— Вот, живой персонаж. — Опять оборачиваюсь к парню. — А как насчет пар?
Крисса пинает меня под столом.
— Прошу прощения, но женщин я не люблю, в смысле этого самого.
— Как я вас понимаю. В них есть что-то противное, правда? Такие все мягкие и вообще… они тебя обволакивают, как пузырь, и их невозможно удовлетворить.
— Может, заткнешься уже?
— Ой, дружище. Прости. Просто меня занесло. На самом деле, ты меня очень заинтересовал.
— Кто вы такие, вообще?
— Мы — агенты бессмысленного разрушения. Ведем расследование.
— Прикольно. И кто вас нанял?
— Знаешь, я сам все пытаюсь понять. Я мало что помню — помню, было такое горящее облако. Текучий хром, типа ртути. Потом оно постепенно остыло, и осталась лишь легкая дымка. Мы как будто прошли сквозь нее и оказались внутри чего-то — я так и не понял, что это было. Потом — вообще ничего не помню. А потом оказалось, что мы едем по шоссе, в большой оранжевой машине. Вот так мы сюда и попали.
— Звучит, как будто вас феи украли.
— Все может быть. А ты не прочтешь, что ты сейчас написал?
Он нерешительно мнется, а потом опускает глаза на страницу:
— «Какой-то тощий турист придурковатого вида все таращится на меня от стойки. Но не в моем вкусе. Ого, он идет сюда».
Опаньки. Но я все равно продолжаю докапываться.
— А кто в твоем вкусе?
— Предпочитаю молоденьких и неиспорченных мальчиков.
— Могу изобразить, — говорю.
— Не получится. Староват.
Кажется, он меня «делает». Непорядок.
Тут Крисса решает вмешаться.
— Кстати, меня зовут Крисса. А тебя?
— Стив.
— Прошу прощения за моего друга.
— Ваш друг, наверное, сам в состоянии за себя говорить.
— Но не так хорошо, как хотелось бы, — говорю.
— Да ладно, не злись, — говорит он.
— Я не злюсь. А ты, правда, цепляешь мальчиков?
— Ага.
— Я просто не понимаю, как этот способ работает. Здесь, в этом городе все что-то пишут — по крайней мере, мне так показалось.
— Ну, способ, конечно, не оригинальный. Но пока что у меня получалось привлекать именно тех парней, которых хотелось. Не всегда, правда. Сегодня вот ты попался. Хотя ты не такой уж кошмарный. Просто не в моем вкусе.
Я украдкой смотрю на Криссу. Похоже, ее забавляет наш разговор.
— Так, уточним еще раз: тебе нравятся робкие и чувствительные…
— Ага. Они приезжают сюда из Небраски, где у них не особенно развернешься — в смысле, заняться чем-нибудь «нехорошим», — и тут уже отрываются?
— А чем ты, вообще, занимаешься? Кем работаешь?
— Оператором в справочной по телефону. А тебе это зачем?
— Понимаешь, я тоже писатель, а она фотограф. Сейчас мы работаем над одним проектом. Слушай, может быть, ты нам составишь компанию — покажешь нам, где тут что? Ну, типа, устроишь нам небольшую экскурсию? Все расходы, естественно, за наш счет.
— А что за проект?
— Книга про Америку.
— Ага, теперь все понятно. И куда вы ходите сходить?
— Хотим пройтись по гей-клубам. По самым злачным местам.
— Нет, ребята, не катит. Тем более, ее все равно не пустят.
— Почему, нет? Она же может быть лесби. Да и за парня она сойдет.
— Сойду, — говорит Крисса.
— Я понимаю, вам хочется поразвлечься, но это не зоопарк.
— Нет, конечно. И я знаю, как надо себя вести. Я не какой-нибудь… гомофоб или что-то такое. Я бы, может, и сам спал с парнями, будь у меня больше смелости. А, может, когда-нибудь и пересплю… Крисса периодически занимается сексом с женщинами. Мы же не собираемся никого обличать и клеймить. Просто нам интересно, что у вас тут происходит. Мы за все заплатим. И угостим тебя ужином.
