Кризис, который был описан как «кризис XIV века», заявил о себе тем, что забрасывались плохие, второстепенные земли, по которым только что прокатилась волна расчисток, вызванная демографическим ростом. С конца XIII в., особенно в Англии, оставлялись земли, которые неспособны были быстро восстановить свое плодородие. Ими снова овладевали ланды и лесные поросли… Средневековое человечество не вернулось к отправным основам, но оно не могло расширить, как того хотело, свои возделанные прогалины. Природа оказывала ему сопротивление, а подчас и побеждала его. Эта картина наблюдается от Англии до Померании, где тексты XIV в. говорят нам о «мансах, вновь занесенных песком и поэтому заброшенных или, во всяком случае, невозделанных». Истощение земли становилось важнейшей проблемой для средневековой, по преимуществу аграрной экономики.
Но когда начала вырисовываться экспансия денежного хозяйства, она также, наряду с другими трудностями, скоро наталкивалась на естественное ограничение — истощение рудников. Несмотря на возобновление в XIII в. чеканки золотых монет, важную роль играло серебро. Но с конца XIII в. заметен упадок его традиционной добычи в Дебришире и Девоншире, в Пуату и Центральном Массиве, в Венгрии и Саксонии. Здесь также узким местом была прежде всего техника. Большинство этих старых разработок достигло такой глубины, где становилась большой опасность затопления, и рудокоп был бессилен перед водой. Иногда также рудные жилы просто-напросто истощались.
Альфонс де Пуатье, брат Людовика Святого, озабоченный тем, чтобы скопить драгоценный металл для крестового похода в Тунис, выговаривал в 1286 г. своему сенешалю в Руэрге за «столь малую сумму серебра», добытого в руднике Орзеала. Он распорядился установить там все возможное техническое оборудование — водяную и ветряную мельницы, а при нехватке лошадей и рук увеличить число рабочих. Напрасно…
Конечно, на смену шли новые рудники в Богемии, Моравии, Трансильвании, Боснии, Сербии. Но их продукции было недостаточно для нужд христианской Европы в конце XV в. Христианский мир страдал от «монетного голода». Его утолили в следующем столетии золото и особенно серебро Америки.
Последнее ограничение — истощение людских ресурсов. Долгое время западная экономика не страдала от нехватки рабочей силы. Конечно, беглый раб активно разыскивался хозяином; новые монашеские ордена во главе с цистерцианцами старались возместить отсутствие сервов введением института конверсов, «мирских братьев». Но то был поиск наиболее дешевой рабочей силы, а не истинный недостаток рабочих рук. Число нищих и то уважение, которым они пользовались — францисканцы и доминиканцы сделали из нищенства духовную ценность, — свидетельствуют о существовании опекаемой и почитаемой безработицы. Во второй половине XIII в. у Гильома де Сент-Амура и Жана де Мена появились первые 'нападки на здоровых нищих. Остановка демографического роста, а затем и попятное движение сделали менее многочисленной и более дорогой крестьянскую рабочую силу, которая и без того уже сократилась и вздорожала вследствие освобождения сервов от личнонаследственной зависимости. Многие сеньоры в целях экономии рабочих рук обращались к животноводству. Великая эпидемия чумы 1348 г. превратила демографический спад в катастрофу, и спустя несколько десятилетий наступил кризис рабочей силы. Повсюду слышались только жалобы на обезлюдение, которое влекло за собой запустение новых возделанных земель. Вот лишь один текст из сотен. Бранденбург в 1372 г.: «Известно, что чума и мор были столь свирепыми, что унесли с собой большинство земледельцев, так что сегодня они очень малочисленны и редки, а большая часть земель пребывает невозделанной и заброшенной». В конечном итоге средневековой экономике не хватало самого крестьянина, недоедающего и наполовину истребленного эпидемиями. Демографическое неблагополучие было последним тормозом для мира, находившегося на крайнем пределе.
Материальная нестабильность объясняет в большой мере присущее человеку средних веков чувство неуверенности. Люсьен Февр хотел написать историю чувства безопасности, фундаментального стремления человеческих сообществ. Остается сделать это. Средневековье фигурировало бы в этой истории с отрицательным знаком. Люди в конечном счете обретали ощущение безопасности единственно в религии.
Безопасность в этом мире достигалась благодаря чуду, которое спасало рабочего — жертву несчастного случая на производстве: упавших с лесов каменщиков, которых святой чудесным образом поддерживал в падении или воскрешал на земле; мельников или крестьян, попавших в мельничное колесо и чудом вырванных из рук смерти; лесорубов, от которых молитва отводила падающее дерево. Такой случай произошел в XI в. со спутником святого лимузенского отшельника Гоше д'Орейлем. Чудо в средние века занимает место общественной безопасности.
