Он был ярко освещен внутри. Яша сразу увидел Юлю. В пустом купе она читала книгу. Вот она медленно закрыла книгу и взглянула на Яшу сквозь стекло окна. Лицо ее было загорелым, усталым.
2004-2005

СВАСТИКА
Давно замечено: для детективного жанра огромное значение имеет образ расследующего, разгадчика тайн, а для этого образа главное не столько метод разгадывания (он, так или иначе, один дедуктивный), сколько времяпрепровождение в паузах между делами – печаль и наркомания Холмса и целая коллекция его досугов, включающая игру на скрипке, химические опыты и депрессию, философское оцепенение Дюпена, унылое существование среднего парижского буржуа Мегрэ с его кальвадосом, женой, трубкой и дождем, католическое служение отца Брауна, завитые усы и мелкое тщеславие Эркюля Пуаро, и прочее, прочее, прочее – все эти формы анабиоза, от которых их способна пробудить лишь очередная загадка.
Сергей Сергеевич Курский, уже старичок, очень известный когда-то следователь, удалился на отдых в теплый Крым, ссылаясь на пенсионный возраст и на странный озноб, иногда бьющий его худое аккуратное тело, и теперь он жил возле моря, сначала в санатории МВД, а потом в собственном домике с садиком под Алупкой.
На рассвете он ходил на море, делал глубокий заплыв и зарядку, затем покупал на рынке фрукты (питался исключительно фруктами и овсянкой), а после неподвижно сидел в саду, хрупкий и весь белый: в сединах, белой рубашке, белых парусиновых брюках.
В саду, под навесом, был у него письменный стол, на нем – ноутбук, и предполагалось, что Сергей Сергеич пишет книгу о своих прошлых приключениях, но старые, узкие, опрятные пальцы так ни разу и не прикоснулись к клавишам с тех пор, как удалился он на покой, компьютер-чемоданчик ни разу не открывался, Сергей Сергеич не блуждал в Интернете, не писал воспоминаний, не читал и не писал писем.
Анабиоз его был глубже и прозрачнее, чем у Холмса, Мегрэ и Дюпена, он даже не счел нужным впасть в маразм, ум его оставался идеально отлаженной машинкой, созданной из столь прочных материалов, что она не ветшала и не ржавела даже от полного бездействия. Он просто как-то сладко и счастливо окоченел в этом теплом и нежном Крыму.
Когда к нему пришли молодые сотрудники ял тинского угрозыска Гущенко и Лыков, они нашли Курского в саду: он сидел, упершись лбом в угол своего старинного письменного стола, стол был весь пуст, и только на углу стояла бутылка мине ральной воды и стакан, а также кристально чистая хрустальная пепельница – он никогда не курил.
Услышав хруст шагов по гравию дорожки, старик выпрямился, в центре его белого лба отпечаталась розовая точка – вмятинка от острого угла стола.
Пришедшие с почтением взглянули на эту касто вую точку брамина, на этот розовый третий глаз.
Лицо старика в своей верхней части казалось ско ваным зимой, и смотрел он как сквозь толстый лед, но в нижней части лица наступала ввиду гос тей приветливая странная весна, и вежливая улыбка, как мартовский ручеек, струилась над ос трым подбородком. Анабиоз его был глубже и прозрачнее, чем у Холмса, Мегрэ и Дюпена…
Гости присели, их угостили минеральной во дой. Гущенко и Лыков были молодые, талантливые парни с претензией, с татуировками, с запросами.
Несмотря на жесткую работу они много читали, слушали модную музыку и давно мечтали познакомиться с Курским: он был для них полуживой легендой, как бы двойным осколком: вопервых, осколком славного советского уголовного розыска; перед этим прошлым они благоговели.
С другой стороны, они – простые ребята из постсоветской глубинки – обожали русское дворянство, а про Курского всем было известно, что он княжеского рода и, говорили, является потомком того самого Курбского, который когда-то состоял в знаменитой переписке с Иваном Грозным.
Итак, Гущенко и Лыков давно подбирали какоенибудь необычное дело, которое могло бы заинтересовать Курского. Им хотелось поработать со знаменитостью, они все не могли забыть сверкающие перлы шестидесятых годов – «Дело рыбзавода », «Дело Чугунина», «Дело ювелиров»…
И вот попалось одно дельце – необычное, загадочное, – явно стоящее особняком среди бандитскоментовских будней наших дней, словно явившееся из других времен, – что-то здесь было от древних тайн, а может быть, от тайн будущего.
Лыков положил на стол папку, открыл, стал рассказывать:
– За Симеизом есть местечко Тополиное – красивый уголок у моря. Поселок возник в начале XX века, когда несколько богатых семейств из Москвы и Петербурга выстроили там свои виллы.
В советское время было построено три санатория.
