https://wodolei.ru/brands/Akvaton/madrid-m/
Его видение тоталитарного патриотизма игнорировало истинную природу гитлеровского режима, в котором не было места коммунистам и пацифистам.
Вера в то, что даже основанное на насилии и концлагерях государство может требовать лояльности от своих сограждан, объединяла самый широкий спектр персонажей - противоречивого Редера, аристократичного президента палаты Креля и консервативного борца с "Красной капеллой" Гарри Пипе. Противостояние этому государству, особенно в военное время, и тем более помощь Советскому Союзу в их глазах являлось преступлением, достойным самой суровой кары.
Даже в наши дни эти люди яростно отказываются признать, что какой бы спорной не казалась шпионская деятельность людей, подобных Шульце-Бойзену, она входила в сферу внутреннего немецкого Сопротивления. В ответ на подобный вопрос бывший капитан Гарри Пипе просто рявкнул: "Ничего, кроме кучки предателей, никакого отношения к Сопротивлению". Крель в послевоенные годы с явным негодованием возражал "против любой попытки рассматривать "Красную капеллу" как движение внутреннего политического Сопротивления".
Судя по этим высказываниям, нелегко найти различие во взглядах на политическое устройство общества у ярого приверженца правового государства Креля и нацистского прокурора Редера. Крель однозначно утверждает, что шпионская сеть Шульце-Бойзена/Харнака была "главным образом шпионской организацией, работавшей на Советскую Россию. Антиправительственная деятельность не играла существенной роли и сошла на нет. С того момента, как главный поборник коммунизма Советский Союз вступил в войну с Германией, любая поддержка коммунизма приравнивалась к оказанию помощи военному противнику".
Конечно, этот аргумент исторически неточен и политически спорен. На практике это означает, что любое сопротивление режиму со стороны крайне левых являлось насаждением коммунизма и пособничеством советскому противнику; в результате чего государственная измена, означавшая внутриполитические действия, направленные на свержение руководства государства, и предательская деятельность, состоявшая в сотрудничестве с врагом, и шпионаж в его пользу ничем друг от друга не отличались.
И тем не менее все их аргументы утверждают, что ни при каких обстоятельствах нельзя утверждать о принадлежности членов "Красной капеллы" к внутренней политической организации. Те, кто безусловно принимает Третий рейх как истинно германское государство, игнорируя его специфические, присущие только нацизму, черты, не могут согласиться существованием людей, готовых с ним бороться из-за неприятия некоторых его проявлений.
Именно эта грань разделяет деятельность "Красной капеллы" в Третьем рейхе от подобных случаев предательства интересов страны или правительства в других странах. За оказание помощи или потворство врагу в союзнических державах закон предусматривал суровое наказание (хотя в большинстве случаев смертная казнь исключалась). Однако суд в этих странах четко различал предательство интересов страны и измену правительству. Если человек действовал из добрых побуждений по отношению к своей стране, на него никто не навешивал клеймо предателя.
Редера нельзя обвинить за привлечение к суду коммунистических шпионов. Он был прокурором, обязанным соблюдать соответствующие инструкции, и мог действовать только в рамках существовавшего законодательства. Более того, ему ни при каких обстоятельствах нельзя было нарушить ни одной статьи гражданского или военного законодательства. Единственным обвинением, которое могли выставить против него история или человечество, является его чересчур рьяные требования смертной казни для людей, никогда не участвовавших в шпионской деятельности Шульце-Бойзена, и даже тех, кто её не одобрял и отмежевался от руководителя организации.
Но подобная деятельность вряд ли доставляла Редеру удовольствие. Он поступал в соответствии с инструкциями своих хозяев, хотя в его поступках необходимо отметить предосудительное рвение, с которым подчиненные рабски выполняют приказы руководства, особенно если оно способствует удовлетворению их собственных амбиций. Редер постоянно уступал соблазну приписать Шульце-Бойзену и его товарищам низменные мотивы.
Манфред Редер решил доказать, что эти люди действовали из разных побуждений, но лишь за исключением самого главного, без которого история "Красной капеллы" не имеет никакого смысла - политического сопротивления. Для Редера любое подтверждение того факта, что "Красная капелла" формировалась как антигитлеровская организация Сопротивления, было и остается "исторической фальсификацией". В его глазах эта организация являлась "тайным врагом, затаившимся в своем логове и орудовавшим самыми грязными методами, в то же время пустословя о свободе, человечности и патриотизме".
