем было тащить сюда Люсию? — возразил ей Рафаэль. — Вся его терпимость — чистая показуха. Рамон точно такой же, как Люсия.
Сара в замешательстве закусила нижнюю губу.
— По всей видимости, твоя кузина Катарина — единственный член семьи, выбивающийся из общей схемы.
— Si. Мы с Катариной очень дружны. — Темные глаза Рафаэля без всякого выражения смотрели на Сару. — Ты ее непременно увидишь еще до конца лета.
Неожиданное подозрение заставило ее сжаться, как стальная пружинка. Но ей тут же стало стыдно за себя и за свои мысли, и она постаралась обмануть проницательного Рафаэля.
— Уже поздно. День был очень тяжелым. Пожалуй, пойду-ка я спать.
Рафаэль улыбнулся ей ленивой улыбкой, в которой было что-то такое, от чего кровь быстрее побежала у нее в жилах. Не дав ей подняться со стула, он пробормотал:
— Momento, Сара. Мне вдруг очень захотелось узнать побольше о Гордоне. Не убегай.
— О Гордоне? — удивилась она, раздраженная тем, что ей опять приходится обороняться. Когда же до нее, как до жирафа, вошедшего в поговорку, дошел смысл того, что он сказал, она залилась краской. — Насколько я понимаю, Джилли уже что-то тебе наболтала.
— В ту ночь ты с ним спала? — с самым непринужденным видом спросил он.
— Не понимаю, как это ты не допросил Джилли «с пристрастием»?
— Cristo, за кого ты меня принимаешь? — воскликнул он с отвращением.
— Я вообще ее ни о чем не расспрашивал. Это она меня спрашивала. Она была расстроена тем, что увидела, и чем бы ты ни занималась в ту ночь, следовало было подумать о ребенке.
Разговор принял неожиданный для Сары оборот.
— Я бы ей все объяснила, если бы знала, что ее это интересует. Но когда он ушел, Джилли уже спала и больше ни разу про него не спросила! А у меня за последние два дня был полон рот хлопот.
— Виепо, но я жду ответа на свой вопрос, — нетерпеливо напомнил ей Рафаэль. — Я понимаю, насколько тебе трудно ответить прямо. Такая уж ты от природы, Сара. В вашей среде правду принято замалчивать или делать вид, что она не существует. Но, поверь, наш брак будет другим.
Сара была уязвлена и сбита с толку.
— А ты как думаешь?
Он не стал притворяться, что не понял ее ответа.
— Ты могла. Злость — не самый лучший советник женщины. А ты была на меня очень сердита, а если он уже был твоим любовником, то я бы не стал зарекаться, что это невозможно.
Сара вся кипела.
— Благодарю за доверие! Но, вообще-то, у меня нет привычки использовать свое тело как оружие мести. К тому же Гордон никогда не был и никогда не будет моим любовником.
— Muchas gracias, gatita, — пробормотал он мягко. — Но почему в твоем голосе столько горечи? Esta bien (Ладно (исп.). С Гордоном мы разобрались. К счастью. Он не настолько уж и интересен.
Сара насторожилась.
— Он хочет на мне жениться.
Рафаэль громко рассмеялся, чем вновь сбил ее с толку.
— Из всех возможных претендентов он меньше всего подходит на эту роль.
— Не вижу ничего смешного, — кисло заметила Сара, едва сдерживаясь от более колкого замечания. — Я отправляюсь в постель.
При свете свечи черные ресницы отбрасывали длинную тень на его твердые скулы.
— Неужели я похож на человека, который может этому воспротивиться? насмешливо спросил он.
Сара медленно поднималась по роскошной лестнице, все еще удивляясь способности Рафаэля мгновенно переходить от холодной задумчивости к безграничному веселью. Она вдруг вновь вспомнила о Катарине и опять на себя разозлилась. Ну и что из того, что он был дружен со своей кузиной? Хоть один друг в целом доме…
Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, она решила воспользоваться примыкавшей к спальне декадентской ванной. После дневного сна спать ей еще не хотелось. Когда, чуть позже, она залезла в теплую ласковую воду, мысли ее понеслись галопом.
Люсия ненавидела Рафаэля. Неужели же только из-за денег? По логике вещей Рамон и Люсия должны быть очень богаты сами по себе. Действительно ли Рафаэль разбил брак ее дочери или Люсия преувеличивала? А может, у Рафаэля и Катарины роман? А может, она сама становится параноиком? Очень даже может быть, подумала она, испытывая отвращение к себе. Ну, взять хотя бы весь тот шум, что она подняла из-за Сюзанны! А оказалось, что ее муж был тут же, радом с ней. Какое она имеет право задавать Рафаэлю такие интимные вопросы? Разве не она сама требовала от него развода?
К сожалению, разум и чувства очень редко являются союзниками, начинала понимать она. Мысль о том, что Рафаэль мог жить с другой женщиной, приносила ей нестерпимую боль. Вся ее жизнь была отмечена любовью к Рафаэлю, но, пока он был где-то там, далеко, эта любовь ничем ей не угрожала и ничего от нее не требовала, и потому боль была какой-то притупленной. Но сейчас все стало по-другому. Чувства вновь взяли верх, и если она будет не очень осторожна, то вновь выдаст себя с головой, как это уже случилось в Лондоне. К тому же сегодня она чувствовала себя особенно беззащитной.
Теперь она знает, почему Рафаэль с таким пренебрежением относится к своей семье и не понимает ее преданности семейным узам, от которой она и сама устала. Он вошел в этот дом, когда ему было семь лет от роду, и был вынужден бороться за выживание в стане врага. Сантовены всегда представляли для него угрозу, и только угрозу, и неудивительно, что он и не думал искать благосклонности ее родителей. У него на них просто не было времени, и именно его полное безразличие так разъярило ее отца.
К тому же Чарльз Сауткотт был слишком мелкой сошкой для человека, выросшего в таком окружении, признала она с раздражением. Как бы то ни было, Рафаэль потешил-таки свое самолюбие, доказав, что совершенно не годится на роль мужа.
— Ты еще не в постели?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23