женщины вскакивали со своих кресел, подбегали к «святому отцу», окружали и ласкали его, пока он не поднимал правую руку, благословляя каждую в отдельности, и запечатлевал на волосах отеческий поцелуй. Задыхаясь от счастья, они отходили от него, глубоко потрясенные этим благословением, и рассаживались вокруг стола.
Григорий Ефимович обычно опускался на предложенное ему место, принимался за еду и между делом коротко говорил о Боге и спасении. Его почитательницы привыкли, что от столь возвышенных тем он вдруг переходил к совсем иным вопросам и, не переводя дыхания, рассказывал последние двусмысленные анекдоты из собрания князя Андронникова. Старательно пережевывая, он потчевал сотрапезников сплетнями о высшем петербургском обществе, говорил о связи старого слабоумного Протопопова с какой-то медсестрой, затем передавал новости из Ставки и вдруг погружался в самую гущу тайн высокой политики Царского Села. Иногда в дверях показывалась голова какого-то юноши, странно улыбавшегося и подмигивавшего обществу. Если кто-нибудь из новых членов кружка пугался и спрашивал, кто это, Распутин добродушно отвечал:
— Это мой сын Митя. Он немного не в себе. Ему все кажется забавным, и он смеется целый день напролет!
Пока старец болтал о разных вещах, шутил и одновременно с этим не переставая пил и ел, он подзывал к себе то одну, то другую ученицу, клал ее голову к себе на колени, гладил и ласкал ее, затем внезапно начинал проповедовать свое учение.
Восторженные женщины на этой странной трапезе накладывали себе то же, что и он, ели, когда он ел, поднимали рюмки, как только он подносил ко рту свой бокал. Они с одинаковым благоговением внимали его речам о Боге, пути к спасению и историям достаточно неприличного содержания, рассказанным ему Андронниковым. Его проповеди и придворные сплетни для членов кружка были в одинаковой мере откровениями возвышенного и щедро одаренного духа.
Собравшиеся в прихожей время от времени, по доносившимся звукам или заглянув в дверную щель, могли гадать, что происходило в «святыне». Для многих женщин, изнемогавших от желания увидеть старца, хватало терпения: они благоговейно прислушивались к шуму из соседней комнаты и пытались угадать, о чем говорит святой и в каком он настроении.
Некоторым из ожидавших уже посчастливилось побывать в «святыне», и теперь они рассказывали остальным, что им удалось узнать. Иногда в приемной появлялась Дуня и подробно докладывала о событиях в глубине квартиры. Несмотря на то, что в приемной Дуня выполняла обязанности служанки и помогала гостям снять шубы, среди учениц она пользовалась вниманием, уважением. Когда она входила, дамы вскакивали со своих мест, наперебой предлагая помочь ей по хозяйству. Таким образом, в свободное время Дуня могла слушать речи старца и затем в качестве утешения за долгое бездеятельное ожидание сообщать собравшимся то или иное высказывание Распутина, например, о том, что старец сказал своим ученицам, уплетая рыбу и сыр:
— Вы думаете, что я оскверняю вас, я не оскверняю вас, я в гораздо большей степени очищаю вас!
Или же, опустошив стакан мадеры, сажал на колени молоденькую девушку, ласково гладил ее по волосам и говорил об облагораживающей силе покаяния:
— Только смиренным покаянием мы достигаем очищения! Человек должен грешить, чтобы через грех принять раскаяние. Если Бог посылает нам искушение, мы по собственной воле и не противясь должны стать его жертвой, чтобы затем достичь истинного раскаяния!
Задумавшись, он опускал свою голову на плечо ученицы, глаза закрывались, потом он встряхивался и снова принимался говорить:
— Первое слово Божье было: «Покайся!» Но как же мы можем каяться, если сперва не согрешим?
Затем отец Григорий вставал со своего места и проходил в кабинет, где его по важному делу ждал представитель банкира Рубинштейна. Его слова производили огромное впечатление на верующих поклонниц, они сидели, опустив головы, вокруг стола, погруженные в глубокое раздумье.
Как-то раз Распутин вернулся с какой-то пирушки в мрачном настроении, долгое время молчал, наконец странно изменившимся голосом, в котором было что-то далекое и обреченное, заявил, что среди своих сподвижников ему надо оставаться пять лет, после чего следует покинуть всех, даже свою семью, и уйти в глубокое одиночество.
Ученицы слушали слова своего учителя, и у них было грустно на душе. Отрешенно, побледневшие, растерявшиеся, сидели они вокруг стола, пока лицо старца снова не прояснилось. По губам его пробежала легкая усмешка, такая милая и дорогая им. Вновь он принялся есть и пить, и женщины тоже.