После двух недель пристального изучения материалов дела Редер составил для себя картину грандиозного престпуного тайного заговора. В этом грязном деле "активно участвовали профессиональные игроки, коммунистические фанатики, сбитые с толку себялюбцы, наркоманы, потерявшие веру буржуа, убежденные анархисты, единственным побуждением которых была жажда воплощения своих преступных замыслов; коммунисты-заговорщики действовали в качестве курьеров, агентов, диверсантов, перебежчиков и эмигрантов".
Имелись ли у них какие-либо побудительные мотивы кроме тех, что присущи коммунистам-догматикам? Единственным ответом Редера было решительное "нет". Все идеалистические побуждения этих людей он как убежденный антибольшевик объяснял одним: все без исключения коммунисты закоснелые фанатики, всегда готовые принести себя в жертву Москве.
По делу члена КПГ Вильгельма Гуддорфа Крель всегда готов был клятвенно утверждать, "что тот действовал как идеалист и только из политических убеждений, и в этом он несомненно получил поддержку Редера. Надо отдать должное - сам Редер свидетельствовал в пользу агента-парашютиста Генриха Коэнена. Другие "аппаратчики" мирового коммунистического движения также получили достойную оценку: обвинение, похоже, вряд ли стремилось дать им объективную характеристику, пытаясь доказать, что "Красная капелла" действовала не против нацистского государства, а против Германии как таковой.
Тем же, кто не был коммунистами, но тем не менее входил в оргнанизацию, на доброжелательность Редера рассчитывать не приходилось. В его антибольшевистском мире не было места для "добропорядочных граждан", разделявших идеи коммунизма. Не признавая внутренних политических причин противостояния нацизму, он нашел для себя более прозаическое объяснение оппортунизм и честолюбие. Аскетический доктринер Харнак превратился в "ущербную личность", поскольку Редер считал, что он хочет занять кресло министра экономики в Германской Советской республике; против Шульце-Бойзена говорило его желание стать военным министром; Адам Кукхоф считался графоманом и оппортунистом, а причиной работы на советскую разведку Грауденца, якобы стали его собственнические инстинкты.
Но этого Редеру было мало. Шульце-Бойзену надлежало стать центральной фигурой, движимой самыми низменными побуждениями, соблазнителем, оказавшим гибельное влияние на молодежь. Но что могло служить ему оружием? Редер мог представить только две вещи - деньги и женщин.
Вскоре Редер отчеканил фразу, которая, по его мнению, объясняла все "цена предательства". После того, как стало известно о получении шпионами денег от Советов, он счел это единственной причиной любых поступков Шульце-Бойзена и его ближайших друзей. "Ценой предательства" объяснялось приобретение Шульце-Бойзеном яхты, участка земли в Тойпице, кожаных изделий во время поездки в Голландию. Редер неутомимо искал новые примеры денежных трат. В платяном шкафу фрау Гримме он обнаружил 2000 марок, переданных её мужу на хранение Кукхофом; конечно же, это тоже "цена предательства". Графиня Брокдорф "купила" мужа на деньги из подозрительного источника. Коммунист со стажем, вероятный казначей "Красной капеллы" Хюбнер израсходовал на всю организацию 230 000 золотых марок наличными.
Короче говоря, каждый агент Москвы получал от русских плату за свою деятельность, которая стоила жизни многим немецким солдатам, женщинам и детям.
Там, где никаких доказательств существования "цены предательства" найти не удавалось, строгий приверженец буржуазной морали Редер вытаскивал на свет разврат, сексуальные совращения и адюльтер. Даже двадцать пять лет спустя он все ещё помнит, кто и с кем спал. Согласно его показаниям, Шульце-Бойзен состоял "в интимных отношениях с Одой Шоттмюллер, графиней Брокдорф, фрау Шумахер и двумя машинистками-стенографистками из Имперского министерства авиации; Либертас Шульце-Бойзен была лесбиянкой, и в то же время имела связи с другими мужчинами.
Мария-Луиза Шульце помнит возмущенный вопрос Редера, "знает ли она о связях своей невестки с тремя или четырьмя мужчинами, даже не принадлежавшими к её классу?" Любая тривиальная интрижка носила для Редера криминальный подтекст. Гестапо разыскало несколько сделанных Шумахером фотографий обнаженной Либертас Шульце-Бойзен. Редер никогда не пытался предъявить их родственникам Шульце-Бойзена, хотя те не нашли бы в них ничего особенного. Но для Редера они определенно служили доказательством оргий, которые, как он утверждал, проходили в квартире Шульце-Бойзена. Его распаленное воображение рисовало "череду необузданных увеселений, на которых на женщинах одежды было не более, чем можно купить за пятнадцать купонов (карточек на одежду), а это, согласитесь, очень мало".