Виллы отчасти стали санаторскими корпусами, другие же были поделены на квартиры, в которых жили работники санаториев. Вы, Сергей Сергеевич, конечно, знаете Симеиз и тамошние виллы с романтическими именами «Мечта», «Ксения»,
«Камея», «Эльвира», «Дива». Нечто подобное и в Тополином, хотя и скромнее. Есть там одна необычная вилла, построенная в 1901 году архитекто ром Семеновым для одного семейства, которая когда-то носила название «Свастика». Сами понимаете, было это задолго до фашизма, и в те годы свастика не ассоциировалась с чем-то злым и предосудительным. Скорее, наоборот, считалось, что это индийский знак счастья. Свастику любили Романовы. Вилла принадлежала Тягуновым. Тягунов слыл знатоком Индии, мистиком, богачом.
Дом двухэтажный, в плане представляет собой две свастики: первый этаж – правосторонняя, второй – левосторонняя. Сейчас внешние стены виллы настолько покрыты пристройками и балкончиками, что всего этого не угадать.
Лыков показал фотографию виллы. Она была красиво расположена на фоне гор, кипарисов, но настолько покрылась пристройками, что не только ничего свастичного в ней не осталось, но и вообще нельзя было сказать, что это вилла, – просто дом, обросший самыми разнообразными верандами, разномастными мансардами и сараями.
– В этом доме стали странно умирать люди.
Лобнев Степан Анатольевич, старик, был найден год назад в прихожей своей квартиры. Старику немудрено умереть, но экспертиза установила: смерть в результате отравления. Некий сложный яд. Ну, Лобнев выпивал, был в маразме, мог случайно употребить что-то не то, какую-то химическую жидкость. Пять месяцев назад скончалась Руденко Антонина Яковлевна, тоже весьма в летах, достаточно уже ветхая женщина. Казалось бы, Бог прибрал, но экспертиза настораживает – смерть в результате отравления, яд весьма схож с тем, который обнаружен в теле Лобнева. И, наконец, вчера третья смерть – Рогач Василий Васильевич.
Тоже старик, тоже жилец этого дома. Найден на лестнице. И снова тот же яд. Тело Лобнева сфотографировано не было, а вот Руденко и Рогача мы сфоткали. Взгляните.
Гущенко подвинул Курскому пачку фотоснимков.
На одном снимке старая женщина лежала на полу своей комнаты, одну ногу она подвернула под себя, другая полусогнута. Одна рука заброшена за голову, другая откинута в сторону, обе согнуты в локтях.
– Обратите внимание: позы трупов совершенно совпадают. Те, кто видел мертвого Лобнева, свидетельствуют: лежал на полу в прихожей в той же позе. Один в один.
– Возможно, схожая конвульсия в результате воздействия данного яда? – спросил Курский, перебирая фотографии.
– Видимо, так. Очень может быть.
– Что же, вы полагаете, кто-то травит стариков?
Что можно сказать о яде? Нельзя ли найти техническую причину: утечка газа, другие бытовые яды?
– Яд странный, сложный. Техническая инспекция дома осуществлена, ничего не обнаружено.
– Сколько в доме квартир?
– Шестнадцать. Восемь на первом и восемь на втором.
– Много старых людей живет?
– Очень многие сильно в возрасте.
– Ну, здесь пахнет жилищным криминалом.
Возможно, кто-то хочет завладеть квартирами или домом?
– Вряд ли. Дом на балансе санатория «Правда ». Дело, кажется, не столь прозрачно. Вот еще снимки трупов. Вот это было обнаружено на телах Руденко и Рогача. У Руденко – на спине, чуть ниже затылка, а у Рогача – на щиколотке.
Гущенко показал два снимка. На фрагментах кожи обоих трупов виднелись странные красноватые переплетающиеся линии, образованные чемто вроде вздутий на коже. Нечто вроде ожогов, но странной формы. Странный узор, нанесенный на тело как будто с помощью раскаленной иглы.
Курский внимательно рассматривал оба снимка.
– Занятно, – наконец сказал он. – Я хотел бы взглянуть на труп Рогача.
– Взглянете, Сергей Сергеевич, – обрадованно кивнул Гущенко, внутренне ликуя оттого, что старик втягивается. – Тело в морге. А не хотите ли прямо сейчас в Ялту, в морг, а потом съездим в Тополиное?
Чудный уголок.
– Какие версии разрабатываются следствием?
– Пока эскизы, Сергей Сергеич. Наметки. Какие у нас версии – так, возня с фактами! А вот у жильцов дома в Тополином есть версии. Народ, как говорится, шушукается, кудахчет. Шепот пошел уже по всему поселку. Говорят, что дом нечист, конечно. И на разные лады в этом шепоте и шушуканье повторяют одно слово. Словечко.
– Какое же?
– «Свастика», Сергей Сергеич. Дом-то раньше, до революции так назывался, об этом помнят.
