Но тут подскочил официант и звякнул подносом. Нервный юноша поставил перед ними простые белые чашки и блюдца. Они были сделаны из чего угодно, но только не из фарфора и предназначались для использования, а не для ублажении взора своей красотой. Появилась новая тарелочка — долька лимона скатилась с нее на стол. Энн посторонилась, чтобы официант постелил под ее блюдце белую льняную салфетку. Габриэль не отклонился ни на дюйм.
Руки официанта заметно тряслись, когда он обслуживал заносчивого гостя. Не спрашивая разрешения, он схватил чайник и стал наливать в чашку. Горячая вода хлынула на блюдце.
— Я сама разолью, — коротко приказала Энн. — Ты свободен.
Чайник стукнул о металлическую крышку.
— Слушаюсь, мэм.
Волнуясь не меньше официанта, Энн ухватилась за изогнутую ручку. Габриэль предупредительно поднял блюдце и. чашку. Изящно, словно никогда не жил на улице, как недавно признался. И в тринадцать лет не начал от нужды продавать свое тело.
Энн про себя размышляла: что, собственно, се так поразило? Тринадцать лет — возраст совершеннолетия английских девушек. С этой поры они имеют право продавать свои услуги и их нельзя привлечь по закону. Чем же юноши хуже девушек? Энн аккуратно поставила тяжеленный чайник на стол.
— Молоко, месье?
— Нет, спасибо.
— Сахар?
— Пожалуйста, три кусочка,
Пожалуйста… Спасибо… Как они вежливы друг с другом.
Энн положила сахар в его чашку и еще два кусочка себе. Габриэль не стал ждать, пока она предложит ему лимон, и потянулся за ним длинными изящными пальцами.
— Яне хочу и не нуждаюсь в вашей жалости, мадемуазель.
Она аккуратно расправила на коленях салфетку.
— Я вам ее не предлагаю.
— Вы не похожи на даму, которая скрывается от правды.
Энн поняла, что все еще комкала в кулаке платок и до сих пор не сняла перчаток. Дурной тон — пить чай в перчатках. Она опустила в сумочку платок, стянула перчатки, положила их под салфетку и только после этого ответила:
— Я не испытываю к вам жалости, месье. — И храбро встретилась с ним взглядом. — Я вами восхищаюсь.
— Восхищаетесь? — Чашка застыла на полдороге от блюдца к его точеному рту, а по спине Энн пробежала ледяная дрожь. Она смутно отметила про себя, что Габриэль держал чашку в левой руке.
— Восхищаюсь вами, — твердо повторила она. — Другие бы в вашем положении растерялись и сдались, а вы преуспели. У вас свое дело, и, как я вижу, процветающее.
Габриэль поставил чашку на блюдце, и звяканье дешевого фаянса слилось со звоном посуды в зале.
— Вы полагаете, я должен гордиться собой?
Быстрый поворот запястья, и Энн размешала сахар.
— Я очень рада, что существуют заведения вроде вашего. — Она осторожно положила ложку на блюдце. — Мужчинам и женщинам негоже пользоваться вашими услугами, но они ими пользуются, иначе бы ваш бизнес не процветал. Можно было бы сожалеть, если бы его не существовало.
Габриэль сидел удивительно спокойно.
— Вы поняли, почему так нервничал официант?
— Нет.
— Он посещает мое заведение.
— А я полагала, у вас настолько высокие цены, что официанту они не по карману.
— Он приходит не для того, чтобы воспользоваться услугами женщин.
Энн сдержала удивление и едва заставила себя не обернуться на ждущего поодаль приказаний юношу. Он был почти мальчик.
— Значит, это женщины пользуются его услугами?
Не сводя с нее взгляда, Габриель подался вперед. Его лицо попало в марево пара из чашки, и от этого глаза показались совершенно безжизненными.
— Его услугами пользуются мужчины.
