Tb'M. P. 557.


Через несколько дней обстановка в городе стабилизировалась. Но волнения вышли далеко за пределы города. Вся провинция, за исключением городов Элваш, Моура и Бежа, была неспокойна, в том числе и Вила-Висоза, где располагалась резиденция герцога Браганса. Народ восстал в Крату, возмущения охватили провинцию Алгарве. В Эвору со всех сторон стали стекаться жители Алентежу и других областей; сами восставшие обращались к ним с призывом поддержать Эвору. Ibid.


Ни в Лиссабоне, ни в Мадриде сначала всерьез не обеспокоились – первые известия о восстании не были слишком пугающи. Однако уже в сентябре некто Франсиско Балсарсель писал из Лиссабона: «Все королевство Португалии возмущено и восстало… и даже в Лиссабоне вчера случилось нечто, очень напоминающее [бунт]». Memoriales y cartas del Conde-Duque de Olivares. Vol. 1–2. Madrid, 1978–1981. T. 1. P. 154.

Он полагал, что в ближайшие дни может случиться все, что угодно. Причины происшедшего ему достаточно ясны: высокие налоги и плохой урожай этого года. В этом же письме упоминается и о распространившихся в Эворе «воззваниях Мануэлинью», призывавших жителей страны подт ниматься на борьбу.
Фигура Мануэлинью до сих пор остается до определенной степени загадочной. В Эворе был известен юродивый по имени Мануэлинью. Послания от его имени стали появляться в городе уже через несколько дней после восстания. Установить подлинное авторство этих манифестов невозможно, но стиль, манера изложения, используемая аргументация дают основания предполагать, что их составлял человек не без образования. Очень возможно, что имя Мануэлинью, лишая воззвания анонимности, придавало манифестам характер всенародности; город говорил устами своего юродивого…
Воззвания исключительно важны для выявления целей и требований восставших. Выступления обрело массовость и силу как стихийный протест против налоговой политики испанского государства. Однако в манифестах, кроме этого, угадывается тема угнетенной родины и тирании испанцев, т. е. политический и национальный аспекты: «Мы поднялись, чтобы послужить славе господней из любви к родине, думая о голоде наших братьев, о бедности нашей страны, о нищете наших сирот, из-за опасности, которая нам угрожает со стороны тирании». Melo F. M. Op. cit. P. 567.

Восстание в Эворе вышло за пределы чисто антиналогового движения, обнаружив явный политический оттенок. Это подтверждается и донесениями французских эмиссаров, даже если сделать скидку на их попытки выдать желаемое за действительное: «Население сильно возбуждено против испанского короля… португальцы по-прежнему надеются на возвращение наследника дона Себастьяна…» Mалов B. H. Франция и Португалия перед Португальской революцией 1640 г… // Документы из архива Ришелье в Гос. б-ке им. В.И. Ленина // CB. M., 1971. Bып. 33. C. 329–330.

Антииспанская направленность волнений стала, видимо, причиной того, что, насколько нам известно, на протяжении всего восстания не происходило открытых конфликтов между горожанами и власть имущими, т. е. феодальной аристократией, церковной верхушкой и т. д. Жизни и имуществу привилегированных слоев ничто всерьез не угрожало, за исключением тех случаев, когда это могло быть связано с их происпанской позицией.
Кто же составил основную силу этого грозного движения? Источники самого разного типа – письма, донесения, мемуары, свидетельства современников – употребляют по отношению к восставшим преимущественно обозначение народ, из которого иногда выделяется группа ремесленников. Pereira J. Op. cit. P. 241–242.

Скорее всего, ремесленники и торговцы, мелкие и средние, – а их должно было быть в Эворе немало, ибо в «то время она выглядела „таким же большим городом, как и Лиссабон, очень многолюдным и торговым…“, Mаловe B. H. Указ. соч. C. 329.

– составили основу, а к ним, возможно, примкнули крестьяне и сельскохозяйственные работники округи.
Восставшие рассылали воззвания, наладили сбор оружия, пытались обеспечить оборону города, включая строительство укреплений, литье пушек и заготовку продовольствия. Эти задачи обязательно требовали какой-то организации. К сожалению, пока вопрос о том, был ли у восставших свой орган управления, остается очередной загадкой португальской истории. Возможно, что ответ па него таится к в еще неопубликованных материалах архива Эворской библиотеки. Ныне же нам известны лишь упоминания о «главах народа». Taм же. C. 337; Melo M. F. Op. cit. P. 35.