Графине Брокдорф приписывалось сомнительное достижение в том, что она "имела за одну ночь сексуальные отношения с четырьмя советскими агентами". Кукхоф из-за "своей страстной привязанности к Либертас Шульце-Бойзен стала послушным инструментом Москвы". Ильзе Штебе соблазняла свои жертвы "обольщением, если не действовали другие аргументы". Редер сумел найти следы разврата даже среди самых невинных соратников Шульце-Бойзена. Молодежь из группы Риттмайстера стала "похотливой сексуально озабоченной компанией". Като Бонтье ван Беек "попала в эту историю из-за своих сексуальных связей с кругом друзей, признательность которых она хотела завоевать".
Привнесение в дело "Красной капеллы" эротических мотивов имело вполне определенные цели. Драматизируя манеры и привычки друзей Шульце-Бойзена, Редер надеялся создать впечатление, что анархия и распущенность стали главными причинами, связавшими Шульце-Бойзена с его молодыми агентами.
Другим любимым словом Редера стало "порабощение". Книготорговец Ева-Мария Бух была "полностью порабощена" Гуддорфом. Профессор Краус попал в круг соратников Шульце-Бойзена в результате "своих опытов с Урсулой Гетце". Редер обнаруживал примеры психологического давления и в отношениях между мужчинами. Как было сказано, Шульце-Бойзен "заманил Хайльмана в свой дом" и превратил его в "безвольное орудие".
Такие довды освобждали Редера от необходимости выяснить и понять политических мотивы, двигавшие подсудимыми. Эротика, анархизм, жадность, коммунистический фанатизм - годилась любая причина, позволявшая отбросить любые мотивы, обличавшие существующий режим.
Так что дело было вскоре завершено. 16 ноября 1942 года Редер начал поспешно готовить обвинение. Всего за месяц они с Фалькенбергом подготовили 800 страниц текста, который беспрерывно диктовали секретарям, урывая для сна не больше трех часов в сутки; походные кровати стояли прямо у них в кабинетах. Гитлер и гестапо постоянно торопили; диктатор требовал, чтобы основной процесс закончился к Рождеству, а Мюллер-гестапо ворчал, что не понимает "бесполезной траты времени в таком очевидном деле".
При таком подходе можно было не сомневаться ни в понимании обвинением существа дела, ни в результатах суда. Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники занимались шпионажнм в пользу противника, а в Третьем рейхе, (как и в других воюющих странах), наказанием за это была смертная казнь. Оставался единственный вопрос: как поступить с политическими приверженцами Шульце-Бойзена, которые в шпионаже не замешаны, и с его ни о чем не подозревавшими коллегами-военными. Но и для них не оставалось надежды, что подобные действия не будут квалифицированы как "содействие и пособничество врагу", поскольку режим предписывал самые суровые наказания за любые формы политической оппозиции или нарушения воинской дисциплины.
Статья 91б "Имперского уголовного кодекса" гласила, что "любой, кто в военное время оказывает помощь врагу или наносит ущерб военной мощи рейха" признается виновным в "содействии и пособничестве", которое заслуживает смертной казни. Еще хуже, что согласно статье 5 "Особого уголовного кодекса военного времени", каждый, кто открыто понуждает или подстрекает любого солдата вермахта к отказу от выполнения своего долга" или "побуждает солдат не повиноваться приказам" признается виновным в "подрыве военной мощи", что также влечет за собой смертную казнь.
Позиция военных соучастников Шульце-Бойзена была уязвима по двум статьям. Согласно статье о государственной тайне "Имперского уголовного кодекса" "любое лицо, выдавшее государственную тайну, приговаривается к смертной казни", а первый пункт статьи 92, касающийся нарушения дисциплины, гласит, что "любое лицо, не подчиняющееся официальным приказам, и вследствие этого намеренно или по небрежности подвергающее опасности безопасность рейха, или боеспособность, или подготовку войск наказывается арестом на срок не менее недели или заключением в тюрьму или крепость сроком до десяти лет". Второй раздел той же статьи говорит: "Если преступление совершено на фронте или в особо серьезных случаях, оно может караться смертной казнью, пожизненным заключением или каторжными работами".
