Но это все-таки был мотоцикл, причем даже на ходу. Сдается мне, этот сукин сын не отказался бы от драндулета, даже если бы пришлось его толкать или крутить педали, как на детском автомобильчике. Короче, минут пять, а то и больше, он пытается его завести, а мы слушаем, как движок то чихнет, то заглохнет, но потом Шпик с гнусной ухмылочкой на роже все-таки отчалил, и мы снова поднялись наверх, а через пару минут и он заявился. Лыбится, сияет на весь треклятый зал, а ремешок шлема на подбородке завязан. Точно говорю, чувак, этот зассыха всех достал! Ну и что, наплевать и забыть, веселились-то мы на славу, к тому же понятия не имели, каково это — мотоцикл хотеть, и Шпик вскорости уже трепался про свой мотоцикл с мамашей Сузи, а та в момент наклюкалась и давай слезы лить по своей бедной маленькой дочурке — плачет и рассказывает, как та выглядела, когда родилась, мол, кажется, все это было только вчера, и вот она уже совсем большая, вышла замуж, стала матерью, а Шпик все кивает да поддакивает, но вообще-то ему все это до фени, ему бы только свечи почистить да, может, карбюратор перебрать… что за ночь можно сделать самому, и это ни черта не будет стоить… и тогда этот драндулет станет гонять по дороге не хуже любого другого мотоцикла, а если учесть, что он обошелся всего в сотнягу, то выходит, это чертовски выгодная сделка… а Сузи уже давно наплевала на старика со старухой и знай себе наворачивала бутерброды с салями, и гулянка шла вовсю. Само собой, некоторые ханыги из бара приплелись наверх, всех поздравили и похватали что сумели, а когда кончились крестины и они вернулись с малышом, все принялись твердить старику со старухой, что ребенок в точности похож на них (а старуха, чувак, ну просто образина!), а те хмыкают, хлопают всех по спине и велят пить до дна, а у кого-то был фотоаппарат, и сверкали лампы-вспышки, а потом их об стенку разбивали. Ребенок, само собой, принялся орать, но его убаюкали, и все разгулялись, как и положено на свадьбе. У них был патефон с кучей классных пластинок вроде Иллинойса Жаке и Кентона. И заявилась Роберта, настоящий гомик с понятием из нашего района. Она сразу начала танцевать и задницей вихлять, и некоторые из ребят, уже пьяные в хлам, плясали с ней, а она оттягивалась на всю катушку! Само собой, она, как всегда (если не было травы), тащилась под бенни, и кто-то из ребят спросил ее, не она ли невеста, а Роберта говорит, нет, мол, она обычно принимает противозачаточные меры, а потом ну плясать со стариком и старухой, предками Сузи. Вот это была умора! Она вихляет своей толстой жопой, вся в поту, в соплях и слезах, а мы со смеху обоссываемся. Да, чувак, свадьба удалась на славу!
Само собой, Томми на выпивку особенно не налегал. Не потому, конечно, что это была его свадьба. К тому времени это уже значения не имело. Нет, просто он вообще был малопьющий. Изредка примет пару кружек пива, и всё. Такие дела. Но и он вроде как веселился вовсю. Во всяком случае, для такого спокойного малого как Томми. Все гости чуть было не затосковали, когда старуха откопала где-то пластинку, на которой какая-то телка поет «Потому что», а потом она шатаясь подходит к Сузи и ну обнимать ее и целовать, а Сузи пытается запихнуть в рот бутерброд с салями, но жевать не может, потому как на ней висит старуха. Зато Роберта нас просто со смеху уморила. Она стояла в углу и делала вид, будто поет — вот это, чувак, была потеха! Представь, короче: хлопает глазами (а глаза у нее подведены, и на веки наклеено что-то блестящее типа звездной пыли) вертит и вихляет жопой, ну и все такое. А старуха ее не видит (сдается мне, к тому времени она уже вообще мало чего видела), она хочет с Сузи потанцевать и ну кружиться в вальсе, то и дело спотыкаясь, а Сузи все держит в руке тот бутерброд с салями, но тут пластинка кончилась, Роберта мигом поставила Дайну Вашингтон, Сузи отделалась от старухи, и все опять принялись веселиться. Вскорости старуха отрубилась, и ее уложили на раскладушку в задней комнате, а мы под конец принялись скакать в углу под музыку и накачиваться виски, и даже Шпика слегка развезло. Тони совсем окосел, схватил какую-то телку за жопу, и вышла неувязочка с ее мужем, но до серьезной драки дело не дошло, поэтому мы просто затолкали Тони в угол и дали ему проспаться. Само собой, несколько старых ирландцев принялись друг друга мутузить, но особого беспокойства от них не было, да и дело было далеко от стойки, поэтому их никто не трогал, и они дрались, пока не вырубились.
