«Особенностью этого мира, — пишет германский историк Ф. Фишер, — было то, что он был совершенно сознательно заключен с правительством, которое на момент подписания не обладало никакой властью в собственной стране. В результате все многочисленные преимущества, которыми немцы владели лишь на бумаге, могли быть реализованы лишь в случае завоевания страны и восстановления в Киеве правительства, с которым они подписали договор» {610}.10 февраля 1918 г. Троцкий заявил следующее: «Мы отказываемся подписывать эти жесткие условия мира, но Россия воевать более не будет». Он не намерен подписывать никакого мира, но Россия выходит из состояния войны, распускает свою армию по домам и объявляет о своем решении всем народам и государствам. В напряженной тишине послышался восхищенный комментарий генерала Гофмана: «Неслыханно!» {611} . По впечатлениям Фокке, декларация Троцкого «была ударом молнии с ясного неба» {612}.Переговоры были оборваны в четвертый раз. Советская делегация покинула Брест-Литовск и вернулась в Петроград. Пораженные немцы ждали. Первоначальная реакция немцев была изумление и ступор, но уже вскоре они поняли, что в их руки пала грандиозная удача. По прошествии означенных трех дней они заявили, что начинают наступление против Петрограда и Москвы. Троцкий ответил, что тем самым они нарушают условия перемирия, требующие двенадцатидневного предварительного уведомления о возобновлении военных действий. Перемирие на Востоке оканчивалось 17 февраля 1918 г. и не восстанавливалось в том случае, если русская делегация не возвращалась в Брест-Литовск. Германская военная машина, взвалив вину на петроградское правительство, выступила во всеоружии на Восточном фронте. Немцы начали продвижение своих войск со словами: «Вы уже нарушили условия перемирия отказом подписать мирный договор» {613}. Лондон В отличие от полного ожиданий Вильсона, премьеры Ллойд Джордж и Клемансо скептически относились к возможности превращения «14 пунктов» в мост сближения между Россией и Западом. В начале февраля 1918 г. контролировавшийся англо-французами Высший военный совет заявил, что инициатива Вильсона не вызвала такого ответа вражеской стороны, который позволял бы надеяться на мирные переговоры. Американское руководство посчитало категорическое суждение союзников преждевременным. Едва сдерживая чувства, Вильсон писал по этому поводу Лансингу: «Я опасаюсь любого политического жеста, исходящего от руководства объединенных союзнических сил в Париже. Ни одно из них не кажется мне имеющим черты мудрости» {614} . Президент Вильсон имел в своем запасе рычаги, действие которых немедленно ощутилось союзниками. Он сумел перевести свою очевидную ярость на язык таких дипломатических действий, которые сразу же взбудоражили их. А именно, видя их непредрасположенность слушать советы из Вашингтона, он заговорил о возможности сепаратных контактов с Берлином и Веной.Все надежды западных союзников теперь были связаны с двенадцатью американскими дивизиями, которые в Вашингтон пообещал разместить на Западном фронте в 1918 г., с приходом в европейские воды американских линейных кораблей, с бумом в американской кораблестроительной индустрии. Англичане уже готовы были призвать своих квалифицированных рабочих, замещая их рабочие места женщинами. Налог на прибыль был увеличен с 40% до 80%. При всем осознании грандиозного потенциала Америки имперский Лондон еще не привык к тому, чтобы его заслоняли на мировой арене. Америка еще не была всемогуща, ее вклад в военные усилия еще не был решающим, обсуждение мирового порядка было слишком важно для Британской империи, чтобы на Даунинг-стрит добровольно выразили почтительное согласие. Премьер-министр Ллойд Джордж не хотел смотреться примерным учеником американского класса и твердо верил в ресурсы Британской империи. Поневоле выглядящий как конкурент американской внешнеполитической программы английский внешнеполитический манифест, зачитанный Ллойд Джорджем, значительно отличался от «14 пунктов».Здесь был иной пафос, проистекавший из иной постановки задачи. Британия вступила в войну, чтобы предотвратить попадание всей Европы в зону влияния кайзера. И не нужно затемнять вопроса. Германия виновата, Германия заплатит, союзники заполнят оставшийся после краха Германии вакуум в Европе и в мире в целом. Такие — конкретные, а не рассчитанные на некую наднациональную справедливость — цели выдвинула дипломатия европейского запада.