Углубление и расширение восстания вынуждали местное дворянство занять определенную позицию по отношению к нему. Не сумев умиротворить город, эворское дворянство и духовенство попытались взять на себя руководство движением. Собравшись в церкви св. Антана, они объединились, создав жунту, которая получила наименование Жунты св. Антана. Видимо, жунта решила стать посредником между восставшими и мадридским двором, успокаивая одних и ходатайствуя за них перед другими. Однако горожане не приняли этих действий и продолжали свою линию, неодобрительно отнесясь к жунте. Вызывали недовольство горожан и налоговые льготы дворянства.
С самого начала восстания позиции жунты была присуща противоречивость в силу многих причин. Антиналоговый характер восстания и его размах, слияние с крестьянскими выступлениями должны были обнаружить солидарность эворской знати скорее с мадридским двором, чем с согражданами. В то же время подвластность Испании, унижая национальное чувство, заставляла вслушиваться в доносившийся из глубин народных масс ропот недовольства, рождая тайные мысли о возможной независимости страны. К тому же эворское дворянство и не могло занять жесткую позицию и подавить восстание, ибо войск в городе не было. Инициатива в момент начала восстания была упущена, контроль над городом утрачен. Осложнялось положение знати в Эворе и выжидательной политикой Лиссабона.
Дело в том, что в серьезности эворских событий долгое время не отдавали отчета ни в Мадриде, ни в Лиссабоне. Ф. Мануэл де Мелу, дворянин, одно время служивший при испанском дворе, оставил нам воспоминания о событиях тех дней. Он пишет, что в Лиссабоне об эверском восстании возобладало неверное, суждение, и от имени наместницы было лишь приказано «наказать виновных, как будто речь шла об ординарном преступлении, которое можно пресечь в обычном порядке». Melo F. M. Op. cit. P. 39.

Не осознавая сложности обстановки, а может быть, и не желая вмешательства испанцев, наместница Маргарида сообщала в Мадрид о происходящем в самой общей форме. В конце сентября в Эворе сменили чиновников. Некоторое время спустя туда были посланы влиятельные представители духовенства, чтобы проповедью и личным присутствием успокоить народ. Однако ни один из них не достиг сколько-нибудь заметного успеха, а новый коррежедор даже настаивал, чтобы «поспешить со средствами большей силы». Ibid. P. 44, 559.


Ни одному из эмиссаров Лиссабона не удалось добиться желаемого. В связи с этим становится понятным, почему жунта при всем ее фактическом бессилии в Эворе сумела стать в глазах Мадрида силой, способной влиять на ход событий: как орган представителей феодальных кругов она продолжала существовать в восставшем городе, демонстрируя в то же время свою полную лояльность по отношению к короне. Минуя наместницу Маргариду, жунта непосредственно информировала испанского короля о том, что делалось в городе, видимо, явно преувеличивая свои заслуги и роль в событиях.
Мадрид поначалу тоже выжидал. Но время шло. Два месяца терпения и уговоров не только ничего не дали, но и позволили движению охватить весь юг и центр Португальского королевства. Более того, восставшие, видимо, пытались связаться и с севером страны – с Порту. Окончание сельскохозяйственных работ развязало руки крестьянам и сезонным рабочим, которых всегда было много на юге и которые теперь пополнили ряды восставших. К ноябю масштаб выступления стал совершенно ясен и Лиссаону и Мадриду.
В Мадриде все больше склонялись к мысли о необходимости решительных действий и подавления движения. Но это время там оказался инквизитор святого престола португалец Жоан де Вашконселуш, По поручению короля он был отправлен в Эвору с королевскими грамотами к восставшим. Прибыв в Эвору, он настаивал, чтобы грамоты – были зачитаны как можно большему числу горожан, предложил созвать и членов городского совета, и ремесленников, и всех, кто пожелает. Собрание началось в 8 часов утра 14 ноября 1637 г. Жоан де Вашконселуш предложил, Кчтобы город уплатил налог, но в меньшем размере. Присутствовавшие тут же члены жунты взяли на себя немалую долю налога (8 тыс. из 20 тыс. крузаду), стремясь таким Кобразом и ликвидировать конфликт с короной, и завоевать политическое доверий горожан.
Казалось бы, реальная почва для продолжения восстания вот-вот исчезнет и недалек тот миг, когда мятежный |1город возвратится в число верных королю земель. Однако в Мадриде не приняли соглашения, достигнутого Жоаном где Вашконселушем. Оливарес постарался внушить королю, что «недостойно его величества идти на соглашения со своими вассалами». Elliott 3. H. The Count-Duke of Olivares: the statesman in an age of decline. L., 1986. P. 530.