Потребовалось несколько секунд, чтобы до Энн дошел смысл его слов. Женщина внутренне содрогнулась, но взгляд его глаз не позволил ей возмутиться. Габриэль намеренно ее шокировал, вызывая отвращение. Справившись с тем и другим, она промолвила:
— Это доставляет ему удовольствие?
— Вероятно, некоторые испытывают подобное удовольствие.
Выставив мизинец под должным углом, Энн подняла чашку и пригубила чай. Она привыкла к прозрачному фарфору. Фаянс оказался тяжелее и грубее. От обжигающего кипятка на глаза навернулись слезы. Женщина решительно поставила чашку на блюдце.
— Но если нет, тогда зачем он этим занимается?
— Вы знаете, сколько стоит буханка хлеба?
Ее молчание стало достаточно красноречивым ответом.
— Четвертушку продают за семь пенсов. А плата за жилье?
Энн поджала губы. Она знала одно: сколько следовало платить за кеб — шестипенсовик за милю. Еще она знала цену шелковых чулок — пять шиллингов. Но не представляла, сколько нужно денег, чтобы просто выжить.
— Что бы вы предпочли, мадемуазель, если бы пришлось выбирать: голодать на улице или лечь в постель с брюхатым толстосумом?
Энн вспомнила патлатого подметальщика, который за серебряный шиллинг толкнул ее под кеб. Сама она никогда не нуждалась в деньгах.
— Но у официанта есть работа!
— Он получает двенадцать шиллингов в неделю. В то время как богатые дяди отваливают везунчикам целое состояние.
— Красивым везунчикам? — осенило ее.
— Да.
Светловолосым юношам — этого не стоило добавлять, вроде самого Габриэля. Но если осуждать поведение этого мальчика, следовало осуждать и свое собственное, и поведение Майкла. А она осуждала того, кто сидел перед ней.
Не нужно становиться ханжой. У нее самой в сумочке диафрагма и коробка с презервативами — явные свидетельства отсутствия респектабельности, к тому же груди не затянуты корсетом, что говорит о падении морали.
— Тогда остается надеяться, что настанет день, когда официант накопит достаточно денег и ему не придется заниматься тем, что ему не нравится. И найдет того, кто доставит ему наслаждение. За все, что он претерпел до этого.
Алебастровая кожа Габриэля еще сильнее побледнела. Он оттолкнул стул и встал.
— Нам пора, мадемуазель, мы и так задержались.
Глава 13
Габриэля в заведении не оказалось, после полуночи его там никто не видел.
Майкл с силой распахнул дверь своего дома. От неожиданности дворецкий так и подскочил. В одной руке он держал маленькие ножницы, а в другой — увядший красный цветок. Его смуглое лицо побледнело.
— Месье!
Майкл не ответил и, не удосужившись закрыть парадное, — все равно скоро уходить, — направился к мраморной лестнице. Он слышал за собой торопливые шаги.
— Месье! — причитал Рауль. — Вы совсем промокли и перепачкались! — Он был явно расстроен, но это не подействовало на Майкла. В этом мире без всего можно обойтись: без дома, без дворецкого, без Энн. — Месье! Месье Габриэль в библиотеке.
Майкл застыл как вкопанный. Габриэль в библиотеке! Кипевшая внутри холодная ярость нашла наконец выход. Он резко повернул, и дворецкий поспешил вперед.
В тусклом свете поблескивало золото — тисненые корешки не пострадали от пламени и дыма. Только они одни и остались от старой обстановки. Послышался металлический щелчок закрываемой двери. В глазах Майкла полыхал огонь.
Габриэль стоял перед камином — танец огня всполохами отражался на его светлой шевелюре. Менее внимательный человек никогда бы не заметил, как напряжена у гостя спина.
— Где Энн? — Голос Майкла прозвучал тихо, но достиг всех четырех углов библиотеки.
