Но сегодня, хотя часть разума твердила, что бегство — лучший выход, ему было так тепло, так уютно…
Поэтому он сказал довольно мягко:
— Неудивительно, что ты ухватилась за возможность иметь собственного больного.
«А потом и собственный труп», — добавил он мысленно. Особого значения это не имело. Если она решит вскрыть его бренные останки, он не сможет возражать.
Гвендолин промолчала. Дориан лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь душистым туманом. Ее запах тоже присутствовал, смешиваясь с ароматом лаванды. То ли от этого запаха, то ли от перенесенных страданий он чувствовал легкое головокружение.
— Я, конечно, не считаю всех докторов глупцами, — сказала в конце концов Гвендолин, — но вряд ли Абонвиль может в них разобраться. Берти еще хуже. Он наверняка послал бы за специалистами из Лондона и Эдинбурга, а у него талант делать все шиворот-навыворот.
— Понимаю, ты пришла меня спасти.
— От ненормальных врачей, — быстро сказала Гвендолин — Я не волшебница и понимаю, что далеко не все мозговые заболевания излечимы. Правда, мне ничего не известно о твоей болезни, — добавила она раздраженно. — Мистер Нибонс даже рта не раскрыл, и я бы только потеряла время, если бы начала с ним спорить. К тому же слова редко помогают; мне придется опять доказывать свою компетентность.
Дориан вспомнил, как быстро и умело она вытащила его из болота, вспомнил спокойствие, с каким она встретила его попытки напугать ее, и квалифицированную помощь, которую оказала ему всего несколько минут назад.
Он давно уже не чувствовал такого покоя, такого умиротворения. Да и было ли оно у него хоть когда-нибудь?
Он постоянно злился на себя за свою слабость, ненавидел деда, который, как и упомянутые Гвендолин врачи, не терпел возражений.
— Дориан открыл глаза и медленно повернул голову.
Девушка придерживала на его голове пузырь со льдом, поглядывая на него спокойными зелеными глазами.
Действительно ли она спокойна или просто научилась скрывать эмоции, общаясь с людьми, которые не доверяли ей? Он-то знал, чего стоит подобное обучение.
— Влага творит чудеса с твоими волосами, — тихо сказал он. — Все эти маленькие кудряшки и завитки встают дыбом, образуя рыжее облако. Даже в сухом воздухе они кажутся живыми. Мужчины-врачи наверняка тоже удивляются. Немудрено, что они не обращают внимания на твои слова.
— Такие пустяки не должны отвлекать их от главного, — возразила Гвендолин. — Это непрофессионально.
— Мужчины, как правило, не слишком умны, — заметил Дориан. — Никакой логики. У мужчин бывают свои великие моменты, но нас так легко отвлечь.
«Меня уж точно», — добавил он про себя.
Пропитавшиеся влагой завитки спадали Гвендолин на уши. Ему хотелось отбросить эти пряди назад, провести языком по изящному контуру ее ушек. Где бы могли оказаться его язык или губы…
Взгляд Дориана скользнул по вырезу ее платья и ниже, где намокшая ткань липла к груди.
«Моя», — подумал он. А потом уже вообще больше не думал.
— Некоторых мужчин легко отвлечь, — сказала Гвендолин. — Тебя, например.
Если бы он не так остро чувствовал ее присутствие, то не заметил бы, как дрогнул ее голос.
— Я же сумасшедший.
То, что он сейчас испытывал, вполне могло называться помешательством. Под полотенцем к жизни пробудилась та часть его тела, которая никогда не слушала голос разума.
— Это лечение должно оказывать усыпляющее действие. — Нахмурившись, Гвендолин изучала его лицо.
Она казалась озадаченной, и в других обстоятельствах это позабавило бы Дориана, но только не сейчас.
Гвендолин сидела на краю ванны, он думал лишь о том, что у нее под платьем, и осторожно положил руку в сантиметре от ее платья.
— Лечение? — переспросил он. — А разве это не заклинание?
— Да, видимо, мне не хватило глаз тритона. Я полагала, ты должен ощущать приятную сонливость.
— Мой мозг уже дремлет.
Он коснулся пальцами складок муслина, и Гвендолин обратила внимание на руку, играющую тонкой материей.
— У тебя же болит голова.
— Сейчас это не так уж важно.
Хотя боль не ушла, его больше занимало то, что находится под муслином.
Мягкие кожаные туфельки… изящные щиколотки…
— А где чулки? Где ваши чулки, леди Ронсли?
— Я их сняла, — призналась Гвендолин. — Они ужасно дорогие… из Парижа… Мне не хотелось их порвать, когда я буду лезть в окно.
— Ты лезла в окно? — Дориан коснулся ее щиколотки, не в силах оторвать от нее глаз.
— Чтобы попасть в твою комнату. Я боялась, что ты можешь принять слишком большую дозу, и оказалась права.
Раствор в том флаконе был слишком концентрированным.
«Ну конечно, — вспомнил Дориан. — Она же говорила, что не позволит мне умереть до свадьбы, а теперь, видимо, решила не дать мне умереть до того, как я исполню свои супружеские обязанности».