Экзотичный дом. Свастика там везде, хоть и сбили лепные фронтоны, мозаики под окнами, но осталась мозаичная плитка на лестницах, остались мелкие орнаменты. Сколько ее ни уничтожали, а везде – она. Как паучок, живет то в одном углу, то в другом. И вот здесь что обращает на себя внимание: позы трех трупов – то, что вы назвали сходной конвульсией в результате воздействия яда, – они выглядят так искусственно, странно и очень похоже, что словно кто-то уложил их так, чтобы тело максимально напоминало свастику. Трупы, насколько это позволяет форма человеческого тела, лежат в форме свастики.
– Вот как, – Курский мельком еще раз взглянул на фотографии трупов. – Трепетно у вас выходит.
– Очень трепетно, Сергей Сергеич, – кивнул Гущенко. – И вот ведь фактик: все трое убиенных – фронтовики. Все прошли войну, имеют награды.
Все они воевали с фашистами, то есть получается, боролись против тех, чьим знаком была свастика. В общем, народ говорит: свастика мстит своим врагам.
– Много чего гутарят, – подключился Лыков.
– Говорят, дом построил колдун Тягунов, и посвящен он знаку Сатаны. Уже многие требуют сжечь этот дом. А он, между прочим, входит в список исторических зданий, охраняемых государством.
– И если ко всему этому отнестись серьезно, то имеем мы на руках, Сергей Сергеевич, две версии – обе пустые, ничем не подкрепленные. Но… отвернуться от них или зажмуриться не умеем.
Одна версия: неофашистская группа работает, причем, скорее всего, не столько политическая, сколько мистическая секта. Сатанисты не исключены.
Или мистические фашисты. А другая версия: действует одинокий поклонник свастики, мститель за нее. Трое убитых – фронтовики, а у женщины еще и фамилия – Руденко. Она однофамилица прокурора Руденко, который был главным советским обвинителем фашистов на Нюрнбергском процессе. Случайное совпадение, скорее всего. А вдруг это совпадение возбудило мозг маньяка?
– Кудрявая история, – усмехнулся Курский. – Что же вы от меня-то хотите, от старика? Ищите.
– Хотим, чтобы вы приняли участие в расследовании.
Просим вас о помощи, Сергей Сергеевич.
Мнится нам, искать убийцу надо в доме. Среди его жильцов. Там есть разные персонажи, очень разные… И все они десятилетиями варятся внутри этой свастики. Многие – старики, многие – со странностями. Вы в свое время специализировались на убийствах с психопатологическими мотивами.
Хотим, чтобы вы с нами прокатились в Тополиное, взглянули на дом, на его обитателей, что называется, свежим взглядом.
– Да уж какая тут свежесть! Стар я, ребята.
У вас что выходит: стариков убивают. Вам кажется, их убивают другие старики. Или старик. Поэтому вы решили: пускай еще один старик и расследует.
Старичье само с собой разберется. Остроумные у вас люди в ялтинском угрозыске работают. С юмором подходите к делу, с огоньком. – Курский обратил саркастическое лицо в сторону нежного моря, которое прозрачно и тихо просвечивало между весенними деревьями его маленького сада.
– Нам не до юмора, – угрюмо сказал Лыков. – Нам совсем не до смеха, Сергей Сергеич. Чутье говорит: убийства в доме будут продолжаться.
– Да и потом, почему только старики? – вмешался Гущен ко. – Живет в доме одна молодая женщина. И, надо сказать, очень красивая. Лида Григорьева, двадцать пять лет, учительница в санаторской школе, при детском пульмонологическом санатории. Приехала из Севастополя четыре года назад, получила в этом доме квартиру. И она у нас ходит чуть ли не в подозреваемых.
– И чем же она подозрительна, эта красавица Лида?
– Очень подозрительна, очень. Приехала четыре года назад в Тополиное из Севастополя, откуда она родом, устроилась учительницей в санаторской школе для больных детей, поселилась в этом доме. Причем с самого начала проявила упорное желание жить именно в этом доме. Ей предлагали квартиру гораздо лучше, новую, с видом на море, а она предпочла поселиться на бывшей вилле «Свастика», на первом этаже, в скверной квартире без ремонта, с окном, выходящим на стену сарая.
Зачем ей вообще надо было покидать прекрасный и веселый город Севастополь и селиться в Тополином, когда она молода и ослепительно хороша собой? Кроме этого, она еще очень умна, превосходно образована. Теперь она уже и не скрывает, что цель ее переезда был сам этот дом – жить она хотела, видите ли, именно в нем. Не то чтобы она была фашистка, но она любит свастику.
Достаточно войти в ее комнату, чтобы в этом убедиться.
Комната от пола до потолка увешана этими знаками. Утверждает, что это знак буддизма.
Кроме этого, она пытается производить своего рода подпольную реставрацию дома. Она собственноручно восстановила несколько изразцовых и мозаичных орнаментов внутри виллы. В доме ее за это многие не любят, вовсю подозревают в ведьмовстве и в отравлении троих стариков и, живи там публика погорячее, давно бы уже предали ее суду Линча. А так – дело пока ограничивается кляузами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18