Эвора крайне беспокоила проницательного Оливареса, который справедливо считал, что истинной причиной вспышки являются не столько голод и налоги, сколько жажда свободы. В середине ноября он отдал приказ держать наготове войска – армию, стоявшую в Кантабрии, и войско Медины Сидонии из Андалусии. Первых лиц Португалии Оливарес призвал ко двору, требуя успокоить страну.
Пока войска готовились к выступлению, среди португальцев, находившихся при мадридском дворе, продолжались постоянные споры по поводу Эворы. Близкий к этим кругам Мелу рассказывает, что одни просили испанского короля простить мятежный город, другие – наказать его, но каждый действовал, исходя из своей выгоды. Melo F. M. Op. cit. P. 79, 90.

Предприняли попытку использовать и герцога Брагансского, уговорив его выступить посредником, но он отклонил эту «милость». Один из уговаривавших герцога, граф де Линьярес, прямо из герцогской резиденции отправился в Эвору, будучи наделен Мадридом широчайшими полномочиями. Он сразу же повел дело жестко, потребовал, чтобы Родригеш и Баррадаш на коленях молили короля о прощении, отказавшись идти на какие-либо уступки в налогах. Горожане тоже не уступали, и раздраженный Линьярес начал угрожать. Исходом было лишь то, что разъяренная толпа осадила дом, где находился Линьярес, и ему пришлось бежать. Это случилось в новогоднюю ночь 1638 г. Бытует мнение, что в Мадриде уже давно шла подготовка к карательной экспедиции, и миссия Линьяреса лишь была прикрытием, а может быть, и провокацией, чтобы прервать переговоры.
К этому времени в Эворе стали ощутимы многие тяготы, связанные с нарушением ритма ремесленных производств и сельскохозяйственных работ, торговых связей с другими районами. И тем не менее изгнание Линьяреса показало, что позиция горожан оставалась по-прежнему весьма радикальной. А вот жунта, видимо, поняв, что после изгнания Линьяреса применение военной силы для подавления восстания неизбежно, отошла в тень.
В январе 1638 г., убедившись в стойкости Эворы, Мадрид отдал приказ о выступлении войск. Герцог Медина Сидония пересек границу Португалии и подавил волнения в Алгарве, где войска вели себя как на оккупированной иноземной территории. В январе же был составлен документ, который должен был ознаменовать завершение успешных действий солдат, так называемое «всеобщее прощение».
Размах восстания в Эворе заставил Мадрид отказаться от мысли противопоставить все население Эворы королевской власти, объявив его мятежниками. Филипп IV был вынужден значительно сузить круг наказываемых лиц, пообещав, что никто не будет подвергнут ни преследованию, ни наказанию конфискацией имущества, за исключением главарей восстания. Pereira J. Op. cit. P. 270.


Главарями королевская грамота объявила Родригеша и Баррадаша.
К концу февраля восстание в основном было подавлено. 27 февраля в Эвору был отправлен Дьогу Салема, чтобы вершить правосудие. Он не должен был появиться в городе ранее того дня, когда будет объявлено прощение, дабы не помешать захвату главарей. В день оглашения прощения главари должны быть схвачены и казнены. Наказание определялось тем же королевским документом: казнь через повешение, конфискация имущества, дома казненных должны быть разрушены до основания, а место, где они находились, – посыпано солью, к бесчестью всего потомства на веки вечные.
После Эворы Салема должен был отбыть в Крату с теми же полномочиями по отношению к восставшим этого города. Все расходы по отправлению правосудия должны были производиться за счет обвиняемых или муниципалитета.
К счастью, Родригеш и Баррадаш успели скрыться и, дожив до преклонных лет, умерли своей смертью уже после восстановления независимости Португалии. Казнь, однако, состоялась: на площади были повешаны изображавшие их куклы, а все остальное было совершено в соответствии с королевским указом вплоть до посыпания земли солью.
Вслед за войсками в Эвору прибыл Оливарес. Почти все члены жунты выказали ему почтение и преданность. «Когда граф-герцог вошел [в Эвору], он был принят грандами с умеренной приветливостью. Шунта посетила его, выказав знаки большого доверия, и помогла ему в решениях». Melo F. M. Op. cit. P. 119.


Итак, восстание, начавшееся как антиналоговое выступление и несомненно приобретшее политический оттенок, в котором явны черты национального движения, закончилось поражением. Но поражением не только эворских горожан, но и португальской знати, обнаружившей свою несостоятельность перед народом и перед Мадридом.
Интересно, что уже современниками восстание в Эворе иногда воспринималось как событие, непосредственно повлиявшее на обретение независимости в 1640 г. Для испанской же монархии Эвора не стала грозным напоминанием, что терпение Португалии истощается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22