Столкнулись две линии мировой политики. Империалистический гегемон XIX в. с трудом расставался со своим положением. Англия готова была дать бой заокеанскому претенденту. Вильсон замахивался на мировое переустройство, но в мире существовали огромные самостоятельные державы, не нуждавшиеся в поучениях и отвергавшие их. Лондон и Париж полагали, что Вильсон выходит за пределы своих полномочий и берется за чужие проблемы. Антанта в этом заочном и негласном споре не осталась без аргументов. 10 января, выступая в Эдинбурге, министр иностранных дел Британии Бальфур признал тяготи войны. Но ее ужасы — «ничто по сравнению с германским миром» {615}. Курс на дезинтеграцию России Ответом Германии на «14 пунктов» Вильсона явилось письмо фельдмаршала Гинденбурга кайзеру от 7 января 1918 г.: «Для обеспечения необходимого нам мирового политического и экономического положения мы должны разбить западные державы» {616} . Именно в эти дни Германия окончательно делает ставку на дезинтеграцию России. Из Вены германский представитель Г. фон Ведель сообщает 10 февраля 1918 г.: «В отношении России существуют две возможности. Либо имперская Россия откатится назад, либо она распадется. В первом случае, она будет нашим врагом, ибо постарается восстановить свою власть над незамерзающими портами Курляндии и оказать влияние на Балканах. Империалистическая Россия может стать другом Германии, если мы не похитим у нее побережье, но она никогда не станет другом Миттельойропы. Поэтому мы должны поставить все на вторую карту, на дезинтеграцию России, что помогло бы нам отбросить ее с берегов Балтики. Если Украина, балтийские провинции, Финляндия и другие действительно отпадут от России навсегда (что не кажется мне очень реальным, особенно в отношении Украины), тогда от России останется собственно Великая Сибирь. Если Россия возродится, нашим потомком, вероятно, придется сражаться во второй Пунической войне против второй англо-русской коалиции; таким образом, чем дальше на восток мы сейчас ее отбросим — тем лучше для нас» {617}.9 февраля 1918 г. генерал Гофман потребовал от русского правительства передать Германии побережье как Балтийского, так и Черного морей, Эстонию, Ливонию и Украину. 17 февраля генерал Гофман записал в своем дневнике; «Завтра мы начинаем боевые действия против большевиков. Другого пути нет — в противном случае эти скоты загонят бичами всех вместе — украинцев, финнов, прибалтов в новую революционную армию и превратят всю Европу в свинарник» {618} . Восьмой армейский корпус германской армии получил приказ наступать на Таллинн. Кайзер Вильгельм указал: «Эстония и Финляндия должны быть оккупированы. Большевики и англичане должны быть быстро отброшены. Нужно установить линию Нарва — Псков — Дюнабург!» {619}.13 февраля германские военные и политики обсуждали судьбу России на конференции в Хомбурге. Кюльман и Гинденбург сошлись во мнении, что Россия уже распалась на три части. Украина и Финляндия заключили мир с Германией, а военные действия вела лишь Великороссия. Людендорф выступал за немедленный марш на Петербург, чтобы принудить новее русское правительство заключить мир на германских условиях. Кюльман, напротив, опасался, что взятие Петербурга возбудит русское национальное чувство. Следует думать о будущем германо-русских отношений. Русские никогда не простят немцам того, что их отбросили от Балтики.Кайзер солидаризировался с военными: если сохранить России ее силу и оставить ее в покое, англосаксы непременно организуют ее в противника, постоянно направленного против Германии. Следует максимально ослабить Россию, а поход против нее подать как «полицейскую операцию», организованную в интересах человечества. Вожди Германии требовали легализации телеграмм о помощи (т.е. подписания их некими государственно-выглядящими структурами) со стороны тех областей, которые германское командование намеревалось оккупировать и провозгласить независимыми. Гинденбург определил временной лимит: «Просьбы о помощи должны поступить до 18 февраля». Людендорф зачитал заготовленную «телеграмму из Риги». Необходимы такие же «просьбы» со стороны Украины и Финляндии. Ленин делает невозможное «Они не могут продолжать свою агрессию, не показав миру свои зубы людоеда», — писала «Правда» {620} . Людендоф: «Если мы будем бездействовать, то вся обстановка изменится не в нашу пользу… Мы можем нанести большевизму смертельный удар, улучшив тем самым свое внутренне положение и укрепив отношения с лучшими элементами в России» {621} . В полдень 18-апреля истек срок перемирия немцев с Российской республикой, и снова было возобновлено состояние войны. «Вся Россия, — пишет генерал Гофман, — это груда червей» {622} . Гофман обрушил на пустые окопы противостоящей стороны пятьдесят три дивизии, направляясь к Пскову, Ревелю и Петрограду на севере и на Украине на юге. «Положение „Ни мира ни войны“ означает войну», — заметил специальный посланник президента Вильсона {623} . Гофман определил эту операцию, как «экскурсию по железной дороге и в автомобилях». Дело, однако, обстояло не настолько гладко особенно на Украине; немцам и австрийцам пришлось «для оказания помощи» мобилизовать до тридцати дивизий, которым противостояла находящаяся в процессе создания Красная Гвардия и чехословацкий легион.