Эти статьи давали Редеру полное юридическое основание требовать смертной казни практически для всех наиболее значимых друзей и соратников Шульце-Бойзена и Арвида Харнака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Вера в то, что даже основанное на насилии и концлагерях государство может требовать лояльности от своих сограждан, объединяла самый широкий спектр персонажей - противоречивого Редера, аристократичного президента палаты Креля и консервативного борца с "Красной капеллой" Гарри Пипе. Противостояние этому государству, особенно в военное время, и тем более помощь Советскому Союзу в их глазах являлось преступлением, достойным самой суровой кары.
Даже в наши дни эти люди яростно отказываются признать, что какой бы спорной не казалась шпионская деятельность людей, подобных Шульце-Бойзену, она входила в сферу внутреннего немецкого Сопротивления. В ответ на подобный вопрос бывший капитан Гарри Пипе просто рявкнул: "Ничего, кроме кучки предателей, никакого отношения к Сопротивлению". Крель в послевоенные годы с явным негодованием возражал "против любой попытки рассматривать "Красную капеллу" как движение внутреннего политического Сопротивления".
Судя по этим высказываниям, нелегко найти различие во взглядах на политическое устройство общества у ярого приверженца правового государства Креля и нацистского прокурора Редера. Крель однозначно утверждает, что шпионская сеть Шульце-Бойзена/Харнака была "главным образом шпионской организацией, работавшей на Советскую Россию. Антиправительственная деятельность не играла существенной роли и сошла на нет. С того момента, как главный поборник коммунизма Советский Союз вступил в войну с Германией, любая поддержка коммунизма приравнивалась к оказанию помощи военному противнику".
Конечно, этот аргумент исторически неточен и политически спорен. На практике это означает, что любое сопротивление режиму со стороны крайне левых являлось насаждением коммунизма и пособничеством советскому противнику; в результате чего государственная измена, означавшая внутриполитические действия, направленные на свержение руководства государства, и предательская деятельность, состоявшая в сотрудничестве с врагом, и шпионаж в его пользу ничем друг от друга не отличались.
И тем не менее все их аргументы утверждают, что ни при каких обстоятельствах нельзя утверждать о принадлежности членов "Красной капеллы" к внутренней политической организации. Те, кто безусловно принимает Третий рейх как истинно германское государство, игнорируя его специфические, присущие только нацизму, черты, не могут согласиться существованием людей, готовых с ним бороться из-за неприятия некоторых его проявлений.
Именно эта грань разделяет деятельность "Красной капеллы" в Третьем рейхе от подобных случаев предательства интересов страны или правительства в других странах. За оказание помощи или потворство врагу в союзнических державах закон предусматривал суровое наказание (хотя в большинстве случаев смертная казнь исключалась). Однако суд в этих странах четко различал предательство интересов страны и измену правительству. Если человек действовал из добрых побуждений по отношению к своей стране, на него никто не навешивал клеймо предателя.
Редера нельзя обвинить за привлечение к суду коммунистических шпионов. Он был прокурором, обязанным соблюдать соответствующие инструкции, и мог действовать только в рамках существовавшего законодательства. Более того, ему ни при каких обстоятельствах нельзя было нарушить ни одной статьи гражданского или военного законодательства. Единственным обвинением, которое могли выставить против него история или человечество, является его чересчур рьяные требования смертной казни для людей, никогда не участвовавших в шпионской деятельности Шульце-Бойзена, и даже тех, кто её не одобрял и отмежевался от руководителя организации.
Но подобная деятельность вряд ли доставляла Редеру удовольствие. Он поступал в соответствии с инструкциями своих хозяев, хотя в его поступках необходимо отметить предосудительное рвение, с которым подчиненные рабски выполняют приказы руководства, особенно если оно способствует удовлетворению их собственных амбиций. Редер постоянно уступал соблазну приписать Шульце-Бойзену и его товарищам низменные мотивы.
Манфред Редер решил доказать, что эти люди действовали из разных побуждений, но лишь за исключением самого главного, без которого история "Красной капеллы" не имеет никакого смысла - политического сопротивления. Для Редера любое подтверждение того факта, что "Красная капелла" формировалась как антигитлеровская организация Сопротивления, было и остается "исторической фальсификацией". В его глазах эта организация являлась "тайным врагом, затаившимся в своем логове и орудовавшим самыми грязными методами, в то же время пустословя о свободе, человечности и патриотизме".