Для ожидавших в прихожей наступали особенно счастливые моменты, когда кто-нибудь из слуг на мгновение приоткрывал дверь в «святыню» и тем самым давал заглянуть в таинственное помещение. В таких случаях и снаружи можно было увидеть по крайней мере небольшую часть того, что происходило в столовой, услышать голоса учениц, даже слова самого старца, когда он проповедовал, рассказывал анекдоты или требовал вина.
Люди в прихожей жадно заглядывали в дверную щель и пытались увидеть как можно больше: кусок массивного буфета у стены, часть бронзовой люстры с огромным стеклянным колпаком, под ней обильный и красивый стол, на котором скорее угадывались, чем были видны корзины с цветами, бутылки с вином, тарелки с жареной рыбой, вазы с вареньем и чай. У окна было видно кресло-качалка, а у стола за высокими спинками кресел неясно пестрели платья посетительниц; иногда в удачные моменты можно было увидеть и самого старца, или хотя бы кусочек рукава, полукафтана, носок сапога или даже уловить жест крупной руки.
Как ни скудны были эти наблюдения, их хватало, чтобы воодушевить возбужденную и жадную фантазию ожидавших в прихожей. После того как дверь снова закрывалась, еще долго велись споры. Сильно заинтригованные просительницы пытались по возможности объяснить то, что увидели и услышали.

* * * *
Но, когда на ручку двери нажимала сильная рука Распутина, дверь широко распахивалась и в переднюю входил старец, все замирали.
В дверном проеме появлялась могучая и библейски выразительная фигура Распутина, и в комнате смолкали разговоры, с шумом отодвигались кресла, шелестели платья засуетившихся дам. Элегантные дамы кокетливо поправляли шляпы, крестьянки теребили головные платки, чиновники вскакивали и поправляли сюртуки, офицеры бессознательно вставали по стойке «смирно» и звякали шпорами, работники банков вытаскивали портфели и вынимали из них различные документы, посыльные и слуги держали наготове довольно обильную почту. Некоторые женщины проталкивались сквозь толпу, падали перед Распутиным на колени и истово крестились.
Некоторое время старец неподвижно стоял в центре комнаты. Его несколько помятая одежда свидетельствовала о том, что на коленях только что сидела какая-то женщина, губы были еще влажны от вина и поцелуев, в глазах был странный веселый блеск, а в уголках рта пряталась усмешка.
Спустя несколько минут, исчезали последние следы мирского удовольствия, и теперь перед ожидавшими просителями стоял батюшка Григорий, всемогущий чудотворец, богобоязненный и Богом одаренный человек. Он твердо стоял на ногах, обутых в тяжелые высокие крестьянские сапоги, и строго осматривал всех присутствующих. Представителю банкира Мануса надо было передать срочное поручение, и он, естественно, старался протолкнуться вперед и передать старцу послание своего шефа, но Распутин высокомерно отвернулся от него и обратился к двум молоденьким девушкам, почти подросткам, одетым в матроски, смущенно приседавшим и крестившимся. Их щеки залил румянец, тонкими детскими голосами девушки изложили свое дело. Распутин благосклонно склонился над ними.
— Хм, хм, мои голубки, — промурлыкал он, выслушав просьбу, — вы хотите денег на обучение? Хм, у вас нет никого, кто бы мог помочь вам — едва хватает на еду, — ну, подождите, подождите немного!
В раздумье он какое-то мгновение смотрел прямо перед собой, затем дал девушкам несколько рублевых бумажек и позвал Дуню, чтобы она принесла письменные принадлежности. Не дожидаясь служанки, он нетерпеливо обратился к окружавшим его:
— Нет ли у кого-нибудь пера и листа бумаги?
Представитель банкира Мануса использовал эту возможность, чтобы снова протолкнуться вперед, и протянул свою чековую книжку и ручку. Затем торопливо попытался изложить свое поручение.
Но старец снова проигнорировал его, схватил книжку, повернулся спиной и на обратной стороне какого-то бланка корявым почерком вывел: «Владимиру Николаевичу Воейкову, Царское Село». Под этим он нацарапал крест и еще немного ниже буквы «X. В.», символ, означавший «Христос Воскрес», и затем не без труда написал:
«Мой милый, дорогой, сделай это для меня! Григорий».
После чего он аккуратно сложил записку, передал ее сестрам, осенил их скромно причесанные девичьи головки крестом, протянул для поцелуя руку и повернулся к пожилому, измученному крестьянину.
Тот ему подробно рассказал, что пришел из Саратовской губернии по поручению крестьянина Гаврилы Шишкина и просит у святого отца Григория Ефимовича выхлопотать у царя помилование для этого самого Шишкина, приговоренного к тюремному заключению из-за неуплаты по векселям. Изложив просьбу, он ослабил пояс рубахи, вытащил из-под нее газетный сверток, развернул и достал двести пятьдесят рублей.