— Может быть. Я не знаю. По-моему, это будет почти как предательство — если я приведу двух натуралов, и к тому же, писателей. Мне надо подумать.
— Мы тут ненадолго, через два-три дня уедем. Ты нам не дашь свой телефон? — я достаю записную книжку и ручку. — Мы вот в этом мотеле остановились.
Вырываю из книжки листок и пишу название мотеля и телефоны. Отдаю листочек ему.
— Билли Мад? Ты Билли Мад? Я о тебе слышал.
— Ну да. Я музыкант. Но и немножко писатель. И меня подрядили писать эту книгу.
— Я работаю с четырех до двенадцати. Может быть, встретимся, как я закончу смену. Мне можно звонить на работу, только по-быстрому. Вот мои телефоны: рабочий и домашний. Только я пока ничего не обещаю. Мне надо подумать.
— Хорошо, — я встаю и допиваю свой виски. Крисса тоже встает. — Нам пора, — говорю.
А Крисса говорит:
— Приятно было познакомиться.
— Да, мне тоже. Удачи.
Мы с Криссой выходим из бара.
Мне хорошо. Краткий миг счастья. Я обнимаю Криссу за плечи и говорю:
— Ну вот, работа по-настоящему началась.
Мы идем и смеемся — в баре и вправду смешно получилось, — и в то же время мне как-то странно. Как будто все, что происходит, происходит неспроста.
Мы бродим по городу, просто гуляем — глазеем по сторонам, рассматриваем витрины, — и вдруг, на той стороне улицы, я вижу такую картину: очень красивая девочка, бледная, с длинными рыжими вьющимися волосами — и с огромным живым удавом на плечах. И что самое удивительное: они одного цвета, девушка и змея. Удав — светло кремовый, а узор у него на чешуе — оранжевый с красным отливом. В жизни так не бывает. Это похоже на галлюцинацию. Тем более, что больше никто из прохожих не обращает на них внимания, как будто так и должно быть. Крисса их тоже не видит, и я не тыкаю пальцем в их сторону и не кричу: «Смотри!».
Вскоре мы набредаем на замечательный букинистический магазинчик и зависаем там где-то на час; то есть, я зависаю, а Крисса ждет, когда я закончу возиться с книжками. Возвращаемся за машиной, а машины на месте нет. Ее забрали на штрафную стоянку за парковку в неположенном месте.
Приходится выяснять, где штрафная стоянка, потом тащиться туда, стоять длинную очередь, платить штраф. Когда мы забираем машину, полицейский на выезде спрашивает, из какой я страны.
14
Уже в мотеле Крисса вдруг спрашивает:
— А ты, правда, хочешь заняться любовью с мужчиной?
Я еще не отошел после виски. Состояние полного нестояния.
— Ну, когда у меня будет немеряно кокаину, и поблизости не окажется ни одной девушки, вот тогда я об этом подумаю… В конце концов, я же люблю и ценю свой член, так почему бы не оценить чей-то еще? Это всего лишь секс… Но, опять же, все зависит от того, с кем. С людьми, вообще, сложно. В любых отношениях есть свой подтекст, свои последствия… причем, далеко не всегда приятные. Я себя не представляю в такой ситуации.
— А то, что ты говорил про женщин — что они как пузырь?
Черт.
— Да я просто прикалывался над тем парнем. Слушай, Крисса, не лезь ко мне, ладно? Я устал, и вообще мне мутно.
— Ладно.
— Я, пожалуй, посплю.
На автоответчике — сообщение от Кати. Она говорит, что сегодня в семь вечера у нее репетиция, и можно пересечься в студии.