Он и сам не хотел умирать до этого, черт побери его черную душу.
— Ты кинулась меня спасать, — произнес Дориан.
— Я должна была что-то сделать. Вскрывать замки я не умею, а ломать дверь — значит устроить жуткий шум, поэтому я выбрала окно. У вас не замерзнет рука, милорд?
— Нет. — Он погладил ее щиколотку. — Разве тебе она кажется холодной?
— Не могу разобрать, это твоя рука или моя нога? — Гвендолин сглотнула. — Мне очень тепло.
Дориан немного поднял юбку, и его рука скользнула вверх по той гладкой поверхности, которую исследовала.
«Она хотела получить больницу, — напомнил он себе, — и была готова заплатить за это любую цену».
А он хотел провести губами по дьявольски красивой ноге… выше… до самого конца… Взгляд метнулся к ее диким рыжим кудрям, и мозг услужливо нарисовал картину того, что Дориан увидит в конце путешествия.
Встретившись с ее взглядом, он окончательно потерял над собой контроль и обнял Гвендолин за талию. После теплой воды ему стало холодно.
— Ты простудишься. Сейчас я дам тебе сухое полотенце.
— Нет, иди сюда, — хрипло сказал он.
Не дожидаясь ответа, Дориан обнял ее мокрыми руками, на секунду прижал к себе, а потом опустился вместе с нею в ванну. Когда пахнущая лавандой вода сомкнулась над ними, его губы нашли ее рот, и он без всякой надежды на спасение утонул в пучине многообещающего тепла.
«В высшей степени непрофессионально, — ругала себя Гвендолин, обнимая мужа за шею, — ведь сексуальное возбуждение усиливает головную боль».
К сожалению, в медицинской литературе не упоминалось о лекарстве для охваченного страстью врача. Да и существует ли противоядие, если даже от легких прикосновений пациента у нее учащается пульс и с ужасающей быстротой повышается температура. Какое средство может ослабить сладостное воздействие его губ, какой волшебный эликсир спасет ее от дьявольского искушения, которое она испытала, когда язык мужа скользнул в ее рот.
Гвендолин чувствовала, что погрузилась в воду по самые плечи, а платье вздулось некрасивым пузырем, однако не смогла в должной степени вернуть себе научную объективность, чтобы предпринять нечто радикальное.
Она была слишком занята исследованием обнаженного тела и не могла удержать свои руки, которые гладили сильные плечи и широкую грудь мужа.
Но этого Гвендолин было недостаточно. Она не могла противиться желанию ощутить на вкус эту гладкую, скользкую от воды кожу. Она провела губами по подбородку мужа, затем по шее, а руки продолжали изучать его великолепную анатомию.
— О, дельтовидная мышца… большая грудная… — ошеломленно бормотала она. — Так… превосходно… развиты.
Она чувствовала, что прикосновения Дориана становятся все интимнее, и виной тому ее неприличное поведение, но ласки мужа лишь подстегивали ее.
Гвендолин ощущала на груди тяжесть его рук и подалась к нему в поисках большего. Он осыпал ее поцелуями, жар которых проникал сквозь кожу, заставляя дрожать от нетерпения. Дориан коснулся языком ее уха… С ума сойти.
Она уже не владела собой и с такой силой прижалась к мужу, что тот издал какой-то животный стон.
Но это была еще не та желанная близость. Вода… одежда… все мешало ей.
— Сделай что-нибудь, — взмолилась она, сражаясь с мокрым платьем. — Сними его! Я больше не вынесу. — Она почувствовала, как его пальцы дергают шнурки на спине. — Ты не развяжешь их. Рви.
— Подожди. Успокойся, — хрипло сказал Дориан, но она уже гладила его по животу. — Гвендолин, ради Бога.
— Быстрее.
— Подожди. — Он закрыл ей рот поцелуем, усмиряя ее безумный пыл.
Гвендолин не оторвалась от его губ, даже когда он выносил ее на руках из ванны и укладывал на влажные полотенца.
Открыв наконец глаза, она встретилась с пылающим золотистым взглядом. Дориан склонился над ней и гладил ее бедра. Его влажная кожа блестела, с длинных черных волос текла вода.
Гвендолин завороженно смотрела, как он потянулся к вырезу ее платья и одним махом разорвал ткань до пояса.
— Довольна теперь, ведьма? — прошептал он.
— Да. — Гвендолин притянула мужа к себе, отчаянно желая вновь ощутить прикосновение его тела.
Горячие быстрые поцелуи ласкали ее брови, нос, щеки, подбородок, спускались по шее к груди, прогоняя минутное оцепенение и возвращая прежний огонь.
Она запустила пальцы в волосы Дориана, ей хотелось большего, только она не понимала, чего.
Его губы обхватили тугой сосок, и будто молния пронзила тело Гвендолин, посылая разряды под кожу… и куда-то глубоко внутрь.
Это была дикая, темная пучина ощущений, и Дориан безжалостно погружал ее туда с помощью рук, губ, прерывающегося голоса.