Добавив, что Гаврила Шишкин будет очень счастлив, если святой отец примет эти деньги в знак благодарности, крестьянин протянул Распутину сверток с деньгами и письменное прошение, и тот после краткого изучения опустил и то и другое в карман брюк.
— Возвращайся спокойно домой, — ласково сказал старец, — и передай Гавриле Шишкину, что я замолвлю за него словечко перед царем-батюшкой! — Затем он осенил крестьянина крестом, благословил его и повернулся к женщине легкого поведения Евгении Тереховой, подскочившей к нему с очаровательной улыбкой.
В руках, затянутых в перчатках, она держала написанное каллиграфическим почерком прошение о передаче ей разрешения на поставку белья для военного министерства.
— Не правда ли, батюшка Григорий, — игриво заметила она, — ты сделаешь это ради меня?
— Хорошо, хорошо, моя душечка, я выполню это.
Он погладил ее грудь, улыбнулся, а она поцеловала ему руку и подставила под благословение прекрасный лоб, и с торжествующей улыбкой откланялась.
Лысый офицер в позолоченном пенсне на носу подошел к Распутину и назвал свое имя:
— Младший лейтенант Максаков, — но едва только собрался изложить свою просьбу, как его отодвинул какой-то штатский. Он был плохо одет и нервно крутил в руках уже сильно потрепанную залоснившуюся шляпу. Он перебил лысоватого офицера и возбужденно и сбивчиво начал излагать старцу свое чрезвычайно запутанное дело. Временами казалось, что он полностью потерял нить рассказа, и начинал все сначала. В конце концов, из его слов стало ясно только то обстоятельство, что директор одной деревенской школы поступил несправедливо с ним, с учителем, и он просит у Распутина рекомендации к министру народного просвещения.
Григорий Ефимович наморщил лоб и недовольно ответил:
— Ах, как мне надоело это просвещение! Ну, да как хотите, хорошо, я дам вам рекомендацию, подождите минутку.
Затем он повернулся к лысому офицеру, но тот предложил ему поговорить с глазу на глаз.
Распутин бросил быстрый взгляд в угол, где к стене робко прислонилась хорошенькая темноволосая женщина с заплаканными глазами, попросил офицера подождать еще немного и обратился к незнакомой даме.
В дрожащих руках, затянутых в простые нитяные перчатки, она держала рекомендательное письмо от московского друга Распутина; в нем говорилось, что зовут ее Мария Алексеевна и Григорий Ефимович мог бы ей помочь, избавив мужа от административной ссылки.
Старец дружелюбным тоном задал женщине несколько вопросов, взял ее ладонь в свои огрубевшие руки, отечески погладил и пообещал все устроить. Затем попросил ее подождать в кабинете, пока он окончит с остальными просителями. Он сам проводил ее до двери и впустил в кабинет. Сразу же после этого вернулся в прихожую, отвел офицера в сторону и вполголоса заговорил с ним. Как раз в это время появился посыльный с роскошной корзиной роз и дюжиной шелковых рубашек разных цветов. Распутин позвал Дуню и приказал ей принять этот подарок от одной знатной дамы.
После этого к старцу подошел человек по фамилии Долина и попросил похлопотать об одном немецком купце, чтобы тот получил российское гражданство, естественно, за щедрое вознаграждение. Распутин слегка кивнул, после чего склонился к старой, бедно одетой женщине в потертом меховом жакете и круглой шляпе. Та пожаловалась, что у нее, вдовы чиновника, нет денег, и она не знает, что делать. Тут же старец полез в глубокие карманы широких брюк, вытащил оттуда газетный сверток с двумястами пятьюдесятью рублями, которые только что получил от крестьянина Шишкина, и небрежно передал просительнице. После чего перекрестил ее и собрался уходить.
Но в тот же момент к нему со всех сторон с мольбою потянулись руки: костлявые грубые ладони стариков, маленькие детские ладошки, изможденные руки работниц и служанок, мягкие ухоженные ручки красивых женщин, по которым можно было угадать недавнее благополучие.
Григорий Ефимович посмотрел на них, взгляд его скользнул по рукам, потом поднялся выше, он увидел в глазах страдание, отчаянную мольбу и робкую неуверенную надежду. Снова он полез в карман и в течение нескольких секунд в смущении искал деньги. Когда убедился, что там пусто, шепнул что-то Дуне, которая быстро скрылась за дверью в кабинете. Тотчас появился молодой человек с пачкой банкнот. Распутин взял у него деньги и, подходя то к одному просителю, то к другому, стал раздавать крупные суммы, попутно осеняя просителей крестом.
После этого со старцем заговорили двое мужчин, одного он уже давно знал: это был некий Поган, агент, живший на средства от посредничества в различных сделках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57