Но в первую очередь безопасность была связана с потусторонним миром, где рай сулил избранным жизнь, свободную наконец от страхов, внезапных бед и смерти. Но кто мог быть уверен, что он спасется? Боязнь ада усугубляло чувство земной неуверенности.
Разумеется, материальная жизнь в средние века знала определенный прогресс. Правда, отсутствие точных количественных данных, а также то обстоятельство, что феодальная экономика плохо годится для применения тех статистических методов, с помощью которых оценивают темпы развития если не капиталистического, то по крайней мере денежного хозяйства, не позволяет достичь точности, присущей исследованиям по экономической истории Нового и Новейшего времени. Тем не менее можно сделать набросок средневековой экономической конъюнктуры и заметить долгую фазу экспансии, которая соответствует в определенной мере улучшению благосостояния.
Напомним основные данные этого подъема. Прежде всего демографический рост. Между концом X и серединой XV в. население Запада удвоилось: в Западной Европе, вероятно, проживало, согласно Дж. Расселу, от 22,5 млн. жителей около 950 г. до 54,5 млн. накануне «черной смерти» 1348 г., а во всей Европе, по подсчетам М. Беннета, от 42 млн. около тысячного года до 73 млн. в 1300 г. Демографический подъем был, по всей вероятности, особенно сильным около 1200 г. Выведенные Слихером Ван Басом индексы прироста населения за пятидесятилетний период дают 109,5 за 1000 — 1050 гг., 104,3 за 1050 — 1100 гг., 104,2 за 1100 -1150 гг., 122 за 1150 — 1200 гг., 113,1 за 1200 — 1250 гг., 105,8 за 1250 — 1300 гг. С 1200 г. по 1340 г. население Франции возросло, очевидно, с 12 до 21 млн. человек, Германии — с 8 до 14 млн., Англии — с 2,2 до 4,5 млн. Эта фаза роста расположена между двумя периодами демографического спада, когда население Европы сократилось приблизительно с 67 млн. чел. в 200 г. до 27 млн. к 700 г. и с 73 млн. в 1300 г. до 43 млн. к 1400 г. Отметим, что число европейцев начала XIV в., по максимальной оценке, было чуть выше, чем в конце II в., в эпоху римского процветания. С демографической точки зрения Средневековье можно, кажется, количественно определить как простое наверстывание.
Такая же эволюция характеризует аграрное производство, цены и заработную плату. Численная оценка сельскохозяйственного производства на средневековом Западе невозможна — во всяком случае, для современного состояния исторической науки. Фрагментарно и грубо может быть прослежен один индекс — увеличение урожайности, о чем уже шла речь. Но как не забыть при этом, что расширение площади обрабатываемых земель способствовало росту сельскохозяйственного производства в большей мере, нежели интенсификация земледелия?
Индекс цен более надежен. Мы не располагаем в настоящее время кривыми цен до 1200 г., а для Англии — до 1160 г. Если принять за 100 уровень цен на пшеницу в 1160 — 1179 гг., то этот индекс возрастает, по подсчетам Слихера Ван Баса на основании данных лорда Бивериджа, до 139,3 (1180 — 1199), 203 (1000 — 1219), 196,1 (1200 — 1239), 214,2 (1240 — 1259), 262,9 (1260 — 1279), 279 (1280 — 1299), с высшей точкой в 324,7 во время сильного голода 1314 — 1315 гг. и относительным (по сравнению с аномальным вздорожанием предыдущего периода) снижением до 289,7 в 1320 — 1339 гг. Это делает очевидным тот феномен, который Майкл Постан назвал «подлинной революцией цен».
Несколько возросла и заработная плата. В Англии реальная оплата труда сельскохозяйственных рабочих выросла с 1251 по 1300 г. на 5,1%, а дровосеков — на 9,4%. Однако это увеличение осталось слабым, и, несмотря на возрастание роли наемного труда, наемные рабочие все еще составляли меньшинство в трудящейся массе.
Это замечание, которое, впрочем, не ставит под сомнение реальность определенного экономического роста между X и XIV вв., показывает очевидную необходимость сопоставить данную конъюнктуру с эволюцией экономических и социальных структур, то есть с тем, что традиционно называется, с одной стороны, переходом от натурального хозяйства к денежному, а с другой — эволюцией феодальной ренты.