Но Шпику уже на месте не сиделось. Ему хотелось кататься. Все велели ему ехать, но в одиночку он кататься не хотел, а все, кроме Томми, были слишком пьяны, чтоб ездить на треклятом мотоцикле. Тогда Сузи и говорит Томми, поезжай, мол, ты. Почему бы и нет, черт подери! Все равно, мол, сегодня ночью ничего нельзя. Понятное дело, слишком рано. А она решила разыскать ребенка, унести его домой и лечь спать. Сказала, что все равно уже ног не чует. Всего недели две прошло, как она родила. Да и ребенок был просто здоровенный. Фунтов восемь, что ли. Точно не знаю, но что-то вроде этого. Она сказала, что это все равно что срать арбузом. Ребенка рожать. Короче, она всюду поискала, нашла малыша и слиняла. Ну, а Томми решил прокатиться со Шпиком. Ночка выдалась славная. Как раз такая, чтоб ездить с ветерком. А назавтра, наверно, целый день дома торчать и все приводить в порядок. Сам знаешь, то туда поставить, это сюда, за малышом присматривать, ну и все такое. Короче, когда Роберта видит, что Томми собрался линять, она подходит, точно уличная шлюха, и начинает вкрадчиво так убалтывать Томми, чтоб он взял ее покататься, мол, у нее такое подавленное настроение, когда она видит, как другие люди заводят ребенка и к медовому месяцу готовятся, а сама при этом хлопает глазами, и все со смеху покатываются, тогда Томми смеется и соглашается, Роберта хихикает и машет ручкой на прощанье. Шпик уже спускается по лестнице в накрепко завязанном на подбородке шлеме, и они линяют.
Ну, а мы, само собой, торчали там, пока нас наутро пинками не выставили. Ну и что? Наплевать и забыть. Старик ведь большие бабки выложил за помещение и все прочее. Не пропадать же всему этому зря!
Часть IV. Траляля
Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, кого любит душа моя; искала я его и не нашла его.
Встретили меня стражи, обходящие город: «не видали ли вы того, которого любит душа моя?»
Песнь Песней 3 2, 3
Впервые Траляля отдалась, когда ей было пятнадцать лет. Страсти особой не было. Так, развлеченьице. Она ошивалась «У Грека» вместе с другими местными малолетками. Заняться нечем. Сиди себе да языком трепи. Слушай музыкальный автомат. Пей кофе. Стреляй сигареты. Кругом тоска зеленая. Она и согласилась. В парке. Три или четыре парочки, подыскавшие себе по местечку на травке, под деревцем. Строго говоря, она не согласилась. Она вообще ни слова ни сказала. То ли Тони, то ли Винни, да и кто бы там ни был, просто-напросто довел дело до конца. Потом все встретились у выхода. И давай друг дружке улыбаться во весь рот. Ребята чувствовали себя продувными ловеласами. Девчонки шли впереди и обменивались впечатлениями. Хихикали и говорили намеками. А Траляля только плечами пожимала. Перепихнулись, значит перепихнулись. К чему весь этот бред собачий? В парк она ходила часто. У нее всегда был богатый выбор. Остальным девчонкам хотелось не меньше, но они только в игрушки играли. Им нравилось динамить. И хихикать. А Траляля не выебывалась. Динамисток никто не любит. Либо ты даешь, либо нет. И все дела. К тому же у нее были большие сиськи. Она была сложена как взрослая женщина. Не как малолетка. Ей отдавали предпочтение. И еще до того, как кончилось первое лето, она принялась в игрушки играть. Правда, по-другому. Она ребят не динамила. Да и какой смысл? И денег тоже никаких. Некоторые девчонки ее раздражали, и она унижала их, мешала с дерьмом. Если девчонка западала на кого-нибудь из ребят или по какой-либо причине пыталась с ним сойтись, Траляля тут же его отбивала. Так, забавы ради. Девчонки ее ненавидели. Ну и что, подумаешь! Кому они нужны? То, чего она хотела, было у ребят. Особенно тогда, когда они обчищали карманы какого-нибудь пьянчуги или проворачивали гоп-стоп. Ей всегда с этого что-нибудь да перепадало. Они водили ее в кино. Покупали ей сигареты. Угощали пирожком в пиццерии. Пьянчуг было как собак нерезаных. Во время войны у всех денежки водились. В порту было полным-полно подвыпивших морячков. А на базе, само собой — полным-полно солдатни, и они всегда были готовы раскошелиться на пару-тройку долларов. Иногда и больше. А Траляля всегда получала свою долю. Без обмана. Всё очень просто. Ребята получали массу удовольствия, а она — пару-тройку долларов. Если не находилось свободной комнаты, всегда можно было пойти в подвал здания «Вольфе». В эти длиннющие подвальные лабиринты. Один ставил пистон, а остальные ее лапали. Порой целыми часами. Но она получала то, чего хотела. Ей надо было только давать, никому не отказывая. К тому же это было приятно. Иногда. А если и нет — ну и что? Это не имело значения. Лежи себе на спине. Или стой, наклонившись над мусорным ящиком. Все лучше, чем работать. Да и приятно к тому же. Во всяком случае какое-то время. Но время неумолимо. Они повзрослели. И перестали довольствоваться парой-тройкой долларов