Я пьяный, мне плохо. У меня ощущение, что меня вообще нет. Пустое место. Поэтому я недовольный и злой. Метадона осталась всего ничего — на раз. Если заглотить его прямо сейчас, на алкоголь, может, удастся заснуть. Веки весят по пять фунтов каждое, а голова — все девяноста. Я очень надеюсь, что у Кати найдется что-нибудь для меня.
Что может быть лучше для грязной души, чем хрустящие чистые простыни?! Господи, я обожаю мотели.
* * *
Просыпаюсь. Криссы в номере нет, за окном — сумерки. Не люблю просыпаться под вечер, когда начинает темнеть. Меня это сразу вгоняет в уныние. Я — олицетворения несчастной случайности в мертвой комнате. Во рту — противно и сухо, все тело ломит.
Включаю лампу на тумбочке у кровати и вижу у телефона записку от Криссы. Она ушла поснимать. Продравшись сквозь плотную пелену похмельной мути, сажусь на кровати. Вот он я — вновь среди боли и страха. Мое привычное состояние, которое так или иначе есть всегда, не зависимо от того, как бы я ни пытался его скрывать, чем бы я ни пытался себя отвлечь. Мозги — как колючий кустарник, и обрывки кошмарного сна так и остались висеть на шипах, но я, хоть убей, не могу вспомнить, о чем был кошмар. Просто черный внезапный провал — стремительный выпад в сердце. Пытаюсь все-таки вспомнить, но сон рассыпается пеплом в руках. Подношу пальцы ко рту. Вкус — как у жизни, растраченной зря. Вкус неудачи. Вкус безнадеги. И даже некому обо всем рассказать. Да и кому это интересно? Кого это волнует? Меня лично не волновало бы. Разве что поделиться с тетрадкой. Открываю тетрадь и пишу.
Потом иду в ванную, умываюсь и чищу зубы. Потом звоню Кате. Она, вроде бы, рада, что я позвонил. Она говорит, у нее все есть — то, что мне нужно. Я говорю, что уже выезжаю. Звоню — заказываю такси.
В такси я размышляю о нашей поездке. У меня странное чувство: как будто я не распоряжаюсь собой. Как будто кто-то толкает меня по жизни — невидимой сильной рукой. И внешний мир представляется серией ускользающих мимолетных картинок. Быть чужаком и изгоем — в этом есть что-то и притягательное: когда тобой движут самые разные силы, подчас прямо противоположные. Но в этом есть и какая-то ограниченность. Я не хочу, чтобы меня определяли по принадлежности к некоей социальной группе, тем более — по искусственному физическому пристрастию. Я хочу быть свободным.
Начинается мелкий дождик.
Катя живет в полуподвале, где репетирует ее группа. Все пространство заполнено гнутой проволокой. Катя таскает проволоку отовсюду и делает из нее непонятные композиции. Проволока оплетает гитары и усилители, проволока вжата в стены, проволочные конструкции свисают с потолка. Проволочные фигурки — на всех доступных горизонтальных поверхностях. В целом все это создает атмосферу бессмысленной жестокости. И резкий свет голых лампочек под потолком только усиливает впечатление.
Но Катя мне нравится, и эта симпатия взаимная, как это бывает только между двумя старыми нарками. Она меня понимает. И питает ко мне чуть ли не материнские чувства, как и все мои любимые дилеры женского пола. Она как большая и добрая паучиха, которой так хочется позаботиться о своем паучонке — в моем лице.
Мы с ней общаемся исключительно на языке наркоты. Телевизор у нее дома работает постоянно, и ее любимое развлечение — строить догадки, какие наркотики употребляют знаменитости на экране. Она говорит: «Смотри! Видишь, как он дергает головой. Решает, наверное, что ему сделать: вскочить и пройтись колесом или вообще смыться из студии. Это кокс, однозначно. В общем, Джонни еще не скоро его увидит». Или: «Барбитураты. Даже не сомневайся. По ее волосам сразу видно».