В середине прошлого века Бруно Гильдебранд разделил экономическое развитие общества на три фазы: Naturalwirtschaft, Geld-wirtschaft и Kreditwirtschaft — натуральное хозяйство, денежное хозяйство и кредитное хозяйство. В 1930 г. Альфонс Допш в своей великой книге «Натуральное и денежное хозяйство в мировой истории» ввел эти термины и, во всяком случае, эту проблему в оборот медиевистов. Речь, стало быть, идет о том, чтобы оценить роль денег в экономике. Эта роль незначительна, когда мы имеем дело с натуральным хозяйством, где производство, потребление и обмен осуществлялись, за редким исключением, без вмешательства денег. Если, напротив, они являлись главным в функционировании экономической жизни, тогда перед нами денежное хозяйство.
Как же обстоит с этим дело на средневековом Западе?
Напомним прежде всего вслед за Анри Пиренном и Марком Блоком о некоторых необходимых уточнениях. Прежде всего меновая торговля играла весьма слабую роль в средневековых обменах. Под натуральным хозяйством на средневековом Западе следует понимать хозяйство, где все обмены были сведены до крайнего минимума. Натуральное хозяйство, следовательно, является почти синонимом замкнутого хозяйства. Сеньор и крестьянин удовлетворяли свои экономические потребности в рамках вотчины, а крестьянин главным образом в рамках своего двора: он питался за счет примыкающего к дому сада-огорода и той части урожая со своего держания, которая ему оставалась после уплаты сеньориальных поборов и церковной десятины; одежду изготовляли дома женщины, имелся у семьи и основной инвентарь — ручная мельница, гончарный круг, верстак.
Если в текстах указываются денежные оброки, это еще не значит, что они действительно были уплачены звонкой монетой. Денежное исчисление не было жестко связано с денежным платежом. Деньги были лишь отношением, «они служили мерой стоимости», были оценкой — apreciadura, как сказано в одном месте «Песни о Сиде» по поводу расчетов в товарах. Безусловно, нельзя сказать, что этот пережиток денежного словаря не имел никакого значения. Остаток, как и во многих других областях античного наследия, он был в конечном счете лишь свидетельством упадка. Тем более не следует принимать «за чистую монету» упоминания о монете в средневековых текстах: в христианской средневековой литературе сохранялись языческие выражения. Когда море называлось Нептуном, а лошадь, обещанная монахами Сен-Пер в Шартре в 1107 г., была представлена в акте двадцатью солидами, то в первом случае речь шла о языковой привычке, а во втором — об уточнении стоимости лошади, объекта сделки. Просто-напросто, поскольку церковь не сражалась против денежных исчислений с тем же рвением, как с выражениями, напоминавшими о язычестве, они лучше сохранились. Марк Блок обратил внимание на примечательный текст из Пассау, где слово «цена» употреблено парадоксальным образом для обозначения натурального эквивалента денежной суммы.
Ясно, наконец, что деньги на средневековом Западе никогда не исчезали из обихода. Не только церковь и сеньоры располагали все время определенной наличностью для престижных расходов, но и сам крестьянин не мог полностью обойтись без денежных покупок: он должен был, например, покупать соль, которую ему редко удавалось обменять на другой продукт. Возможно, что крестьяне, да и вообще бедняки, добывали несколько нужных им монет скорее милостыней, чем продажей своих продуктов. Во время голода, когда особенно жестоко ощущалось отсутствие у бедняков звонкой монеты, распределение продовольствия сопровождалось раздачей денег. Так поступал фландрский граф Карл Добрый в голодном 1125 г.: «Каждодневно, во всех городах и селениях, через которые он проезжал, вокруг него теснилась толпа, и он собственноручно распределял продукты, деньги и одежду». Когда голод кончился и наступила пора нового хорошего урожая, бамбергский епископ дал каждому бедняку «одно денье и серп», орудие труда и „подъемные"».
Следует заметить, что сфера денежного хозяйства была гораздо большей, чем это кажется на первый взгляд, если принять во внимание два весьма распространенных на средневековом Западе явления: употребление сокровищ, предметов роскоши и ювелирных изделий как денежных резервов и существование других денег, кроме металлических.
Действительно, Карл Великий продал, кажется, часть своих самых драгоценных рукописей, чтобы помочь беднякам. Вот один пример из сотен: в 1197 г. некий немецкий монах встретил своего поспешно идущего собрата. «Я спросил у него, куда он бежит, и услыхал в ответ: „Менять. Накануне жатвы нам приходится забивать скот и закладывать чаши и книги, чтобы кормить бедняков. Но только что Господь послал нам человека, который дал золота, коего достаточно для покрытия наших долгов. И вот я иду менять его на деньги, дабы выкупить залоги и восстановить стада"».
Но эта форма тезаврации, которая отступает только перед нуждой, свидетельствует о слабости и негибкости денежного обращения.
Равным образом и существование неметаллических денег (бык или корова, кусок ткани и особенно перец) является бесспорным признаком архаизма, проявлением экономики, которая с трудом переходит от натуральной стадии к денежной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61