Габриэль медленно повернул голову — голову посланника Божьего. Трость с серебряным набалдашником он держал с изящной небрежностью. Обе трости — и его и Майкла — были сделаны одним и тем же мастером.
Мужчины молча стояли друг против друга. За окном барабанил дождь, в камине потрескивали горящие угли. Некуда было скрыться, некуда было бежать. Наступил Судный день.
— Она наверху, переодевается в сухое. — Голос Габриэля показался мягким, но и он наполнил все пространство библиотеки. Майкла было нелегко провести.
— Ты не прислал своих людей.
— Нет. — Ноги Габриэля четко выделялись на фоне оранжевых и голубых язычков пламени — опасных, непредсказуемых.
— Но сам сторожил? Дождался и следил?
— Да — сторожил, дождался, следил.
Майкла пронзила боль — единственный друг и тот предал. Черт бы его подрал! И не мужчине, а женщине.
— Но почему?
Габриэль не стал притворяться, что не понял вопроса.
— Хотел понять, за что ты собрался умереть.
Майклу почудилось, что у него поднимается шерсть на загривке. Перед глазами встала картина дерущихся собак. За кость, за территорию, за самку.
— Ты был настолько уверен, что я позволю ей уйти? — спросил он.
— Ты не мог следить за ней каждую минуту. — Его гнев не тронул Габриэля. — И понимал это сам, иначе не попросил бы у меня людей.
«Да, — подумал Майкл, — и он дождался этой минуты, когда Энн одна покинула дом». Руки непроизвольно сжались в кулаки. Он понимал, что не мог сторожить ее все время, и в то же время не хотел понимать.
Надеялся, что способен ее защитить.
Нуждался в этой надежде.
В жизни должно быть хоть что-то, на что он способен повлиять.
— Где она была?
— Ходила по городу.
— Как же ты убедил ее вернуться обратно?
— Какой-то бродяга толкнул ее под экипаж.
И спас, чтобы получить вознаграждение. Но бродяги не всегда оказываются достаточно ловкими. Бывает, что их жертвы гибнут. На секунду у Майкла перехватило дыхание. Энн могла умереть, и он не сумел бы предотвратить ее смерть. Даже не узнал бы о ней, пока не было бы слишком поздно.
Хотя и так уже поздно!
Майкл заскрипел зубами.
— Что ты ей сказал?
— Спросил, не хотела бы она оценить меня в постели. В камине по-ружейному треснул рассыпавшийся уголь.
— Сукин сын!
Они были давно знакомы, и Майкл успел испытать по отношению к Габриэлю самые разные чувства, но никогда раньше не испытывал ненависти. До сегодняшнего дня. Теперь он ненавидел его забавы. Ненавидел не тронутую огнем белоснежную кожу.
Габриэль слегка перебирал пальцами набалдашник трости, который, если его вывернуть и поставить другой стороной, превращался в рукоять шпаги.
— Знаешь, что она ответила?
Майкл прислушался: чем занималась Энн наверху — переодевалась в сухое или собирала вещи, чтобы уехать с Габриэлем?
— Откуда мне знать?
— Ответила, что видела тебя во время своего первого сезона в Лондоне.
Да! Всего один раз на балу. В памяти всплыло лицо Оливии Гендаль-Грейсон, графини Рани, его первой английской клиентки. Она любила красивых молодых людей. И ее муж тоже. По глазам Габриэля Майкл понял, что тот вспоминал то же самое — разных женщин и разных мужчин, годы наслаждений и годы боли. На губах Габриэля заиграла улыбка.
— Хочешь знать, что я ей на это сказал?
Майкл, как и он, прекрасно изучил искусство сдержанности.
— Что, Габриэль?
— Спросил, кого бы она выбрала, если бы увидела нас вместе.
Ярость и боль сдавили Майклу грудь. За двадцать семь лет знакомства Габриэль не проронил ни слова о выборе — когда выбирали их или они выбирали сами.