из карманов пьянчуг. Зачем дожидаться, когда отрубится какой-нибудь алкаш? Который уже почти все бабки пропил. Лучше уж самим вырубать их, когда они будут возвращаться на военную базу. Каждую ночь они дюжинами выходили от «Уилли» — из бара на другой стороне улицы, напротив «Грека». Ребята перехватывали их по дороге на базу или в порт. Солдатиков обычно пропускали. С них и взять-то было почти нечего. Зато морячки обычно бывали при бабках. Чересчур здоровых или слишком трезвых они били по башке кирпичом. Если же морячок выглядел слабаком, то один держал его, а другой (другие) мутузил(и). Несколько раз они подстерегли лоха на пустыре на Пятьдесят седьмой улице. Вот где можно было оттянуться! В глубине у забора было темно, хоть глаз коли. Они метелили его, пока руки не уставали. Масса удовольствия. Потом — пирожок с пивком. И Траляля. Она всегда была с ними. Со временем они приобрели полезный опыт. Сделались разборчивее. И сильнее. Кирпичи им больше были не нужны. Они совершали обход баров и засекали какого-нибудь парня с пачкой бабок. Когда тот выходил, они его до нитки обирали. Порой его заманивала Траляля. Вела в подворотню. Иногда — через пустырь. Все шло как по маслу. У всех появились новые шмотки. Траляля стала хорошо одеваться. Свитера меняла каждые два-три дня. Все у ребят получалось легко. Знай себе — морячков выслеживай. Они тут все равно люди временные, так что все шито-крыто. Насрать всем на них. К тому же столько бабок им ни к чему. Да и что такое пара-тройка шишек! Они вообще погибнуть могли бы, так что все это пустяки. Солдатню ребята не трогали. Разве что изредка. Они действовали с умом, и никто не причинял им хлопот. Но Траляля хотела получать еще больше — малая доля ее уже не устраивала. Пришла пора предпринять что-нибудь на свой страх и риск. Она прикинула и решила, что, чем давать двоим мужикам за пару-тройку зеленых, разумнее будет дать одному и получить всё сполна. Все пьянчуги на нее заглядывались. И пялились на ее сиськи. Так что дело плёвое. Главное — подцепить богатенького лоха. Не какого-нибудь там ханыгу с парой паршивых долларов. К чертям собачьим все это дерьмо. Она сидела «У Грека» одна и ждала. Вошел солдатик и заказал кофе с гамбургером. Спросил, не хочет ли она чего. Можно, почему бы и нет. Он улыбнулся. Вытащил из толстой пачки купюру и бросил ее на стойку. Траляля принялась выпячивать сиськи. Он рассказал ей о своих нашивках. И о наградах. О «Бронзовой звезде». И о «Пурпурном сердце» с двумя «Пучками дубовых листьев» за ранения. Два года служил за океаном. Теперь домой. Он говорил и распускал нюни, а она улыбалась. Она надеялась, что купюры у него не только по одному доллару. Хотела увести его, пока не заявился кто-нибудь из ребят. Они сели в такси и поехали в одну гостиницу в Нижнем Манхэттене. Он купил бутылку виски, и они сидели, пили, а он все говорил. Она то и дело наполняла его стакан. Он продолжал болтать. О войне. О том, как его ранили. О родном доме. О том, чем он собирается заниматься. О том, как долго провалялся в госпитале, и обо всех операциях. Она все подливала, а он никак не вырубался. Ублюдок. Он сказал, что просто хочет немного побыть с ней рядом. Поговорить и немного выпить. Она ждала. На чем свет стоит кляла его вместе с его треклятой мамашей. Да насрать мне на твою простреленную ногу! Она просидела там больше часа. Выеби он ее, может, она сумела бы вынуть деньги у него из кармана. Но он только знай себе языком трепал. Ну и черт с ним. Она огрела его бутылкой по голове. Обчистила его карманы и ушла. Взяла из бумажника деньги, а бумажник выбросила. Сосчитала их в вагоне подземки. Пятьдесят зеленых. Неплохо. Столько сразу никогда еще не получала. Хотя вообще-то заработала больше. Слушала ведь весь этот бред собачий. Ага. Вот сукин сын! Надо было его еще разок огреть. Какие-то паршивые пятьдесят зеленых, а он балаболит как заведенный. Она оставила при себе десятку, остальное заныкала и поспешила обратно к «Греку». Там были Тони с Алом, и они спросили, где она пропадала. Алекс говорит, ты пару часов назад слиняла с пьяным солдатиком. Ага. Гнусный тип. Я думала, он упакован. Бабки вырулила? Ага. Сколько? Десятку. Он мне все время мозги пудрил насчет того, что у него куча бабок, а у самого только паршивая десятка и была. Да ну? Дайка посмотреть. Она показала им деньги. И это всё, точно? Хотите меня обшмонать? Думаете, я что-нибудь в жопе, что ли, припрятала? Ладно, потом посмотрим. Ага. Ну, а вы чего? Бабки срубили? Раздобыли немного. Но тебе-то чего волноваться? Ты теперь богатенькая. Она молча пожала плечами. Потом улыбнулась и сказала, что может угостить их кофе. Без булочек? Ну и ну! Просто кровопийцы какие-то! Ладно, ладно. Эй, Алекс… Они еще сидели у стойки, когда вошел тот солдатик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43