Только что организованные сателлиты-союзники немцев быстро ощутили тяжелую руку Берлина, его истинные намерения, видные, скажем, из утверждения военного министра Пруссии фон Штейна: «Участие в эксплуатации украинских железных дорог даст Германии решающее влияние над экономическим организмом Украины и обеспечит ей доступ к ресурсам этой страны». 19 февраля германские представители вручили украинским националистам два основных «счета за помощь»: доминирование в тяжелой промышленности региона и контроль над зерновыми запасами. Детализированный план финансовых и экономических требований к Украине был создан планировщиками рейха к 5 марта 1918 г.В эти дни Ленин говорит Троцкому: «Это не вопрос о Двинске — речь идет о судьбе революции. Промедление невозможно. Мы должны немедленно поставить свою подпись. Этот зверь прыгает быстро». 20 февраля немцы вошли в Минск. «Русская армия разложилась еще больше, чем я себе представлял, — записал Гофман. — В них уже нет боевого духа. Вчера один лейтенант с шестью солдатами захватил шесть сотен Козаков». Гофман 22 февраля: «Самая комичная война из всех, которые я видел: малая группа пехотинцев с пулеметом и пушкой на переднем вагоне следует от станции к станции, берет в плен очередную группу большевиков и следует далее. По крайней мере, в этом есть очарование новизны» {624}.К последней неделе февраля германские войска захватили Житомир и Гомель, дошли в Прибалтике до Дерпта, Ревеля (где большевики утопили одиннадцать подводных лодок, чтобы они не достались немцам). Передовые части немцев дошли до Нарвы и только здесь встретили настоящее сопротивление. Воевавший полтора года вместе с немцами финский батальон высадился в Финляндии и начал движение как против белых, так и против красных. 27 февраля пала старая ставка царя — Могилев, а немецкие самолеты впервые бомбили Петроград.Ленин потребовал заключения мира на любых условиях, в противном случае он уходит в отставку. Недели героической позы окончились — наступило время суровых решений. С одной стороны, Троцкий отправил официальное предложение о мире немцам. С другой — он спрашивал британского дипломата Ф. Линдли, смогут ли Британия и Франция оказать военную помощь, если немцы не ответят и война продолжится. Ответа не последовало ни от Антанты, ни от Америки, и Россия пошла « своим путем. В Петрограде Ленин использовал весь свой политический вес ради подписания договора с Германией — ради грядущей мировой революции, ради сохранения, пусть и усеченной, ее базы — Советской России. И он, используя даже угрозу выхода из правительства, добился того, что в ночь с 23 на 24 февраля 1918 года большинство в Центральном исполнительном комитете (116 против 85) проголосовало за подписание Брестского мира. (В большевистском ЦК соотношение сил было еще более хрупким: 7 — за и 6 — против.) Центральный Комитет большевиков принял суровые немецкие условия мира 9 марта 1918 года. На закрытой партийной конференции Ленин охарактеризовал подписанный мир как временную передышку. А пока следовало эвакуировать столицу из обращенного к Западу Петрограда в защищенную ширью русской земли Москву. Теперь Ленин нуждался в пушках, пулеметах и снарядах; теперь он был (по его выражению) „оборонцем, потому что я стою за подготовку армии даже в самом далеком тылу, где ослабевшая армия, демобилизовавшая себя, должна быть восстановлена“. Происходил поворот, пределов и масштабов которого в то время еще никто не знал. Восстанавливалась русская армия, хотя никто не мог представить, что следующие три года она будет вовлечена в братоубийственный гражданский конфликт. Теперь намеки на создание фронта по Уралу обретали реальный смысл. Троцкий говорит Робинсу запавшие тому в память слова: „Исторический кризис не будет разрешен лишь одной войной или одним мирным договором… Мы не оканчиваем нашу борьбу“.Но все это пока были лишь слова. Реальностью была выдача немцам трети территории европейской России. Англичанам осталось только иронизировать: «Практическим результатом русских усилий добиться мира „без аннексий“ стала величайшая после крушения Римской империи аннексия в Европе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82