После двух недель пристального изучения материалов дела Редер составил для себя картину грандиозного престпуного тайного заговора. В этом грязном деле "активно участвовали профессиональные игроки, коммунистические фанатики, сбитые с толку себялюбцы, наркоманы, потерявшие веру буржуа, убежденные анархисты, единственным побуждением которых была жажда воплощения своих преступных замыслов; коммунисты-заговорщики действовали в качестве курьеров, агентов, диверсантов, перебежчиков и эмигрантов".
Имелись ли у них какие-либо побудительные мотивы кроме тех, что присущи коммунистам-догматикам? Единственным ответом Редера было решительное "нет". Все идеалистические побуждения этих людей он как убежденный антибольшевик объяснял одним: все без исключения коммунисты закоснелые фанатики, всегда готовые принести себя в жертву Москве.
По делу члена КПГ Вильгельма Гуддорфа Крель всегда готов был клятвенно утверждать, "что тот действовал как идеалист и только из политических убеждений, и в этом он несомненно получил поддержку Редера. Надо отдать должное - сам Редер свидетельствовал в пользу агента-парашютиста Генриха Коэнена. Другие "аппаратчики" мирового коммунистического движения также получили достойную оценку: обвинение, похоже, вряд ли стремилось дать им объективную характеристику, пытаясь доказать, что "Красная капелла" действовала не против нацистского государства, а против Германии как таковой.
Тем же, кто не был коммунистами, но тем не менее входил в оргнанизацию, на доброжелательность Редера рассчитывать не приходилось. В его антибольшевистском мире не было места для "добропорядочных граждан", разделявших идеи коммунизма. Не признавая внутренних политических причин противостояния нацизму, он нашел для себя более прозаическое объяснение оппортунизм и честолюбие. Аскетический доктринер Харнак превратился в "ущербную личность", поскольку Редер считал, что он хочет занять кресло министра экономики в Германской Советской республике; против Шульце-Бойзена говорило его желание стать военным министром; Адам Кукхоф считался графоманом и оппортунистом, а причиной работы на советскую разведку Грауденца, якобы стали его собственнические инстинкты.
Но этого Редеру было мало. Шульце-Бойзену надлежало стать центральной фигурой, движимой самыми низменными побуждениями, соблазнителем, оказавшим гибельное влияние на молодежь. Но что могло служить ему оружием? Редер мог представить только две вещи - деньги и женщин.
Вскоре Редер отчеканил фразу, которая, по его мнению, объясняла все "цена предательства". После того, как стало известно о получении шпионами денег от Советов, он счел это единственной причиной любых поступков Шульце-Бойзена и его ближайших друзей. "Ценой предательства" объяснялось приобретение Шульце-Бойзеном яхты, участка земли в Тойпице, кожаных изделий во время поездки в Голландию. Редер неутомимо искал новые примеры денежных трат. В платяном шкафу фрау Гримме он обнаружил 2000 марок, переданных её мужу на хранение Кукхофом; конечно же, это тоже "цена предательства". Графиня Брокдорф "купила" мужа на деньги из подозрительного источника. Коммунист со стажем, вероятный казначей "Красной капеллы" Хюбнер израсходовал на всю организацию 230 000 золотых марок наличными.
Короче говоря, каждый агент Москвы получал от русских плату за свою деятельность, которая стоила жизни многим немецким солдатам, женщинам и детям.
Там, где никаких доказательств существования "цены предательства" найти не удавалось, строгий приверженец буржуазной морали Редер вытаскивал на свет разврат, сексуальные совращения и адюльтер. Даже двадцать пять лет спустя он все ещё помнит, кто и с кем спал. Согласно его показаниям, Шульце-Бойзен состоял "в интимных отношениях с Одой Шоттмюллер, графиней Брокдорф, фрау Шумахер и двумя машинистками-стенографистками из Имперского министерства авиации; Либертас Шульце-Бойзен была лесбиянкой, и в то же время имела связи с другими мужчинами.
Мария-Луиза Шульце помнит возмущенный вопрос Редера, "знает ли она о связях своей невестки с тремя или четырьмя мужчинами, даже не принадлежавшими к её классу?" Любая тривиальная интрижка носила для Редера криминальный подтекст. Гестапо разыскало несколько сделанных Шумахером фотографий обнаженной Либертас Шульце-Бойзен. Редер никогда не пытался предъявить их родственникам Шульце-Бойзена, хотя те не нашли бы в них ничего особенного. Но для Редера они определенно служили доказательством оргий, которые, как он утверждал, проходили в квартире Шульце-Бойзена. Его распаленное воображение рисовало "череду необузданных увеселений, на которых на женщинах одежды было не более, чем можно купить за пятнадцать купонов (карточек на одежду), а это, согласитесь, очень мало".