Я вхожу, и у меня сразу же возникает чувство, что вот он — мой дом.
Что я был здесь всегда, и никуда отсюда не уходил.
Катя очень высокая. Ее длинные черные волосы спутаны так же, как ее скульптуры. Она одета в обрывки потрескавшейся черной кожи и какие-то непонятные тряпки, уворованные в дешевых магазинах. Ее лицо густо замазано белым тональным кремом, но все равно видно, какая у нее плохая кожа — и вовсе не потому, что у Кати прыщи или что-то такое, просто она всегда расчесывает до крови даже самый маленький прыщик.
Однажды мы с ней замутили секс. Действительно только однажды, и я не жалею, что мы это затеяли — один раз завсегда хорошо, в смысле укрепления взаимодоверия, — но для того, чтобы я смог повторить этот подвиг, мне надо быть совершенно уторченным, в хлам. От нее сильно пахнет — и если бы только немытым телом, а то еще и духами, которыми она обливается в немереных количествах; и пизда у нее какая-то вся вялая и расхлябанная под очень твердой лобковой костью, и от нее несет мочой и плесенью. Грудь у Кати большая и мягкая, как густая каша, а на плоских сосках растут волосы: две-три длинные волосины, жесткие, как проволока. Такое впечатление, что все силы ее организма уходят на поддержание нервной системы, и их уже не хватает на половые органы — вот они постепенно и разрыхляются. Она, вообще, любит секс, но ее возбуждение сосредотачивается не в теле, а вне его. Заниматься любовью с Катей — это как заниматься любовью с облаком статистического электричества. И теперь каждый раз, когда я вижу Катю, я вспоминаю ее кашеобразную грудь с двумерными сосками, похожими на волосатые родинки, и этот образ буквально стоит у меня перед глазами.
Но зато она прекрасно ко мне относится, и всегда хочет меня порадовать, и у нее есть наркота. Хорошо, что мы с ней повидались.
Сразу, с порога, вгоняю дозу. Смесь герыча с метедрином. Вставляет мгновенно. Накрывает волной — дрожь проходит по телу и возносит меня на вершину мира. Я начинаю рассказывать Кате о нашей поездке и обо всем, о чем я передумал по дороге сюда.
Она меня слушает, и улыбается — улыбается ласково и чуть снисходительно; сразу видно, что ей действительно интересно, и что она мной гордится, и что она за меня очень рада, — и одобрительно кивает, и ходит взад-вперед по комнате, подправляя свои проволочные конструкции. Я рассказываю про парня в баре сегодня утром. Про машину, про мои ощущения за рулем. Про ее проволочные скульптуры — как хорошо они выражают жизнь, где все так же сложно переплетено. Я рассказываю про бабочек и про птиц в кустарнике, который как разделительная полоса между мной и каким-нибудь незнакомцем: я его видел в первый и последний раз, но сейчас почему-то хочу про него рассказать. Я говорю, что наркотики — это самое лучшее, что ничего лучше еще не придумали.
Я вывожу Катю на улицу, и мы пару минут стоим под прохладным дождем, а потом возвращаемся, и я вгоняю себе еще дозу, потому что иначе — никак. Потому что мне нужно опять испытать эту дрожь, когда нервы — на грани разрыва, а в душе — запредельный восторг, истекающий взвихренными потоками прямо в член, который вдруг наливается восхитительной тяжестью.
И это покалывание во всем теле… и, само собой, Катя вдруг начинает казаться вполне привлекательной в плане заняться сексом, и я понимаю, что мне пора, хотя не прошло всего три часа, и я еще только начал. Упорно борюсь с искушением придумать что-нибудь по-настоящему грязное — чего бы над ней учинить, — но она никуда не денется, а конкретно сейчас мне хочется вернуться в мотель к Криссе. Хочется поделиться своими прозрениями. В общем, я собираюсь. Катя снабдила меня машинкой и изрядным количеством спида и герыча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26