— И что же она ответила? — Он задал вопрос очень тихо.
— Ответила, что выбрала бы тебя. Из-за твоих глаз.
Горькая ирония искривила губы Майкла. Он тринадцать лет заигрывал с английским светом, но никто не разгадал тайны его глаз.
— А потом рассказал, как ты стал шлюхой.
В камине шипели и трещали угли, дождь ломился в эркер.
— А рассказал, как мне это нравилось?
— Да.
— А про себя?
— Она знает.
Дыхание со свистом вырывалось из груди Майкла.
— Ты привел ее обратно ко мне? Почему?
Тень омрачила лицо Габриэля.
— Она считает, что я горжусь своим заведением, что мужчинам и женщинам нужны мои услуги.
Майкл замер. Энн удрала от него, чтобы не появляться с ним на людях. Он едва подавил темную волну ревности.
— А с какой стати она это заявила? — Он всеми силами пытался изобразить равнодушие.
— Я привел ее в кондитерскую, там сегодня работал Тимоти.
Тимоти, как и Габриэль, вырос на улице. Скорее англичанин, чем француз — бездомный бастард на том берегу пролива и на другом. Габриэль подыскал ему работу, чтобы юноша выучился какому-нибудь ремеслу, а не только повадкам шлюхи.
Поразило ли это Энн? Ощутила ли она отвращение в душе? Жизнь украла у нее право выбора. Поняла ли она, что другие тоже могут лишиться выбора. И когда придет время, что отложится в ее душе? Потребность чувственности? Или потребность мести?
— Я не собирался приводить ее к тебе, Майкл, — продолжал Габриэль.
Майкл этого от него и не ожидал.
— Знаю.
— А знаешь, что еще она сказала?
Больше Майкл не решался что-либо предполагать.
— Она надеется, что Тимоти когда-нибудь найдет человека, который доставит ему наслаждение. И таким образом будет вознагражден за все, что успел пережить.
Внутри Майкла всколыхнулись противоречивые чувства: сожаление, что душевные шрамы не разглаживаются, и облегчение от того, что, выслушав предложение Габриэля, Энн выбрала из двух потрепанных продажных мужчин того, кто искалечен.
— Кончено, Габриэль, — тихо проронил он. — Я знаю, что ты убил, знаю кого и почему.
— Как ты можешь знать, что я убил?
В голосе Габриэля прозвучал лишь вежливый интерес. Атмосфера в комнате накалялась.
— Знаю, потому что видел, что он с тобой творил. И если бы не ты, убил бы его сам. Послушай совета, продай дом, начни новую жизнь.
— Предлагаешь мне, дружище, любовь втроем? — мрачно пошутил Габриэль.
Майкл не счел нужным отвечать. Он сбросил покров притворства и на мгновение показал свое истинное лицо. Да, он хотел. Да, он жаждал. И ни с кем не собирался делиться своей старой девой — даже с Габриэлем.
— Иди к ней, Майкл. — Насмешка исчезла из глаз его друга. В одну секунду Габриэль превратился в усталого человека, а его великолепная кожа показалась измятым пергаментом. — Нынешней ночью ей никто не сумеет повредить.
— Ты это знаешь, потому что… ты Божий посланник? — Глаза Майкла сузились. Он всей душой хотел поверить другу. Хотя понимал, что все имеет свою цену. Никогда Габриэль не походил так сильно на брата. Все, что мог, он уже сделал.
Все ли?
— Знаю, потому что ты мой друг, Майкл. — Но в его глазах не светилось ни капли теплоты. Что ж, довольно одних слов, надо надеяться, что довольно.
Он не смог убить Энн, свою старую деву. И неизвестно, сумеет ли убить Габриэля, своего друга. Майкл отворил дверь. В холле Рауль возился с гиацинтами в горшках, а служанка в пришпиленном к черному платью белом переднике энергично протирала пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31