Графине Брокдорф приписывалось сомнительное достижение в том, что она "имела за одну ночь сексуальные отношения с четырьмя советскими агентами". Кукхоф из-за "своей страстной привязанности к Либертас Шульце-Бойзен стала послушным инструментом Москвы". Ильзе Штебе соблазняла свои жертвы "обольщением, если не действовали другие аргументы". Редер сумел найти следы разврата даже среди самых невинных соратников Шульце-Бойзена. Молодежь из группы Риттмайстера стала "похотливой сексуально озабоченной компанией". Като Бонтье ван Беек "попала в эту историю из-за своих сексуальных связей с кругом друзей, признательность которых она хотела завоевать".
Привнесение в дело "Красной капеллы" эротических мотивов имело вполне определенные цели. Драматизируя манеры и привычки друзей Шульце-Бойзена, Редер надеялся создать впечатление, что анархия и распущенность стали главными причинами, связавшими Шульце-Бойзена с его молодыми агентами.
Другим любимым словом Редера стало "порабощение". Книготорговец Ева-Мария Бух была "полностью порабощена" Гуддорфом. Профессор Краус попал в круг соратников Шульце-Бойзена в результате "своих опытов с Урсулой Гетце". Редер обнаруживал примеры психологического давления и в отношениях между мужчинами. Как было сказано, Шульце-Бойзен "заманил Хайльмана в свой дом" и превратил его в "безвольное орудие".
Такие довды освобждали Редера от необходимости выяснить и понять политических мотивы, двигавшие подсудимыми. Эротика, анархизм, жадность, коммунистический фанатизм - годилась любая причина, позволявшая отбросить любые мотивы, обличавшие существующий режим.
Так что дело было вскоре завершено. 16 ноября 1942 года Редер начал поспешно готовить обвинение. Всего за месяц они с Фалькенбергом подготовили 800 страниц текста, который беспрерывно диктовали секретарям, урывая для сна не больше трех часов в сутки; походные кровати стояли прямо у них в кабинетах. Гитлер и гестапо постоянно торопили; диктатор требовал, чтобы основной процесс закончился к Рождеству, а Мюллер-гестапо ворчал, что не понимает "бесполезной траты времени в таком очевидном деле".
При таком подходе можно было не сомневаться ни в понимании обвинением существа дела, ни в результатах суда. Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники занимались шпионажнм в пользу противника, а в Третьем рейхе, (как и в других воюющих странах), наказанием за это была смертная казнь. Оставался единственный вопрос: как поступить с политическими приверженцами Шульце-Бойзена, которые в шпионаже не замешаны, и с его ни о чем не подозревавшими коллегами-военными. Но и для них не оставалось надежды, что подобные действия не будут квалифицированы как "содействие и пособничество врагу", поскольку режим предписывал самые суровые наказания за любые формы политической оппозиции или нарушения воинской дисциплины.
Статья 91б "Имперского уголовного кодекса" гласила, что "любой, кто в военное время оказывает помощь врагу или наносит ущерб военной мощи рейха" признается виновным в "содействии и пособничестве", которое заслуживает смертной казни. Еще хуже, что согласно статье 5 "Особого уголовного кодекса военного времени", каждый, кто открыто понуждает или подстрекает любого солдата вермахта к отказу от выполнения своего долга" или "побуждает солдат не повиноваться приказам" признается виновным в "подрыве военной мощи", что также влечет за собой смертную казнь.
Позиция военных соучастников Шульце-Бойзена была уязвима по двум статьям. Согласно статье о государственной тайне "Имперского уголовного кодекса" "любое лицо, выдавшее государственную тайну, приговаривается к смертной казни", а первый пункт статьи 92, касающийся нарушения дисциплины, гласит, что "любое лицо, не подчиняющееся официальным приказам, и вследствие этого намеренно или по небрежности подвергающее опасности безопасность рейха, или боеспособность, или подготовку войск наказывается арестом на срок не менее недели или заключением в тюрьму или крепость сроком до десяти лет". Второй раздел той же статьи говорит: "Если преступление совершено на фронте или в особо серьезных случаях, оно может караться смертной казнью, пожизненным заключением или каторжными работами".
Эти статьи давали Редеру полное юридическое основание требовать смертной казни практически для всех наиболее значимых друзей и соратников Шульце-Бойзена и Арвида Харнака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45