Остатки платья отлетели прочь вместе с последними крупицами ее разума. Гвендолин воспринимала только возбуждающий запах мужа, греховный вкус его тела и силу мышц под горячей кожей.
Ей хотелось, чтобы он стал частью ее тела. Даже когда рука Дориана устроилась у нее между ног в самом укромном месте, она сочла это недостаточным и выгнулась дугой, требуя большего.
Ласки становились все интимнее, заставляя Гвендолин стонать и корчиться, но ей было мало. Пальцы Дориана уже проникли внутрь, по ее телу сладостной волной прокатились горячие судороги… и этого ей тоже было недостаточно.
Гвендолин замерла на краю пропасти, испытывая дикое наслаждение и безрассудную жажду чего-то еще, большего.
— Боже мой, — всхлипнула она, извиваясь словно помешанная, какой она сейчас и была. — Сделай это.
Пожалуйста.
— Скоро. Ты не готова. Это у тебя первый…
— Быстрее! — Почувствовав упершуюся ей в бедра возбужденную плоть, она впилась ногтями в руку Дориана. — Ну же!
Тот сбросил ее руку, но Гвендолин не могла остановиться, ее пальцы скользнули в то место, куда вел их инстинкт.
— О Боже мой!
— Остановись, Гвен, не торопи меня. Я сделаю тебе больно, и ты…
— Господи, он такой большой… сильный… и живой…
Гвендолин сама не понимала, что говорит. Она с удивлением гладила бархатистую поверхность, слышала какой-то сдавленный звук, снова ощутила ласки мужа, которые вели ее к пылающему безумию и удовольствию на грани непознанного.
Потом один быстрый толчок — и острая боль вернула Гвендолин к реальности.
— Бог мой! — выдохнула она.
Он такой огромный. Но ей не было неприятно. В общем, нет.
— Я говорил, что сделаю тебе больно.
Гвендолин услышала отчаяние в голосе мужа и обругала себя. В первый раз всегда больно, ей не следовало об атом забывать, а теперь Дориан подумает, что надолго испугал ее.
— Только сначала, — прошептала она. — Это нормально. Ты не должен из-за меня останавливаться.
— Дальше будет не лучше.
— Тогда поцелуй меня, чтобы я забыла об остальном.
Запустив пальцы в его черную гриву, она притянула к себе голову мужа.
Страстные поцелуи и отчаянное желание Дориана снова бросили ее во власть дьявольских чувств, а боль и напряжение скоро растаяли.
Он начал двигаться, сначала медленно, затем все быстрее. Гвендолин интуитивно отвечала ему, с радостью чувствуя, что они стали единым целым. Именно это и было ей нужно: взять его с собой на границу первозданного хаоса… дальше… к последней сияющей вспышке желания… к сладостной темноте высвобождения.
Глава 5
Через некоторое время оба почувствовали страшный голод и по пути из ванной заглянули в кладовую. В спальне Дориана они мгновенно расправились с целым подносом бутербродов, и теперь Гвендолин сидела на кровати, завернувшись в халат мужа, а граф полулежал на подушках, укрытый одеялом. — Хотя ванна, занятие любовью и еда существенно улучшили его настроение, он еще не успокоился. Гвендолин чувствовала взгляды мужа, которые тот исподтишка бросал на нее. Ей очень хотелось знать причину его тревоги, ибо она уже начала понимать его характер.
Готовясь к неминуемой смерти в зыбучих песках, он гнал ее, поскольку боялся, что она тоже может упасть в трясину.
Он добровольно отдавал себя на суд медицинской комиссии с перспективой неминуемо оказаться в сумасшедшем доме, лишь бы не подвергать ее ужасу брака с неизлечимо больным.
Хотя его предупредили о смертельной опасности бесконтрольного употребления лауданума, он заперся в спальне, чтобы она не видела его мучений.
Короче, граф Ронсли всеми силами защищал ее от неприятностей.
И вряд ли она его переоценивала. После долгого общения с отцом, братьями и кузенами она знала этот особый, чисто мужской недостаток.
Однако психологические изыски не помогли вернуть объективность, которой так гордилась Гвендолин. При одном взгляде на мужа она совершенно теряла голову, вспоминая, что делали с ней его чувственный рот, сильные изящные руки и мускулистое тело. Ее мозг вместе с сердцем и другими органами превращался в желе, .
— Тебе не стоит здесь оставаться, — привел ее в чувство голос мужа.
От его холодной вежливости у Гвендолин упало сердце. Она догадывалась, почему он гонит ее. Наверное, после случившегося в ванной Дориан раздумывал, как бы повежливее сообщить, что он больше не хочет иметь ничего подобного.
«Тебя и прежде много раз отсылали прочь, а ты еще жива», — напомнила себе Гвендолин. Лицо у нее пылало, но голос оставался спокойным.
— Понимаю. Это ужасно, я никогда в жизни не реагировала таким образом — ни на кого. Не то чтобы у меня было много возможностей, — поспешно добавила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13